Младенцы с открыток просто цвели, щеки у них были как яблочки, но трогали меня те, русские, скорбные, предчувствующие муку. Они глядели с икон, перед которыми я молилась в монастырской школе (точной копии петербургского Смольного), носившей имя равноапостольной Нины, где девочек из лучших бакинских домов учили славить Божью Матерь, «Знамение» и Бога-Вседержителя, хранящего Россию, а за стеной, на улице, святые проклинали и пророчествовали устами юродивых, убогих, кликуш, и прохожие слушали их со вниманием и страхом и бросали монетки в кружку или в шапку. Отец посылал за мной черную карету с глубоким сиденьем, и, по дороге домой, я заезжала в его магазин — большой, со множеством приказчиков, которые раскладывали, раскатывали, скатывали на длинных столах шифон, кисею, жемчужно-серый атлас, и розовый атлас, и сизый, парчу и бархат (проходя мимо, я гладила его), а старший оставлял работу, кланялся и учтиво провожал меня в отцовский кабинет мимо витрин, где красовались брюссельские и кружева, тюль-малин, тюль для фаты, английское шитье, веселые парижские ленты, китайские шелка, приехавшие, должно быть, из Пекина или Нанкина через Иркутск, по Транссибирской магистрали. Баку — город пыльный, путаный, восточный (если не считать улиц у парка, где стоят какие-то ведомства, похожие на небольшие желто-розовые храмы), но там и сям нередко слышалась английская, французская, шведская речь — инженеры приезжали работать на нефтепромыслах. Ислам жил в старых кварталах, в беленых домах без окон, откуда по утрам направлялись к баням женщины в чадрах и в странных туфельках без пяток, щелкавших в такт шагам, словно кастаньеты. Столетиями тут царил покой, истории не было, люди покорно терпели ради денег перемежающуюся лихорадку (так называли ее в ту пору), пока не возмутились небеса, пробитые минаретами. Вдруг, без видимой причины, в городе и в окрестностях началась резня — казаки бились с армянами, армяне с мусульманами, нижние кварталы с верхними. Молниеносные, но кровавые схватки завязывались на улочках, где тротуары приходились выше, чем козлы экипажей, и поверх телег и верблюдов, навьюченных бурдюками с нефтью, летели бранные слова, камни, ножи и куски железных труб. За серой пустошью, где живут шелудивые собаки, лежит мусульманское кладбище, туда лучше не ходить. Там бродят страшные люди, они насилуют девочек — таких, как я,— или поднимают длинную рубаху и делают что-то гадкое. Но ученицам святой Нины незачем ходить в такие места, они живут на новых улицах, и никто не решится тронуть девочку в форменной синей юбке, соломенной шляпе с черной лентой и матросской блузе. Себе дороже. На обидчика спустят всю полицию, его ужасно накажут, а не найдут — накажут кого-нибудь другого, похожего на растлителя, и даже братьям его не поздоровится. Заканчивая школу, самые лучшие и прилежные ученицы получали альбом от самого царя, и на первой странице там был портрет царской семьи: государь-император, великие княжны, наследник-цесаревич в военной форме и величавая государыня в бриллиантах, похожая на жрицу, в парчовом одеянии, сшитом на старинный русский лад. Было и поздравление, и подпись — конечно, не от руки, но и на том спасибо, ведь прикладывал печать сам государь. Великие княжны все хорошенькие, особенно старшие, Татьяна и Анастасия, которые, как говорится, «в самом цвете юности». Недавно мы стали учить французский, учитель — не из духовных, он в черном сюртуке, близорук, уроки три раза в неделю, при матери-настоятельнице. Я удивляю его своими успехами, скрывая по хитрости, что у папы есть двуязычные «Сказки Перро» 1795 года, издание Льва Воинова, истинное сокровище для любителя старых книг. Кроме того, наш представитель в Париже (они у нас есть и в Лондоне, и| в Нижнем, и даже в Азии) подарил мне на именины волшебный | фонарь, и я смотрю «Мальчика-с-Пальчик», «Золушку», «Красную шапочку», «Кота в сапогах», «Спящую красавицу» с надписями. Вот тыква стала пышной каретой, шесть мышей — шестью горячими конями, ящерицы — раззолоченными лакеями, а все это наколдовала фея-крестная. Вот просыпается принцесса Аврора в платье, какие носили за сто лет до того, под звуки флейт и гобоев, играющих столетней давности танцы. Особенно нравились мне швейцарцы, не допившие вина, разлитого по кубкам сто лет назад, и ключик Синей Бороды (борода у него была не такая уж синяя, зато ножны сверкали золотом и серебром), и беды Рике-Хохолка, который родился таким уродом, что поначалу усомнились, человек ли он вообще. Я знала — папа учил меня произносить их — главные фразы: «Est-ce vous, mon Prince? Vous etes bien fait attendre».— «Ma mere-grande, que vous avez des grands bras».— «C'est pour mieux t'embrasser, ma fille».— «Anne, ma soeur Anne, ne vois-tu rien venir?» — «Je ne vois que le soleil qui poudroie et l'herbe qui verdoie» (в конце концов учитель раскрыл мой обман, меня выдали устаревшие формы "poudroie" и "verdois"). Еще нас учат танцевать (не на сцене, конечно), держать себя в обществе, разливать чай, делать реверанс знатным особам, склонять, спрягать и считать, равно в той мере, в какой это нужно хозяйке дома. Мы прекрасно знаем и Священную историю, и русскую (точнее: царей, победы и обращения неверных). Учат нас немного и церковно-славянскому, и — совсем уж мало — английскому, мы умеем чтить отца и мать, украшать стол, помогать дома по хозяйству. Словом, мы примерные девочки — ведь мы еще и вышиваем, рисуем цветы, выжигаем по дереву, играем на пианино и поем несложные пьески или классику в специальном переложении. У меня есть альбом переводных картинок, там все чудеса света — Эйфелева башня, Ниагара, Парижская выставка, Парфенон и версальские фонтаны. Еще мне прислали из Лондона картинки про королеву Викторию; в черном, нешироком кринолине, в кружевном чепце, среди детей, чиновников в париках и гвардейцев в красных куртках, она — и царственная, и простая, словно солидная экономка,— стоит под пышным, фестончатым балдахином. Короли и королевы у Перро, цари и царицы, князья и княгини в Кремле, Пскове, в Киеве, в Казани, прославленной чудесами и былыми победами. Цари, царицы, королевы, императоры были повсюду — и в Англии, и в Италии, и на Балканах, и у немцев, и у австрияков, которые с нами воевали, и все они в родстве, и всех изображают на портретах —кого в остроконечной каске, кого в серди папахе, кого в гусарской форме, кого в горностаевой мантии, кого с орденом подвязки, кого — с железным крестом.
Сегодня папа заехал за мной в черной карете, и мы покатили по улицам, которые мел и продувал насквозь неприятный ветер, несущий с юга песок. У меня песок и в ушах, и за воротом. Я не люблю наш город в такие дни, и все же он прилип ко мне, как липнут к стенкам магометанских печей круглые пресные лепешки. (Позже я узнала, что каждый город, где я почувствую море, увижу его огни, услышу его запах, привлечет меня, как единая и многообразная данность, на которую я имею что-то вроде наследственного права.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141