– Удивительно уютная маленькая ложа, – сказал мистер Ленвил, входя в первую комнату и предварительно сняв шляпу, дабы иметь возможность войти. – Чертовски уютная.
– Для человека хоть сколько-нибудь привередливого она была бы чуточку слишком уютной, – сказал Николас. – Хотя это несомненно большое удобство – доставать, не вставая со стула, все, что угодно, с потолка, с пола и из любого угла комнаты, но такими преимуществами можно пользоваться только в помещении крайне ограниченных размеров.
– Здесь вполне достаточно места для холостяка, – возразил мистер Ленвил. – Кстати, это мне напомнило… моя жена, мистер Джонсон… надеюсь, она получит хорошую роль в этой вашей пьесе.
– Вчера вечером я просмотрел французский текст, – сказал Николас. – Мне кажется, роль очень хороша.
– А для меня что вы думаете сделать, старина? – осведомился мистер Ленвил, потыкав тростью в разгорающийся огонь, а затем вытерев трость полой сюртука.Что-нибудь такое грубое и ворчливое?
– Вы выгоняете из дому жену с ребенком, – сообщил Николас, – и в припадке бешенства и ревности закалываете в кабинете своего старшего сына.
– Да неужели! – воскликнул мистер Ленвил. – Вот это здорово!
– Затем, – сказал Николас, – вас терзают угрызения совести вплоть до последнего акта, и тогда вы решаете покончить с собой. Но как раз в тот момент, когда вы приставляете пистолет к голове, часы бьют… десять…
– Понимаю! – закричал Ленвил. – Очень хорошо!
– Вы замираете, – продолжал Николас. – Вы припоминаете, что еще в младенчестве слышали, как часы били десять. Пистолет падает из вашей руки… Вы обессилены… Вы разражаетесь рыданиями и становитесь добродетельным и примерным человеком.
– Превосходно! – сказал мистер Ленвил. – Эга картина выигрышная, очень выигрышная. Опустите занавес в такой трогательный момент – и успех будет потрясающий.
– А для меня есть что-нибудь хорошее? – с беспокойством спросил мистер Фолер.
– Позвольте-ка припомнить… – сказал Николас.Вы играете роль верного и преданного слуги, вас выгоняют из дому вместе с вашей хозяйкой и ее ребенком.
– Вечно я в паре с этим проклятым феноменом! – вздохнул мистер Фолер. – И, не правда ли, мы идем в убогое жилище, где я не хочу получать никакого жалованья и говорю чувствительные слова?
– Мм… да, – ответил Николас, – так получается по ходу пьесы.
– Мне, знаете ли, нужен какой-нибудь танец, – сказал мистер Фолер. – Вам все равно придется ввести танец для феномена, так что лучше вам сделать pas de deux и сберечь время.
– Нет ничего легче, – сказал мистер Ленвил, увидев, что молодой драматург смутился.
– Честное слово, я не знаю, как это сделать, – заявил Николас.
– Да ведь это же ясно! – возразил мистер Ленвил. – Черт подери, разве не ясно, как это сделать! Вы меня изумляете. У вас налицо несчастная леди, маленький ребенок и преданный слуга в убогом жилище, понимаете? Так вот слушайте. Несчастная леди опускается в кресло и прячет лицо в носовой платок. «Почему ты плачешь, мама? – говорит ребенок. – Не плачь, мама, а то я тоже заплачу». – «И я!» – говорит верный слуга, растирая себе глаза рукавом. «Что нам делать, чтобы подбодрить тебя, дорогая мама?» – говорит дитя. «Да, что нам делать?» – говорит верный слуга. «О Пьер! – говорит несчастная леди. – Как бы я хотела избавиться от этих мучительных мыслей!» – «Постарайтесь, сударыня, – говорит верный слуга, – приободритесь, сударыня, отвлекитесь». – «Да,говорит леди, – да, я хочу научиться страдать мужественно. Вы помните тот танец, который в дни более счастливые вы, верный мой друг, исполняли с этим милым ангелом? Он неизменно действовал успокоительно на мою душу. О, дайте мне увидеть его еще раз, пока я жива!» Ну вот, «пока я жива» – сигнал оркестру, и они пускаются в пляс. Это как раз то, что нужно, не правда ли, Томми?
– Совершенно верно. – ответил мистер Фолер. – Несчастная леди падает в обморок по окончании танца, живая картина и занавес.
Извлекая пользу из этих и других уроков, являвшихся результатом личного опыта обоих актеров, Николас охотно угостил их наилучшим завтраком, какой только мог предложить, и, наконец, избавившись от них, приступил к работе, не без удовольствия убедившись, что она значительно легче, чем он предполагал. Он усердно трудился весь день и не покидал своей комнаты до самого вечера, а затем отправился в театр, куда Смайк ушел до него, чтобы «представлять» вместе с другим джентльменом всеобщее восстание.
Здесь все люди так изменились, что он едва мог их узнать. Фальшивые волосы, фальшивый цвет лица, фальшивые икры, фальшивые мускулы – люди превратились в новые существа. Мистер Ленвил был полным сил воином грандиозных размеров; мистер Крамльс, с пышной черной шевелюрой, затеняющей его широкую физиономию, – шотландским изгнанником с величественной осанкой; один из старых джентльменов – тюремщиком, а другой – почтенным патриархом; комический поселянин – доблестным воином, не лишенным искры юмора; оба юных Крамльса-принцами, а несчастный влюбленный – отчаявшимся пленником. Все было уже приготовлено для роскошного банкета в третьем акте, а именно: две картонные вазы, тарелка с сухарями, черная бутылка и бутылочка из-под уксуса; короче говоря, все было готово и поистине великолепно.
Николас стоял спиной к занавесу, то созерцая декорация первой сцены, изображающие готическую арку фута на два ниже мистера Крамльса, который должен был, пройдя под этой аркой, совершить свой первый выход, то прислушиваясь к двум-трем зрителям, которые щелкали орехи на галерке и рассуждали, есть ли еще кто-нибудь, кроме них, и театре, когда к нему запросто обратился сам директор.
– Были сегодня в зале? – спросил мистер Крамльс.
– Нет, – ответил Николас, – еще нет. Но я собираюсь смотреть представление.
– Билеты шли недурно, – сказал мистер Крамльс, – четыре передних места в середине и целая ложа.
– Вот как! – сказал Николас. – Должно быть, для семьи?
– Да, – ответил мистер Крамльс. – Это очень трогательно. Там шестеро детей, и они приходят только в том случае, если играет феномен.
Трудно было кому-нибудь – кто бы он ни был – посетить театр в тот вечер, когда бы феномен не играл, поскольку он ежевечерне исполнял по меньшей мере одну, а нередко две или три роли; но Николас, щадя отцовские чувства, не стал упоминать об этом пустячном обстоятельстве, и мистер Крамльс продолжал говорить, не встретив возражений.
– Шестеро! – сказал этот джентльмен. – Папа и мама – восемь, тетка – девять, гувернантка – десять, дедушка и бабушка – двенадцать. Потом еще лакей, который стоит за дверью с мешком апельсинов и кувшином воды, настоенной на сухарях, и бесплатно смотрит спектакль через окошечко в двери ложи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270