.. разных
(хитростей)
хитростей, и с их помощью он заставит ее что-нибудь поджечь. Нет, она
не будет. Но страх подсказывал ей, что будет. Хокстеттер ни перед чем
не остановится, для него все средства хороши. Однажды во сне она
превратила его в живой факел и в ужасе проснулась, зажимая руками
рот, чтобы не закричать.
Как-то раз, желая оттянуть неизбежный финал, она спросила у Хокс-
теттера, когда ей разрешат увидеться с папой. Она бы давно спросила,
если бы наперед не знала ответ. Но тут она была особенно усталая и по-
давленная, и вопрос вырвался сам собой.
- Чарли, ты же знаешь, что я тебе отвечу. - Хокстеттер показал на
стол в нише. Там на металлическом подносе лежала горкой деревянная
стружка. - Подожги это, и я сразу отведу тебя к отцу. Ты можешь уви-
деть его хоть через две минуты. - Взгляд у Хокстеттера был холодный,
цепкий, а рот растягивался в эдакой свойской улыбочке. - Ну что, по
рукам?
- Дайте спички, - сказала Чарли, чувствуя, как подкатывают слезы. -
Дайте спички, и я подожгу.
- Ты можешь это сделать одним усилием воли. Разве не так?
- Нет. Не так. А если даже могу, все равно не буду. Нельзя. Свойс-
кая улыбочка Хокстеттера увяла, зато в глазах изобразилось участие.
- Чарли, зачем ты себя мучаешь? Ты ведь хочешь увидеть папу? И он
тебя тоже. Он просил тебе передать, что поджигать можно.
И тут слезы прорвались. Она плакала долго, навзрыд; еще бы ей не
хотелось его увидеть, да она каждую минуту думала о нем, тосковала,
мечтала оказаться под защитой его надежных рук. Хокстеттер смотрел,
как она плачет, и в его взгляде не было ни теплоты, ни симпатии, ни
даже сожаления. Зато было другое - расчет. О, как она его ненавидела!
С тех пор прошло три недели. Она упрямо молчала о своем желании по-
видаться с отцом, хотя Хокстеттер без конца заводил одну пластинку:
про то, как ее папе одиноко, и что он разрешает ей поджигать, и - это
добило Чарли - что она папу, наверное, больше не любит... так он ска-
зал Хокстеттеру.
Она вспоминала все это, глядя на свое бледное личико в зеркале и
прислушиваясь к ровному гудению пылесоса. Когда Джон покончит с ков-
ром, он перестелет белье. Потом вытрет пыль. Потом уйдет. Лучше бы он
не уходил - ей вдруг так захотелось услышать его голос!
Раньше она отсиживалась в ванной до его ухода; был случай, когда он
выключил пылесос, постучал к ней в дверь и обеспокоено спросил:
- Подружка? Ты как там? Может, тебе плохо, а? В его голосе было
столько доброты - простой, безыскусной, от которой ее здесь давно оту-
чили, - что она с большим трудом придала своему голосу твердость, ибо
в горле уже стоял комок:
- Нет... все хорошо.
Пока она гадала, пойдет ли он дальше, попытается ли влезть к ней в
душу, как это делали другие, он отошел от двери и снова включил свой
пылесос. Она даже была немного разочарована.
В другой раз она вышла из ванной комнаты, когда Джон мыл пол, и тут
он сказал, не подымая головы: - Осторожно, пол мокрый. Смотри не рас-
шибись. Всего несколько слов, но как они ее растрогали - его заботли-
вость, грубоватая, без затей, шла не от ума - от сердца.
В последнее время она все чаще выходила из своего укрытия, чтобы
понаблюдать за ним. Понаблюдать... и послушать. Изредка он спрашивал
ее о чем-нибудь, но его вопросы не таили в себе угрозы. И все-таки она
предпочитала не отвечать - принцип есть принцип. Однако Джона это не
смущало. Он себе продолжал говорить. Об успехах в кегельбане, о своей
собаке, о сломавшемся телевизоре, который ему теперь долго не почи-
нить, потому что даже маленькая трубочка стоит бешеные деньги.
Он, должно быть, совсем одинокий. За такого некрасивого кто замуж
пойдет? Она любила слушать его - это был ее тайный выход во внешний
мир. Его низкий с распевом голос звучал убаюкивающе. Ни одной резкой
или требовательной ноты, не то что у Хокстеттера. Не хочешь - не отве-
чай.
Она поднялась с сиденья, подошла к двери... и тут погас свет. Она
остановилась в недоумении, напрягая слух. Не иначе какая-то уловка.
Пылесос прощально взвыл, и сразу раздался голос Джона: - Что за чер-
товщина?
Свет зажегся. Но Чарли не трогалась с места. Опять загудел пылесос.
Послышались приближающиеся шаги и голос Джона:
- У тебя там тоже гас свет?
- Да.
- Гроза, видать.
- Гроза?
- Все небо обложило, когда я шел на работу. Здоровенные такие тучи.
В с е н е б о о б л о ж и л о. Там, на воле. Вот бы сейчас на
волю, на тучи бы посмотреть. Втянуть носом воздух, какой-то особенный
перед летней грозой. Парной, влажный. И все вокруг та...
Опять погас свет.
Пылесос отгудел свое. Тьма была кромешная. Единственной реальностью
для Чарли служила дверь, найденная на ощупь. Чарли собиралась с мысля-
ми, трогая верхнюю губу кончиком языка.
- Подружка?
Она не отвечала. Уловка? Он сказал - гроза. И она поверила. Она ве-
рила Джону. Удивительное, неслыханное дело: после всего, что произош-
ло, она еще могла кому-то верить.
- П о д р у ж к а?
На этот раз в его голосе звучал... испуг.
Как будто ее собственный страх перед темнотой, едва успевший зая-
вить о себе, отозвался в нем с удвоенной силой.
- Что случилось, Джон?
Она открыла дверь и выставила перед собой руки. Она еще не рискнула
шагнуть вперед, боясь споткнуться о пылесос.
- Да что же это? - Сейчас в его голосе зазвенели панические нотки.
Ей стало не по себе. - Почему нет света?
- Погас, - объяснила она. - Вы говорили... гроза...
- Я не могу в темноте. - Тут был и ужас, и наивная попытка самооп-
равдания. - Тебе это не понять. Но я не могу... Мне надо выбраться...
- Она слышала, как он бросился наугад к выходу и вдруг упал с оглуши-
тельным грохотом - по-видимому, опрокинул кофейный столик. Раздался
жалобный вопль, от которого ей еще больше стало не по себе.
- Джон? Джон! Вы не ушиблись?
- Мне надо выбраться! - закричал он. - Скажи им, чтобы они меня вы-
пустили!
- Что с вами?
Долго не было никакого ответа. Затем она услышала сдавленные звуки
и поняла, что он плачет.
- Помоги мне!
Чарли в нерешительности стояла на пороге. Ее подозрительность усту-
пила место сочувствию, но не до конца - что-то ее по-прежнему настора-
живало.
- Помогите... кто-нибудь... - бормотал он, бормотал так тихо, слов-
но и не рассчитывал быть услышанным, тем более спасенным. Это решило
дело. Медленно, выставив перед собой руки, она двинулась на его голос.
Рэйнберд, услышав ее шаги, невольно усмехнулся - жестко, злорадно -
и тотчас прикрыл рот ладонью - на случай, если свет вдруг опять вспых-
нет.
- Джон?
Стараясь изобразить в голосе неподдельную муку, он выдавил сквозь
усмешку:
- Прости, подружка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102