Но постепенно привычный к тяжелому физическому труду молодой человек втянулся в ритм гребли, и уже не стало никаких мыслей. Куда-то ушли все желания, незаметно навалилось отупение, и только — встать, сесть, поднять весло, переставить ноги, и вновь — встать, сесть.
Джафар блаженно развалился на ковре, расстеленном на корме у входа в каюту капитана. Обложившись подушками, он наслаждался прохладным ветерком и наблюдал, как медленно удаляется полоска берега с белыми домиками Кафы. Воспоминания о пережитом утром страхе его уже не тревожили: Джафар всегда старался быстро забыть все плохое и думать только о хорошем. Зачем излишне осложнять свою жизнь? Это с удовольствием сделают за тебя другие. Напротив Джафара, поджав ноги, сидел пожилой Карасман-оглу — капитан галиота.
— После каждого долгого перехода приходится менять много гребцов, — жаловался он Джафару. — Все время попадается какая-то падаль. Мрут как мухи.
— Ты их просто не кормишь, — лениво цедил толстяк. — Разве голодные рабы смогут разогнать твою старую посудину?
— Я никогда не перевожу даром хлеб, — насупился Карасман. — Можно подумать, что ты сегодня приволок неутомимого гребца. Два-три фарсаха , и его труп отправят на корм рыбам. А если придется идти в Магриб ? Тогда вообще на скамьях будет пусто.
— Не гневи Аллаха, — примирительно усмехнулся Джафар. — Я купил для тебя урус-шайтана. Они все двужильные.
— Казак? — оживился капитан — Говорят, у них есть святой покровитель Зозима, который живет во льдах среди песьеголовых людей?
— Зосима? — поправил его толстяк. — Да, я слышал о нем. Еще они молятся другому святому, Николаю, и матери своего Бога.
— Вот пусть он и молится этой матери, — засмеялся Карасман. — А я погляжу, будет ли она сильнее плети моего надсмотрщика?
Он хлопнул ладонями по коленям и залился визгливым смешком. Джафар неодобрительно покосился на него и назидательно сказал:
— Нехорошо смеяться над святыми, даже если они другой веры. Не зря сказал пророк: кто может знать, кто будет жив, а кто умрет до следующей весны?
— Перестань, — пренебрежительно отмахнулся Карасман. — У меня полон трюм христианских собак, прикованных к веслам. И у каждого из них свои святые. Тем не менее, я хожу по морям уже не первый десяток лет… Лучше скажи, ты отправишься со мной к устью Дуная? Или у тебя другие планы?
— Другие, — не стал скрывать толстяк. — Скоро мы встретим галеру, и я перейду на нее. Она везет важный груз, который с нетерпением ждет наш хозяин в Стамбуле. А ты продолжишь плавание.
— Как знаешь, — равнодушно зевнул капитан. Несколько часов галиот шел вдоль берега, незначительно
удаляясь от него. Вскоре из-за мыса вылетела пятидесятивесельная галера, и на ее носу появился белый комочек дыма. Бу-ум — долетел звук выстрела пушки.
Карасман велел идти на сближение. Рабы налегли на весла, и суда медленно подошли друг к другу. Демонстрируя искусство мореходов, капитаны поставили галеру и галиот почти рядом и приказали поднять весла. С галеры перебросили веревку, и Джафар, вытирая выступивший на лбу пот, вцепился в нее побелевшими пальцами и перевалился через фальшборт. Перебирая веревку руками, он пошел по веслам к галере. С усмешкой наблюдавший за ним Карасман-оглу заметил на корме чужого судна красивую женщину в дорогом татарском наряде: она появилась на мгновение и скрылась в каюте.
Заметил ее и Головин. Сердце его внезапно сжалось: ему почудилось, что он увидел девушку из дворца Алтын-карги, приходившую к нему во сне минувшей ночью. Боже, разве он видел этот сон вчера, а не век назад?
— Что ты вытянул шею? — Бич Джаззара обрушился на спину раба. — Держи весло!
Нагнувшись к вальку, Тимофей метнул на Мясника ненавидящий взгляд, но, на его счастье, тот уже отвернулся, чтобы наказать другого гребца. Иначе казаку не миновать суровой кары: непокорных и ослабевших вытаскивали на мостки между рядами скамей и жестоко избивали бичами. Если после порки раб уже не мог подняться, цепь на его ноге расклепывали и бросали тело за борт. Вот и все.
— Да хранит тебя Аллах! — вслед Джафару прокричал Карасман.
Толстяк не ответил. Добравшись до борта галеры, он с облегчением вздохнул и крепко уцепился за протянутые руки матросов. Ощутив под ногами настил палубы, обернулся и помахал рукой капитану галиота, но Карасман уже разворачивал свой корабль, не желая зря терять времени. Джафар немного постоял, наблюдая, как удаляется галиот, и обернулся к подошедшему капитану галеры.
