А вы… Я вот пришел – ты говоришь: живи. Игната Исаева, Кузьму Разинкина тоже не трогаете. Чудно… Объясни поподробней.
– Так я же объяснил уж, Федот, – проговорил Веселов. – Мы различаем, кто враг нам, кто нет. Время сейчас такое, что многие семьи надвое раскололись. Пройдет еще немного времени – все, как ты вот, домыслят, что к чему.
– Это Игнат-то Исаев домыслит? Вряд ли…
– Ну, тогда пусть сам на себя пеняет… Чуть заметим, что сети против нас вьет, – раздавим. Сил теперь у нас хватит.
Когда за Артюхиным закрылась дверь, Андрей посмотрел на молчавшего Семенова с немым вопросом: может, мол, неправильно я с Артюхиным поступил? Семенов понял это, встал.
– Нет, нет, Андрей. Все правильно…
Нахмурив свои лохматые брови, Семенов прошелся по кабинету, стал застегивать неизменный, потрескавшийся за многие годы кожан. Потом проговорил:
– Ну, поеду я дальше. Учить тебя мне нечему, сам во всем разбираешься правильно. Молодец, Андрюша, окреп.
Андрей отвернулся от Семенова и стал смотреть в окно. Семенов протянул ему руку.
– Ну? Вопросы есть? Нету. Значит, до свидания.
– Счастливый путь, Федор.
Семенов шагнул к двери, остановился.
– Нет, что-то еще, вижу, есть у тебя. Выкладывай.
Поколебавшись, Андрей проговорил:
– Я уж давно думаю, Федя… Ты вот говорил – правильно я… И дрался с Колчаком не на страх, а на совесть… А все беспартийный. – И, наконец, обернулся. – Я не знаю, может, рано мне…
Семенов подошел к Андрею, молча взял его за плечи и встряхнул. Сказал глухо, будто даже сердито:
– Я давно жду от тебя, Андрюша, этих слов… И знал, что дождусь. Сам рекомендовать тебя буду в члены партии.
– Ну, спасибо. Спасибо, друг… – почти прошептал Веселов.
– Тебе спасибо, Андрюша… На обратном пути я заеду – и в комитет с тобой… Будь здоров.
Андрей Веселов еще долго стоял у окна, заложив руки за спину.
* * *
От Веселова Федот вышел бодрым шагом, громко крикнул через дорогу Тихону Ракитину, вывернувшемуся из-за угла:
– Тихон, здорово! – и побежал к нему рысцой.
– Вернулся, значит? – протянул руку Тихон. – Здравствуй. У Веселова был?
– Ага… Доложился по всем правилам. Так, мол, и так, личный постель-адъютант самого Зеркалова…
– Не испугался он тебя?
– Не-ет, – растянул Федот в улыбке заросший щетиной рот. – Господи, хоть усну сегодня в какой ни на есть человеческой постели. Ну а ты как?
– Да как? Тоже воевали… с такими, как ты.
– Именно. Я и Андрею говорил – а враги разве мы?
На другой день, когда Федот, несмотря на мороз, в одном пиджачишке колол дрова возле своего дома, к плетню подошел Григорий, постоял и проговорил:
– Ишь ты, закалился, видать, в отряде Зеркалова. Чего не оденешься?
Федот обернулся, бросил топор на снег.
– А-а, Гришка… Закалка плохая, брат, там. А ты где воевал? У Андрея, что ли, в отряде?
– Люди дерутся – чего лезть… – нехотя проговорил Григорий. – Мне защищать нечего.
– А мне есть чего? – спросил Федот.
Вопрос был правильный. Но Григорий будто не расслышал его.
Отвернувшись, глядя куда-то вдоль улицы, спросил осторожно:
– Как там дела у Зеркалова?
– Интересуешься, стало быть? – усмехнулся Федот. – Может, дорогу к нему рассказать?
