– Сметай хоть сено-то, Гришка. Того и гляди снег повалит ведь. Пропадет сено-то…
Григорий только отмахивался.
Тогда старик вспомнил об Анне Тумановой. За несколько фунтов прогорклой муки она кое-как сложила сено в кучу. И вовремя. На следующую же ночь, без ветра, без дождя, на сухую землю лег снег.
* * *
Через несколько дней Анна снова переступила порог бородинского дома. Отец куда-то ушел, Григорий был один.
– Чего тебе? – спросил он.
– Есть нечего, – тихо проговорила женщина, отворачиваясь от Григория. – Мука, которую отец дал, давно кончилась. Может, еще какая работа найдется у вас?
Григорий долго смотрел, как со старых, неумело подшитых валенок Анны Тумановой медленно стаивал снег.
– Нету работы, иди, – сказал он наконец.
Женщина продолжала стоять, снег таял у нее на ногах.
– Ну, чего стоишь? Уходи. Или еще что хочешь сказать?
– Нет, я чего же… я пойду, – покраснев, промолвила Анна. – Видела я, отец твой пошел куда то…
– Уходи ты к чертовой матери отсюда! – глухо воскликнул Григорий. И, видя, что она все еще медлит прибавил, чтоб избавиться от нее: – Вечером я сам принесу тебе муки.
Сказал – и забыл. А дня через три почему-то вспомнил. Неожиданно для самого себя он, когда наступили сумерки, в самом деле пошел к Анне, прихватив каравай хлеба. А ушел от нее уже утром.
С тех пор Григорий частенько стал бывать у Анны. Никогда ни о чем не спрашивающая, неизменно покорная, она даже чем-то нравилась ему. Может, тем, что единственная на всей земле молча признавала его силу, его власть над собой. А может быть, тем, что хоть ее мог купить он, Григорий Бородин.
* * *
Каждое утро Петр, встав с постели, подбегал к окну и торопливо окидывал взглядом озеро. Черные тоскливые волны катились из края в край, как и вчера, как и позавчера, как неделю назад. Старик, тяжело дыша, отворачивался от окна, колол взглядом бабку-стряпуху, собирающую на стол, Григория, валявшегося на кровати, но ничего не говорил.
Чай пил молча, с остервенением дуя на блюдце. Однажды в блюдце с потолка упал таракан. Этих насекомых Петр уважал, считая, что они приносят в дом богатство. «Таракашки на потолке – значит, медяшки в кошельке», – сказал он Григорию, когда они переехали в новый дом, и вытряхнул из тряпки целое стадо тараканов. Они частенько падали с потолка то в суп, то в чай, и Петр каждый раз говорил: «Дурачок-мужичок… С курицы – навар, а с тебя какой товар?» – и легонько сдувал их на край тарелки или блюдца, невозмутимо продолжая есть. Но в этот раз, увидев в блюдце таракана, вдруг взорвался, трахнул блюдце об пол и забегал из угла в угол, топча разлетевшиеся осколки.
После завтрака Петр обычно опять сидел у окна и смотрел на озеро, потом шел в завозню, пересчитывал мешки с галантереей, будто до сих пор не знал, сколько их, и снова до вечера сидел у окна.
– Чего торчишь у окна какую неделю? – спросил, не вытерпев, Григорий. – Будто озеро караулишь… Никто не украдет его.
– Э-э… – безнадежно махнул рукой Петр и поплелся, как обычно, в завозню.
Григорий оделся и вышел следом. Отец стоял возле мешков.
Не поворачиваясь, отец ткнул костылем в мешки, промолвил жалобно:
– Кровь тут наша…
Но, сразу же поняв, что сказал не то, что следовало, заорал, не давая Григорию опомниться:
– Вот и сторожу озеро, жду, когда замерзнет. В город-то летом не доберешься. А там поди эх! Каждая пуговица по рублю!
Старик сел на мешок и заплакал:
– В кого ты, дурак пустоголовый, уродился… В матку, не иначе. Та, дура тонкобрюхая, тележного скрипу боялась. А Гордей да Лопатин, поди, не побоялись, поди, в городе направо-налево торгуют, деньги обеими руками гребут. Куда, думаешь, товары-то с лавки они увезли? Вот… А мы… Эх…
– Расквасился, – поморщился Григорий. – Подмерзнет озеро – съезжу с твоими пуговицами в город, посмотрю, что там… Не ной только.
– Да ить мои разве они, Гришенька? Твои ить, твои…
С этого дня Петр стал подниматься утрами еще раньше. Сидя у окна, чуть ли не проклинал бога:
– Прости ты меня, господи… Что это за зима ноне? Тьфу! Снегу навалило, да черви в нем от тепла.
Наконец озеро стало подмерзать. «Еще немного, еще с недельку, и…» – думал с нетерпением Петр Бородин.
Но в это время поползли слухи о колчаковщине.
3
Болтали всякое. Одни говорили, будто Сибирь отошла от России в отдельное государство и повсюду будут установлены царские порядки. Другие толковали, что Колчак идет как возмездие, сжигая все на своем пути, уничтожая правых и виноватых.
– Господи, за что всех убивать?
– Враки это. Чего им нас трогать! Кое-кого, ясное дело, кокнут… Андрюху вон, например, Веселова с друзьями.
– Их надо бы под корень… Без хлеба народ оставили.
– Ну, ты-то хлеб запрятал так, что не только Андрюха – сам теперь не найдешь…
– Под Советами пожили – попробуем под Колчаком…
Однако толком пока никто ничего не знал. Ночами на улицах Локтей было тихо. И в этой тишине было что-то зловещее.
Григорий, слушая такие разговоры, никак не мог понять, что к чему. «Если Андрюху… этот самый… то хорошо, – думал он. – А если всех, как болтают…» Что, к примеру, он, Григорий, сделал этому Колчаку?
– Гришенька… Может, того… – несмело заговорил однажды отец.
– Чего?
– Да подмерзло озеро…
– Иди ты… – отмахнулся Григорий, как от досадливой мухи. – Неизвестно, что теперь будет еще, а ты… с пуговицами. Вон правых и виноватых, говорят…
Петр упал на лавку, трясясь от душившей его бессильной злобы на сына.
– В матку и есть… Навязались на меня, чтоб вас… чтоб тебя бревном где-нибудь жулькнуло, как ее… С деньгами-то завсегда правый будешь…
– А-а, понес, – раздраженно бросил Григорий. – Да не трясись ты, как придурок.
Не в силах ничего сказать, Петр смотрел на сына так, что, казалось, сейчас произойдет чудо и Григорий вспыхнет огнем от этого взгляда.
* * *
Однажды поздним вечером Дуняшка, надев на босу ногу старенькие, растоптанные валенки, накинув на плечи полушубок, побежала к озеру за водой. Когда шла обратно, с полными ведрами, замаячили впереди на дороге какие-то фигуры, фыркнула лошадь, проговорил чей-то голос. Показалось – Гордея Зеркалова. Недоброе предчувствие охватило ее. «А Андрей там, в лопатинском доме…» – метнулась в голове мысль.
Темные, неясные фигуры медленно приближались. Не зная, что делать, Дуняшка свернула к ближайшему дому и тотчас услышала:
– Стой! – И человек верхом на лошади стал быстро приближаться к ней.
Дуняшка сбросила с плеч коромысло и кинулась прочь. Забежала за угол ближайшего дома, прилипла спиной к стене, прижала руки к бешено колотящемуся в груди сердцу.
Всадник, подскакав к тому месту, где раскатились по дороге ведра, остановился в нерешительности, поджидая остальных. Вскоре Дуняшка услышала голоса:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140