– Мы так томились, ожидая твоего возвращения, – сказала Кэт, – и мама, и я, и… и Маделайн.
– В последнем письме ты писала, что она совсем здорова, – быстро перебил Николас и при этом покраснел. – С тех пор как я уехал, ничего не было сказано о том, что предполагают братья сделать для нее?
– О, ни слова! – ответила Кэт. – Я не могу подумать без горечи о разлуке с ней, и, конечно, ты, Николас, не хочешь этого!
Николас снова покраснел и, усевшись рядом с сестрой на маленькую кушетку у окна, сказал:
– Да, Кэт, не хочу! Я могу пытаться скрыть подлинные мои чувства от всех, кроме тебя, но тебе я скажу, что… одним словом, Кэт, я ее люблю.
Глаза Кэт загорелись, и она хотела что-то ответить, по Николас взял ее руку в свою и продолжал:
– Никто не должен об этом знать, кроме тебя. Меньше всех она.
– Дорогой Николас!
– Меньше всех она. Иной раз я стараюсь думать о том, что, быть может, настанет день, когда я смогу честно сказать ей все; но этот день так далек, в такой туманной дали, столько лет пройдет, прежде чем он настанет! А когда он настанет (если это случится), я буду так непохож на того, каков я сейчас, и так далеко позади останутся дни юности и романтики, – но не дни моей любви к ней, в этом я уверен! – что даже я понимаю, как призрачны такие надежды, и сам стараюсь безжалостно их разрушить и покончить с этой мукой, а не ждать, чтобы они увяли с годами, и не обрекать себя на разочарование. Кэт! Со дня моего отъезда у меня постоянно был перед глазами этот бедный юноша, ушедший от нас, – еще один пример великодушной щедрости благородных братьев. Поскольку это в моих силах, я хочу быть достойным их, и если раньше, исполняя свой долг по отношению к ним, я поколебался, то теперь я решил исполнять его неуклонно и без дальнейших промедлений отстранить от себя все соблазны.
– Прежде чем продолжать, дорогой Николас, выслушай, что я должна тебе сказать, – побледнев, произнесла Кэт. – Для этого я пришла сюда, но у меня не хватило мужества. То, что сказал ты сейчас, придает мне храбрости.
Она запнулась и расплакалась.
Ее поведение подготовило Николаса к тому, что должно было последовать. Кэт пыталась говорить, но слезы ей мешали.
– Полно, глупенькая! – сказал Николас. – Кэт, Кэт, будь настоящей женщиной! Мне кажется, я знаю, что ты хочешь мне сказать. Это касается мистера Фрэнка, не правда ли?
Кэт опустила голову ему на плечо и, всхлипывая, ответила:
– Да.
– Может быть, он тебе сделал предложение, пока меня не было, – продолжал Николас, – не так ли? Полно, полно! Ты видишь, в конце концов не так уж трудно было признаться. Он сделал тебе предложение?
– На которое я ответила отказом, – сказала Кэт.
– Так. А почему?
– Я сказала ему все, что, как я потом узнала, ты говорил маме, – дрожащим голосом отвечала она. – И хотя я не могла скрыть от него, – и от тебя не могу, – что для меня это горе и большое испытание, однако я это сказала ему твердо и просила его больше не видеться со мной.
– Кэт, ты прямо молодец! – воскликнул Николас, прижимая ее к груди. – Я знал, что ты так поступишь.
– Он убеждал меня изменить решение, – сказала Кэт. – Он заявил, что, каково бы оно ни было, он не только уведомит обоих братьев о сделанном им шаге, но и сообщит о нем тебе, как только ты вернешься. Боюсь, – добавила она, теряя самообладание, на минуту обретенное ею, – боюсь, что я, пожалуй, недостаточно ясно сказала ему о том, как глубоко тронута я такой бескорыстной любовью и как горячо молюсь о его счастье. Если ты будешь с ним говорить, я бы хотела… я бы хотела, чтобы он это знал.
– Неужели ты думала, Кэт, когда приносила эту жертву долгу и чести, что я уклонюсь от исполнения моего долга? – ласково спросил Николас.
– О нет! Если бы твое положение было такое же, как мое, но…
– Но оно такое же! – перебил Николас. – Маделайн не является близкой родственницей наших благодетелей, но она с ними связана не менее крепкими узами. Историю ее жизни я узнал от них благодаря безграничному доверию, какое они ко мне питают, полагая, что я человек надежный. Как низко было бы с моей стороны воспользоваться обстоятельствами, которые привели ее сюда, или оказанной мною ничтожной услугой и добиваться ее любви, если в случае моего успеха не сбылось бы самое горячее желание братьев позаботиться о ней, как о своей родной дочери! Могло бы показаться, что я надеюсь построить свое благополучие на их сострадании к юному существу, которое я так гнусно и недостойно заманил в свои сети, пользуясь даже благодарностью ее и горячим ее сердцем для собственной выгоды и играя на ее несчастье! Я тоже, Кэт. – я, который почитает своим долгом, гордостью и счастьем признавать права на меня других людей, права, о которых мне никогда не забыть, – я, имеющий средства к благополучной и счастливой жизни и не смеющий посягать на большее, я решил снять эту тяжесть с моей души! Не знаю, не причинил ли я уже зла. И сегодня я без всяких оговорок и умолчаний открою истинные мои побуждения мистеру Чнриблу и буду умолять его, чтобы он немедленно принял меры и предоставил этой молодой леди убежище под чьим-нибудь другим кровом.
– Сегодня? Так скоро!
– Я думал об этом в течение нескольких недель, зачем же откладывать? Если картины, только что развернувшиеся перед моими глазами, научили меня размышлять и пробудили во мне глубокое сознание долга, зачем мне ждать, пока впечатление потускнеет? Ведь ты бы не стала отговаривать меня, Кэт, не так ли?
– Но ты можешь разбогатеть… – сказала Кэт.
– Могу разбогатеть! – с грустной улыбкой повторил Николас. – И состариться я тоже могу! Но богатые или бедные, старые или молодые, мы друг для друга всегда будем теми же, что теперь, и в этом наше утешение. Что за беда, если у нас с тобой останется общий домашний очаг? И ты и я никогда не будем одиноки. Что за беда, если мы не изменим этим первым чувствам ради других? Это лишь еще одно звено в той крепкой цепи, которая нас связывает. Кажется, не дальше чем вчера мы играли вместе в наши детские игры, и когда мы станем стариками и вспомним нынешние заботы, как вспоминаем мы сейчас заботы детских дней, нам так же будет казаться, что это были детские игры, и с меланхолической улыбкой мы воскресим в памяти то время, когда эти заботы могли нас огорчать. Мы станем чудаковатыми стариками и заговорим о тех временах, когда наша поступь была легче и волосы не тронуты сединой, и вот тогда, быть может, мы будем благодарны за те испытания, какие укрепили нашу взаимную привязанность и направили нашу жизнь по тому руслу, по какому она протекала так тихо и безмятежно. И, угадав кое-что из нашей повести, молодые люди, окружающие нас, – такие же молодые, как молоды сейчас мы с тобой, Кэт, – быть может, придут к нам за сочувствием. Они будут изливать свои горести, для которых у людей, полных надежд и неопытных, вряд ли найдется достаточно сострадания, изливать отзывчивым слушателям – старому холостяку-брату и его сестре, старой девушке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270