– Дурак! – Григорий плюнул на снег. – Кто сейчас к нему пойдет? Последние дни, сказывают, догуливает Зеркалов.
– Это верно, – согласился Артюхин. – Разбегаются людишки от него. Скоро останутся втроем: Зеркаловы – отец с сыном да Лопатин.
– И Лопатин с ними?
– А то где же? Вроде начальника штаба…
– Так, – сказал Григорий неизвестно к чему и отошел от плетня.
* * *
Вместе с первыми теплыми днями пришло в Локти известие о том, что в Иркутске расстреляли «верховного правителя» – Колчака.
По вечерам, собираясь в сельсовете, мужики возбужденно обсуждали эту новость.
– Остался ты, Федот, без главнокомандующего теперь, – пошутил Ракитин.
Артюхин обычно к таким шуткам относился добродушно. Но тут побагровел, закрутил головой, запрыгал вокруг Тихона:
– Чего ты насмехаешься? Чего? Что я служил… Мне и так несладко пришлось… А ты…
И губы у Федота затряслись, как у ребенка, готового заплакать…
– В самом деле, Тихон… Хватит об этом, – заступился за Артюхина Веселов.
– Вот, вот – именно!.. – подхватил Федот. – Определил тоже мне главнокомандующего… Он у меня, командующий этот, тут, в деревне, дома на печке лежит…
Шутил Федот или говорил серьезно, но в прокуренной комнате грохнул хохот. Федот растерялся, потом сообразил, что сказал что-то невпопад, и рассмеялся вместе со всеми.
– Теперь Зеркалова бы так же, – сказал он, когда хохот смолк.
– Ничего, Федот, поймают и Зеркалова, – ответил Веселов.
Когда солнце съело снег и просушило пашни, локтинские мужики проржавевшими плугами ковыряли землю по склонам холмов, вручную из сит и лукошек торопливо засевали ее.
Григорий, глубоко засунув руки в карманы, молчаливо ходил по улицам деревни, смотрел на все какими-то безразличными, отсутствующими глазами.
– Люди пашут, – сказал однажды отец, подрагивая тощей, почти высыпавшейся бороденкой.
Григорий буркнул что-то неразборчивое.
– Так и нам бы… хоть с десятинку… Я-то не могу уж, Гриша… С голоду ведь подохнем.
– А чего мне спину гнуть на пашне? – огрызнулся Григорий. – Вырастишь хлеб, а его отберет Веселов.
Однако через день все же выехал в поле. Кое-как закидал пшеницей вспаханную полосу.
Чуть ли не в последний день сева замешкался на пашне допоздна. Когда стало уже темнеть, пошел в лес за конем. Привычно накинул уздечку, распутал и намеревался уже вскочить на спину лошади, когда из-за деревьев бесшумно вышел человек, негромко и осторожно крикнул:
– Эй!…
Григорий оцепенел. Лошадь, мотнув головой, вырвала у него из рук повод, отошла в сторону и стала щипать траву. Но Григорий даже не пошевелился; широко открыв глаза, он смотрел на стоявшего под деревьями Лопатина, как на пришельца из загробного мира.
Еще перед самым севом в Локтях стало известно, что банда Зеркалова уничтожена. Об этом официально объявил всем Андрей Веселов. Он рассказал, что отец и сын Зеркаловы взяты в плен, осуждены и расстреляны, Лопатин убит во время последнего боя. Григорий не поверил Веселову и спросил как-то у Ракитина:
– Правда, что ли, насчет Зеркаловых?
– На вот, читай. И про Лопатина тут…
Григорий взял смятую, потертую на углах газету, долго читал заметку о ликвидации банды Зеркалова. Молча отдал газету Ракитину, не сказав больше ни слова.
Мысль о том, что Зеркалов жив, что каждую ночь он может появиться на лавочке возле дома, все время камнем давила на плечи. Теперь эта тяжесть свалилась с него.