— Женщина на борту, Тургут?
— Да, эфенди, — поклонился капитан.
— Хорошо. Ты все сделал, как нужно?
— Все, эфенди. Ты можешь не волноваться. Но мне жаль старого Карасмана и его посудину.
— Не жалей, Тургут! Ты должен держаться за галиотом, но не подходить к нему ни при каких обстоятельствах.
— Я понял, эфенди…
* * *
Через несколько дней Головин немного приспособился к невыносимой жизни галерного раба. Впрочем, правильнее бы назвать ее не жизнью, а жутким существованием: оказаться прикованным цепью к скамье гребца на мусульманском галиоте было равносильно погребению заживо. По несколько часов кряду, иногда чуть не весь световой день рабы не отрывались от весла, натужно ворочая его гудевшими от усталости руками. Свистел над их головами беспощадный бич «мясника», заставляя собрать остатки сил, а вечером вконец изможденным людям бросали заплесневелый сухарь и давали миску жидкой баланды — Карасман не любил зря переводить хлеб!
Одежда казака быстро пропиталась вонючим потом и грозила вскоре превратиться в лохмотья, сделав его мало отличимым от старожилов адской каторги. От ожогов солнца на лице вздулись волдыри, в желудке постоянно ощущалась сосущая пустота, и нестерпимо хотелось пить, но рабы получали лишь по несколько глотков теплой протухшей воды.
Машинально двигая веслом, Головин размышлял, пытаясь понять, почему толстяк вступился за него на невольничьем рынке. Джафар рисковал жизнью, но не побоялся встать между натянувшими луки стражниками и вооруженным саблей казаком. Что двигало им? Жадность? А если нет, то какую же ценность представлял для него купленный раб, если ради сохранения его жизни турок решился рискнуть своей? Неужели только ради того, чтобы спасенного невольника приковали к веслу галиота? Спас, чтобы обречь на медленную мучительную смерть? Как-то не вяжется одно с другим. Конечно, среди турок и татар, как в каждом народе, есть разные люди. Но купить раба-славянина, да еще казака, а потом закрыть его своим телом от стрел стражников — это уж слишком даже для доброго турка!
От размышлений его отвлек незнакомый звук: по проходу между скамьями гребцов бежал до глаз заросший сивой бородой низкорослый человек, почти карлик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198
Джафар блаженно развалился на ковре, расстеленном на корме у входа в каюту капитана. Обложившись подушками, он наслаждался прохладным ветерком и наблюдал, как медленно удаляется полоска берега с белыми домиками Кафы. Воспоминания о пережитом утром страхе его уже не тревожили: Джафар всегда старался быстро забыть все плохое и думать только о хорошем. Зачем излишне осложнять свою жизнь? Это с удовольствием сделают за тебя другие. Напротив Джафара, поджав ноги, сидел пожилой Карасман-оглу — капитан галиота.
— После каждого долгого перехода приходится менять много гребцов, — жаловался он Джафару. — Все время попадается какая-то падаль. Мрут как мухи.
— Ты их просто не кормишь, — лениво цедил толстяк. — Разве голодные рабы смогут разогнать твою старую посудину?
— Я никогда не перевожу даром хлеб, — насупился Карасман. — Можно подумать, что ты сегодня приволок неутомимого гребца. Два-три фарсаха , и его труп отправят на корм рыбам. А если придется идти в Магриб ? Тогда вообще на скамьях будет пусто.
— Не гневи Аллаха, — примирительно усмехнулся Джафар. — Я купил для тебя урус-шайтана. Они все двужильные.
— Казак? — оживился капитан — Говорят, у них есть святой покровитель Зозима, который живет во льдах среди песьеголовых людей?
— Зосима? — поправил его толстяк. — Да, я слышал о нем. Еще они молятся другому святому, Николаю, и матери своего Бога.
— Вот пусть он и молится этой матери, — засмеялся Карасман. — А я погляжу, будет ли она сильнее плети моего надсмотрщика?
Он хлопнул ладонями по коленям и залился визгливым смешком. Джафар неодобрительно покосился на него и назидательно сказал:
— Нехорошо смеяться над святыми, даже если они другой веры. Не зря сказал пророк: кто может знать, кто будет жив, а кто умрет до следующей весны?
— Перестань, — пренебрежительно отмахнулся Карасман. — У меня полон трюм христианских собак, прикованных к веслам. И у каждого из них свои святые. Тем не менее, я хожу по морям уже не первый десяток лет… Лучше скажи, ты отправишься со мной к устью Дуная? Или у тебя другие планы?
