— Не зря привиделась во сне гладкая да белая кобыла. Вот и выплыла складная ложь. Но нет в ней вины Аббаса: он за что купил, за то и продал. Не используют ли его, чтобы нас заранее взбудоражить? Но тогда получается, что кому-то известно истинное лицо перса? М-да, голову от думок сломаешь».
Скомкав темный платок, Никита Авдеевич вытер им покрывшийся холодной испариной лоб:
— Вести твои тяжкие!
— Прости, что расстроил тебя, — купец встал и, порывшись в сундуке, достал кожаный кошель.
Расстелив на стоянке шаль, он высыпая на неё жемчуг и прицокнул языком, словно сожалея, что придется расставаться с такой красотой. Бухвостов вынул кошелек, но перс замахал руками:
— Что ты, не нужно! Какие деньги, какие счеты между нами? Это подарок от меня твоей жене и племяннице. Бери, бери!
— Спасибо, — поблагодарил дьяк. — Я к тебе еще наведаюсь — на следующей неделе. Жди.
— Всегда рад такому высокородному гостю! — громко сказал Аббас, открывая дверь в лавку. — Всегда рад! Какая честь для моего скромного дома!..
К своему возку Бухвостов возвращался, не глядя по сторонам, не обращая внимания на товары и не слыша гомона широко раскинувшегося шумного торга. Голова пылала от дум, не шло из ума сказанное хитрым персом. Неужели опять на долгие годы затянется дело с выходом к теплым морям? А ведь земля там исконно наша, захваченная турками да татарами в лихое для страны время. Сейчас, казалось бы, вот он, Азов, опять в руке государя, но нет пока сил у Державы крепко сжать десницу. Особенно если начнется новая разорительная война.
Никита Авдеевич нахмурился. В его ли слабых силах не дать войне разгореться, тем более сразу и на юге и на западе? Поляки, конечно, очертя голову в драку не полезут: будут ждать, пока турки себя не проявят. Пошумят паны, похорохорятся, побряцают саблями, показывая воинственность, но… будут ждать! А если с юга ударят, то и они не замедлят.
Усевшись в возок, Никита Авдеевич велел ехать домой. Дорогой решил немедленно проверить то, что поведал ему в задней комнате своей лавки хитрый перс. Пусть надежные и верные люди узнают, так ли обстоят дела в Константинополе и в Польше, как говорит Аббас. Сегодня же поскачет гонец на полдень, на юг, к есаулу Войска Донского Федору Паршину.
У него везде свои люди есть, о них даже и Никите Авдеевичу неизвестно. Вот пусть они и постараются, похлопочут, а он и сам тоже попробует узнать, что за похлебку заварили турки и латиняне, желая заставить Русь расхлебывать кровавое варево
В набег на Дон Крымская орда ходила через Гнилые воды — Сиваш, потом держала путь на Черный колодец, Овечьи воды, Конские воды: от колодца к колодцу тянулась в степи сакма — страшный след татарской конницы, несущей огонь пожаров, смерть и разорение, ужас полона и бесчестия.
На Русь и Слободскую Украину орда шла по Муравскому шляху — древнему пути из Крыма в глубь русских земель, тянувшемуся по гребню водораздела Днепра и Дона. Возвращаясь из набега, по этому же шляху гнали полон.
Лишь только сойдет снег, отшумят веселые ручьи и чуть подсохнет степь, выходили в сторожевые станицы казаки. Опытные сакмогоны — следопыты, умевшие читать следы, не слезая с седла, — тревожно вглядывались в землю, отыскивая отпечатки копыт быстрых татарских лошадей. И если находили, разжигали дымные костры, поднимая казачье войско, чтобы не допустить орду на Русь…
Горе разведчику в Диком поле — краю вечных войн и набегов, если он пренебрегает законами войны: постоянно таиться, не разжигать ночью огня, разводить бездымный костер только днем, никогда не снимать оружия, дневать и ночевать в разных местах, выставлять сторожу, запутывать след и мгновенно исчезать. Забыл об этом — и тут же жестокая, неотвратимая расплата. Тонко свистнет выпущенная из тугого лука степняка стрела и оборвет жизнь казака. Или захлестнет шею петля аркана, сплетенного из конского волоса, вырвет из седла, и, гикнув, пустит татарин коня галопом, волоча по земле взятого в полон.
Или заманят басурманы в хитрую ловушку, внезапно навалятся и вырежут станицу, а потом только вороны станут кружить над местом скоротечной кровавой сечи да прошумит печально под ветром ковыль над погубленными казачьими головами. Высунется из норки пугливый суслик, встанет столбиком поглядеть по сторонам, свистнет со страху — и опять в норку.
Нет мира в Диком поле — краю вечных войн и набегов.