Беспокоило все время Григория и другое. Только двое знали, что он ночами выслеживал партизан Андрея Веселова, – Терентий Зеркалов и отец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
– Так я же объяснил уж, Федот, – проговорил Веселов. – Мы различаем, кто враг нам, кто нет. Время сейчас такое, что многие семьи надвое раскололись. Пройдет еще немного времени – все, как ты вот, домыслят, что к чему.
– Это Игнат-то Исаев домыслит? Вряд ли…
– Ну, тогда пусть сам на себя пеняет… Чуть заметим, что сети против нас вьет, – раздавим. Сил теперь у нас хватит.
Когда за Артюхиным закрылась дверь, Андрей посмотрел на молчавшего Семенова с немым вопросом: может, мол, неправильно я с Артюхиным поступил? Семенов понял это, встал.
– Нет, нет, Андрей. Все правильно…
Нахмурив свои лохматые брови, Семенов прошелся по кабинету, стал застегивать неизменный, потрескавшийся за многие годы кожан. Потом проговорил:
– Ну, поеду я дальше. Учить тебя мне нечему, сам во всем разбираешься правильно. Молодец, Андрюша, окреп.
Андрей отвернулся от Семенова и стал смотреть в окно. Семенов протянул ему руку.
– Ну? Вопросы есть? Нету. Значит, до свидания.
– Счастливый путь, Федор.
Семенов шагнул к двери, остановился.
– Нет, что-то еще, вижу, есть у тебя. Выкладывай.
Поколебавшись, Андрей проговорил:
– Я уж давно думаю, Федя… Ты вот говорил – правильно я… И дрался с Колчаком не на страх, а на совесть… А все беспартийный. – И, наконец, обернулся. – Я не знаю, может, рано мне…
Семенов подошел к Андрею, молча взял его за плечи и встряхнул. Сказал глухо, будто даже сердито:
– Я давно жду от тебя, Андрюша, этих слов… И знал, что дождусь. Сам рекомендовать тебя буду в члены партии.
– Ну, спасибо. Спасибо, друг… – почти прошептал Веселов.
– Тебе спасибо, Андрюша… На обратном пути я заеду – и в комитет с тобой… Будь здоров.
Андрей Веселов еще долго стоял у окна, заложив руки за спину.
* * *
От Веселова Федот вышел бодрым шагом, громко крикнул через дорогу Тихону Ракитину, вывернувшемуся из-за угла:
– Тихон, здорово! – и побежал к нему рысцой.
– Вернулся, значит? – протянул руку Тихон. – Здравствуй. У Веселова был?
– Ага… Доложился по всем правилам. Так, мол, и так, личный постель-адъютант самого Зеркалова…
– Не испугался он тебя?
– Не-ет, – растянул Федот в улыбке заросший щетиной рот. – Господи, хоть усну сегодня в какой ни на есть человеческой постели. Ну а ты как?
– Да как? Тоже воевали… с такими, как ты.
– Именно. Я и Андрею говорил – а враги разве мы?
На другой день, когда Федот, несмотря на мороз, в одном пиджачишке колол дрова возле своего дома, к плетню подошел Григорий, постоял и проговорил:
– Ишь ты, закалился, видать, в отряде Зеркалова. Чего не оденешься?
Федот обернулся, бросил топор на снег.
– А-а, Гришка… Закалка плохая, брат, там. А ты где воевал? У Андрея, что ли, в отряде?
– Люди дерутся – чего лезть… – нехотя проговорил Григорий. – Мне защищать нечего.
– А мне есть чего? – спросил Федот.
Вопрос был правильный. Но Григорий будто не расслышал его.
Отвернувшись, глядя куда-то вдоль улицы, спросил осторожно:
– Как там дела у Зеркалова?
– Интересуешься, стало быть? – усмехнулся Федот. – Может, дорогу к нему рассказать?
– Дурак! – Григорий плюнул на снег. – Кто сейчас к нему пойдет? Последние дни, сказывают, догуливает Зеркалов.