— Другие, — не стал скрывать толстяк. — Скоро мы встретим галеру, и я перейду на нее. Она везет важный груз, который с нетерпением ждет наш хозяин в Стамбуле. А ты продолжишь плавание.
— Как знаешь, — равнодушно зевнул капитан. Несколько часов галиот шел вдоль берега, незначительно
удаляясь от него. Вскоре из-за мыса вылетела пятидесятивесельная галера, и на ее носу появился белый комочек дыма. Бу-ум — долетел звук выстрела пушки.
Карасман велел идти на сближение. Рабы налегли на весла, и суда медленно подошли друг к другу. Демонстрируя искусство мореходов, капитаны поставили галеру и галиот почти рядом и приказали поднять весла. С галеры перебросили веревку, и Джафар, вытирая выступивший на лбу пот, вцепился в нее побелевшими пальцами и перевалился через фальшборт. Перебирая веревку руками, он пошел по веслам к галере. С усмешкой наблюдавший за ним Карасман-оглу заметил на корме чужого судна красивую женщину в дорогом татарском наряде: она появилась на мгновение и скрылась в каюте.
Заметил ее и Головин. Сердце его внезапно сжалось: ему почудилось, что он увидел девушку из дворца Алтын-карги, приходившую к нему во сне минувшей ночью. Боже, разве он видел этот сон вчера, а не век назад?
— Что ты вытянул шею? — Бич Джаззара обрушился на спину раба. — Держи весло!
Нагнувшись к вальку, Тимофей метнул на Мясника ненавидящий взгляд, но, на его счастье, тот уже отвернулся, чтобы наказать другого гребца. Иначе казаку не миновать суровой кары: непокорных и ослабевших вытаскивали на мостки между рядами скамей и жестоко избивали бичами. Если после порки раб уже не мог подняться, цепь на его ноге расклепывали и бросали тело за борт. Вот и все.
— Да хранит тебя Аллах! — вслед Джафару прокричал Карасман.
Толстяк не ответил. Добравшись до борта галеры, он с облегчением вздохнул и крепко уцепился за протянутые руки матросов. Ощутив под ногами настил палубы, обернулся и помахал рукой капитану галиота, но Карасман уже разворачивал свой корабль, не желая зря терять времени. Джафар немного постоял, наблюдая, как удаляется галиот, и обернулся к подошедшему капитану галеры.
— Женщина на борту, Тургут?
— Да, эфенди, — поклонился капитан.
— Хорошо. Ты все сделал, как нужно?
— Все, эфенди. Ты можешь не волноваться. Но мне жаль старого Карасмана и его посудину.
— Не жалей, Тургут! Ты должен держаться за галиотом, но не подходить к нему ни при каких обстоятельствах.
— Я понял, эфенди…
* * *
Через несколько дней Головин немного приспособился к невыносимой жизни галерного раба. Впрочем, правильнее бы назвать ее не жизнью, а жутким существованием: оказаться прикованным цепью к скамье гребца на мусульманском галиоте было равносильно погребению заживо. По несколько часов кряду, иногда чуть не весь световой день рабы не отрывались от весла, натужно ворочая его гудевшими от усталости руками. Свистел над их головами беспощадный бич «мясника», заставляя собрать остатки сил, а вечером вконец изможденным людям бросали заплесневелый сухарь и давали миску жидкой баланды — Карасман не любил зря переводить хлеб!
Одежда казака быстро пропиталась вонючим потом и грозила вскоре превратиться в лохмотья, сделав его мало отличимым от старожилов адской каторги. От ожогов солнца на лице вздулись волдыри, в желудке постоянно ощущалась сосущая пустота, и нестерпимо хотелось пить, но рабы получали лишь по несколько глотков теплой протухшей воды.
Машинально двигая веслом, Головин размышлял, пытаясь понять, почему толстяк вступился за него на невольничьем рынке. Джафар рисковал жизнью, но не побоялся встать между натянувшими луки стражниками и вооруженным саблей казаком. Что двигало им? Жадность? А если нет, то какую же ценность представлял для него купленный раб, если ради сохранения его жизни турок решился рискнуть своей? Неужели только ради того, чтобы спасенного невольника приковали к веслу галиота? Спас, чтобы обречь на медленную мучительную смерть? Как-то не вяжется одно с другим. Конечно, среди турок и татар, как в каждом народе, есть разные люди. Но купить раба-славянина, да еще казака, а потом закрыть его своим телом от стрел стражников — это уж слишком даже для доброго турка!
От размышлений его отвлек незнакомый звук: по проходу между скамьями гребцов бежал до глаз заросший сивой бородой низкорослый человек, почти карлик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198