Дневали в неглубокой сухой балке. Варился кулеш на маленьком костре, тревожно фыркали кони. Аким Тетеря, помешивая деревянной ложкой в котле, балагурил:
— Хлеб в пути плечей не оттянет, а ежели голодный, то и архиерей уворует.
— Бабы каменные в степи, говорят, тыщи лет стоят, — задумчиво глядя на бездымные языки пламени, протянул Гурьян Нечаев. — Пропасть мне, если вру, но слыхал я, что под этими бабами клады зарыты.
— Клад не каждому дается, — немедленно откликнулся Аким, поглядывая на лежавших вокруг костра казаков — Нечистая сила зарытое золото охраняет. Чтобы взять его, нужно знать заговоры. Бывает, клад на голову прячут или на несколько мертвых голов. Тогда надо загубить столько же душ, иначе богатства не видать как своих ушей. Между пальцев протечет. А еще бывают клады на счастливого…
— Это как? — заинтересовался Гурьян.
— Ну, выходит тебе такое счастье в образе кошки, курицы или собаки, — охотно начал объяснять Тетеря. — Тут не зевай, беги за ней. Когда она остановится, бей ее, не мешкая, чем попало и кричи: «Рассыпься!» Где она развалится, на том месте и копай.
Слушая его, Тимофей устало прикрыл глаза, отдыхая после долгого пути в седле. Этой весной сравнялось ему двадцать лет, и мог ли он усидеть за стенами монастыря, когда прозрачный воздух полон ароматами проснувшейся после стужи земли, а ветер доносит запах гари далеких костров? Поднимешься на колокольню и видишь, как до самого неба раскинулась привольная равнина, покрытая изумрудным ковром трав с яркими пятнами цветов. Скачи во весь опор в любую сторону, и нигде нет — ни конца, ни края. Конь застоялся, привычна и легка в руке острая сабля, а главное — без тебя может уйти в степь сторожевая станица — ловить в Диком поле басурмана, чтобы узнать, не пошла ли орда в новый набег.
Отец Зосима к просьбе питомца отпустить его в степь отнесся неодобрительно:
— Не для сторожевых засад столько лет учили тебя. Стоявший перед строгим игуменом рослый, широкоплечий
Тимофей виновато потупился: прав отче. Но каково целыми днями читать арабские книги, если степь зовет.
Зосима молчал, беззвучно шевелил сухими бледными губами, словно творил молитву Богородице, прося ее спасти и сохранить уходивших в поле. Потом сказал:
— Последний раз отпускаю тебя. Понимаю, что кровь молодая играет. Но срок тебе в поле гулять десять дней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198
Скомкав темный платок, Никита Авдеевич вытер им покрывшийся холодной испариной лоб:
— Вести твои тяжкие!
— Прости, что расстроил тебя, — купец встал и, порывшись в сундуке, достал кожаный кошель.
Расстелив на стоянке шаль, он высыпая на неё жемчуг и прицокнул языком, словно сожалея, что придется расставаться с такой красотой. Бухвостов вынул кошелек, но перс замахал руками:
— Что ты, не нужно! Какие деньги, какие счеты между нами? Это подарок от меня твоей жене и племяннице. Бери, бери!
— Спасибо, — поблагодарил дьяк. — Я к тебе еще наведаюсь — на следующей неделе. Жди.
— Всегда рад такому высокородному гостю! — громко сказал Аббас, открывая дверь в лавку. — Всегда рад! Какая честь для моего скромного дома!..
К своему возку Бухвостов возвращался, не глядя по сторонам, не обращая внимания на товары и не слыша гомона широко раскинувшегося шумного торга. Голова пылала от дум, не шло из ума сказанное хитрым персом. Неужели опять на долгие годы затянется дело с выходом к теплым морям? А ведь земля там исконно наша, захваченная турками да татарами в лихое для страны время. Сейчас, казалось бы, вот он, Азов, опять в руке государя, но нет пока сил у Державы крепко сжать десницу. Особенно если начнется новая разорительная война.
Никита Авдеевич нахмурился. В его ли слабых силах не дать войне разгореться, тем более сразу и на юге и на западе? Поляки, конечно, очертя голову в драку не полезут: будут ждать, пока турки себя не проявят. Пошумят паны, похорохорятся, побряцают саблями, показывая воинственность, но… будут ждать! А если с юга ударят, то и они не замедлят.
Усевшись в возок, Никита Авдеевич велел ехать домой. Дорогой решил немедленно проверить то, что поведал ему в задней комнате своей лавки хитрый перс. Пусть надежные и верные люди узнают, так ли обстоят дела в Константинополе и в Польше, как говорит Аббас. Сегодня же поскачет гонец на полдень, на юг, к есаулу Войска Донского Федору Паршину.