– Это верно, – согласился Артюхин. – Разбегаются людишки от него. Скоро останутся втроем: Зеркаловы – отец с сыном да Лопатин.
– И Лопатин с ними?
– А то где же? Вроде начальника штаба…
– Так, – сказал Григорий неизвестно к чему и отошел от плетня.
* * *
Вместе с первыми теплыми днями пришло в Локти известие о том, что в Иркутске расстреляли «верховного правителя» – Колчака.
По вечерам, собираясь в сельсовете, мужики возбужденно обсуждали эту новость.
– Остался ты, Федот, без главнокомандующего теперь, – пошутил Ракитин.
Артюхин обычно к таким шуткам относился добродушно. Но тут побагровел, закрутил головой, запрыгал вокруг Тихона:
– Чего ты насмехаешься? Чего? Что я служил… Мне и так несладко пришлось… А ты…
И губы у Федота затряслись, как у ребенка, готового заплакать…
– В самом деле, Тихон… Хватит об этом, – заступился за Артюхина Веселов.
– Вот, вот – именно!.. – подхватил Федот. – Определил тоже мне главнокомандующего… Он у меня, командующий этот, тут, в деревне, дома на печке лежит…
Шутил Федот или говорил серьезно, но в прокуренной комнате грохнул хохот. Федот растерялся, потом сообразил, что сказал что-то невпопад, и рассмеялся вместе со всеми.
– Теперь Зеркалова бы так же, – сказал он, когда хохот смолк.
– Ничего, Федот, поймают и Зеркалова, – ответил Веселов.
Когда солнце съело снег и просушило пашни, локтинские мужики проржавевшими плугами ковыряли землю по склонам холмов, вручную из сит и лукошек торопливо засевали ее.
Григорий, глубоко засунув руки в карманы, молчаливо ходил по улицам деревни, смотрел на все какими-то безразличными, отсутствующими глазами.
– Люди пашут, – сказал однажды отец, подрагивая тощей, почти высыпавшейся бороденкой.
Григорий буркнул что-то неразборчивое.
– Так и нам бы… хоть с десятинку… Я-то не могу уж, Гриша… С голоду ведь подохнем.
– А чего мне спину гнуть на пашне? – огрызнулся Григорий. – Вырастишь хлеб, а его отберет Веселов.
Однако через день все же выехал в поле. Кое-как закидал пшеницей вспаханную полосу.
Чуть ли не в последний день сева замешкался на пашне допоздна. Когда стало уже темнеть, пошел в лес за конем. Привычно накинул уздечку, распутал и намеревался уже вскочить на спину лошади, когда из-за деревьев бесшумно вышел человек, негромко и осторожно крикнул:
– Эй!…
Григорий оцепенел. Лошадь, мотнув головой, вырвала у него из рук повод, отошла в сторону и стала щипать траву. Но Григорий даже не пошевелился; широко открыв глаза, он смотрел на стоявшего под деревьями Лопатина, как на пришельца из загробного мира.
Еще перед самым севом в Локтях стало известно, что банда Зеркалова уничтожена. Об этом официально объявил всем Андрей Веселов. Он рассказал, что отец и сын Зеркаловы взяты в плен, осуждены и расстреляны, Лопатин убит во время последнего боя. Григорий не поверил Веселову и спросил как-то у Ракитина:
– Правда, что ли, насчет Зеркаловых?
– На вот, читай. И про Лопатина тут…
Григорий взял смятую, потертую на углах газету, долго читал заметку о ликвидации банды Зеркалова. Молча отдал газету Ракитину, не сказав больше ни слова.
Мысль о том, что Зеркалов жив, что каждую ночь он может появиться на лавочке возле дома, все время камнем давила на плечи. Теперь эта тяжесть свалилась с него.
Беспокоило все время Григория и другое. Только двое знали, что он ночами выслеживал партизан Андрея Веселова, – Терентий Зеркалов и отец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140