У него везде свои люди есть, о них даже и Никите Авдеевичу неизвестно. Вот пусть они и постараются, похлопочут, а он и сам тоже попробует узнать, что за похлебку заварили турки и латиняне, желая заставить Русь расхлебывать кровавое варево
В набег на Дон Крымская орда ходила через Гнилые воды — Сиваш, потом держала путь на Черный колодец, Овечьи воды, Конские воды: от колодца к колодцу тянулась в степи сакма — страшный след татарской конницы, несущей огонь пожаров, смерть и разорение, ужас полона и бесчестия.
На Русь и Слободскую Украину орда шла по Муравскому шляху — древнему пути из Крыма в глубь русских земель, тянувшемуся по гребню водораздела Днепра и Дона. Возвращаясь из набега, по этому же шляху гнали полон.
Лишь только сойдет снег, отшумят веселые ручьи и чуть подсохнет степь, выходили в сторожевые станицы казаки. Опытные сакмогоны — следопыты, умевшие читать следы, не слезая с седла, — тревожно вглядывались в землю, отыскивая отпечатки копыт быстрых татарских лошадей. И если находили, разжигали дымные костры, поднимая казачье войско, чтобы не допустить орду на Русь…
Горе разведчику в Диком поле — краю вечных войн и набегов, если он пренебрегает законами войны: постоянно таиться, не разжигать ночью огня, разводить бездымный костер только днем, никогда не снимать оружия, дневать и ночевать в разных местах, выставлять сторожу, запутывать след и мгновенно исчезать. Забыл об этом — и тут же жестокая, неотвратимая расплата. Тонко свистнет выпущенная из тугого лука степняка стрела и оборвет жизнь казака. Или захлестнет шею петля аркана, сплетенного из конского волоса, вырвет из седла, и, гикнув, пустит татарин коня галопом, волоча по земле взятого в полон.
Или заманят басурманы в хитрую ловушку, внезапно навалятся и вырежут станицу, а потом только вороны станут кружить над местом скоротечной кровавой сечи да прошумит печально под ветром ковыль над погубленными казачьими головами. Высунется из норки пугливый суслик, встанет столбиком поглядеть по сторонам, свистнет со страху — и опять в норку.
Нет мира в Диком поле — краю вечных войн и набегов.
Дневали в неглубокой сухой балке. Варился кулеш на маленьком костре, тревожно фыркали кони. Аким Тетеря, помешивая деревянной ложкой в котле, балагурил:
— Хлеб в пути плечей не оттянет, а ежели голодный, то и архиерей уворует.
— Бабы каменные в степи, говорят, тыщи лет стоят, — задумчиво глядя на бездымные языки пламени, протянул Гурьян Нечаев. — Пропасть мне, если вру, но слыхал я, что под этими бабами клады зарыты.
— Клад не каждому дается, — немедленно откликнулся Аким, поглядывая на лежавших вокруг костра казаков — Нечистая сила зарытое золото охраняет. Чтобы взять его, нужно знать заговоры. Бывает, клад на голову прячут или на несколько мертвых голов. Тогда надо загубить столько же душ, иначе богатства не видать как своих ушей. Между пальцев протечет. А еще бывают клады на счастливого…
— Это как? — заинтересовался Гурьян.
— Ну, выходит тебе такое счастье в образе кошки, курицы или собаки, — охотно начал объяснять Тетеря. — Тут не зевай, беги за ней. Когда она остановится, бей ее, не мешкая, чем попало и кричи: «Рассыпься!» Где она развалится, на том месте и копай.
Слушая его, Тимофей устало прикрыл глаза, отдыхая после долгого пути в седле. Этой весной сравнялось ему двадцать лет, и мог ли он усидеть за стенами монастыря, когда прозрачный воздух полон ароматами проснувшейся после стужи земли, а ветер доносит запах гари далеких костров? Поднимешься на колокольню и видишь, как до самого неба раскинулась привольная равнина, покрытая изумрудным ковром трав с яркими пятнами цветов. Скачи во весь опор в любую сторону, и нигде нет — ни конца, ни края. Конь застоялся, привычна и легка в руке острая сабля, а главное — без тебя может уйти в степь сторожевая станица — ловить в Диком поле басурмана, чтобы узнать, не пошла ли орда в новый набег.
Отец Зосима к просьбе питомца отпустить его в степь отнесся неодобрительно:
— Не для сторожевых засад столько лет учили тебя. Стоявший перед строгим игуменом рослый, широкоплечий
Тимофей виновато потупился: прав отче. Но каково целыми днями читать арабские книги, если степь зовет.
Зосима молчал, беззвучно шевелил сухими бледными губами, словно творил молитву Богородице, прося ее спасти и сохранить уходивших в поле. Потом сказал:
— Последний раз отпускаю тебя. Понимаю, что кровь молодая играет. Но срок тебе в поле гулять десять дней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198