И жалобно, будто просил что, промолвил: – Разве вы поймете? Петька – это все, что осталось у меня от… от…
И замолчал. Отвернулся от всех, зажал в огромную ладонь стакан с водкой и сидел так, покачивая головой несколько минут. Все притихли, ждали чего-то. И действительно, Григорий вдруг резко обернулся, ударил кулаком по столу. Зазвенели тарелки.
– А я не дам!.. Не дам! – Грудь Григория рвало, что-то билось в ней живое, сильное. – Я вот женю его… По-своему.
– Успокойся, успо… – пролепетал Бутылкин. Григорий снова взял в руки стакан.
– Изломано у меня в душе все, пусто там. – И Бородин стукнул себя в грудь. – Потому и пью вот с вами.
Когда расходились по домам, бывший кладовщик шепнул Григорию в ухо:
– А теперь, Григорь Петрович, погуляем в твой день рождения. А, погуляем?
– Погуляем. В октябре. Второго числа, – отвечал покорно Григорий.
– Вот, вот… А мы уж не забудем, обдарим тебя так, что доволен будешь.
И Бутылкин, хохотнув, похлопал Бородина по спине.
* * *
Григорий по-прежнему не замечал в доме никого, кроме… собаки.
Колченогий щенок со временем вымахал в огромного, с волка, пса, в свирепости превзошел свою мать. Вставая утрами с постели, Григорий шел первым делом к собаке, опускался перед ней на корточки. Пес закидывал свои толстые лапы на плечи Бородину – и так сидели они подолгу вдвоем, словно обнявшись. И вечером, прежде чем лечь спать, Григорий всегда выходил к собаке, проверял: чисто ли в конуре, не сбилась ли подстилка…
А случалось даже, что заводил пса на ночь к себе в комнату. И тогда к Григорию никто уже не мог зайти.
5
Петр сквозь сон слышал приглушенный говор во дворе, скрип рассохшихся половиц. Так поскрипывал пол в сенях, когда в прошлом году он с отцом таскал тяжелые мешки с пшеницей, полученной на трудодни Затем Петру почудился смешок Ивана Бутылкина, его слова:
– Мы друзей помним. Живи не тужи, Григорий Петрович. На блины из новой мучки приглашай…
– Выражаясь фигурально, комар носа не подточит, – проговорил где-то за стенкой голос Егора Тушкова.
«Опять пьют», – подумал Петр, но проснуться окончательно не мог. Повернулся на другой бок, натянул до самого подбородка одеяло. Но не успел, кажется, и забыться, как одеяло кто-то осторожно снял, дотронулся до плеча.
– Вставай, сынок. Да вставай же, утро на дворе, – тихонько говорила мать.
Сев за стол, Петр выпил несколько стаканов молока. Мать возилась у печки с какими-то пирожками. В печи ярко горели березовые дрова, отбрасывая дрожащий свет на посудный шкаф.
– Не то приснилось мне, не то в самом деле ночью Тушков с Бутылкиным у нас были? – спросил Петр.
Анисья быстро выпрямилась, испуганно взглянула на сына, потом на мужа. Петру показалось, что крепко сжатые губы матери побледнели.
– Приснилось тебе, – спокойно проговорил от порога отец и вышел.
Позавтракав, Петр пошел на работу. На дворе его окликнул отец:
– Погоди, жених…
Подойдя, Григорий Бородин долго раскуривал толстую самокрутку, ронял на землю искры.
– Ты что разговор о Бутылкине завел? – спррсил он, пряча в карман спички.
– Надоело уж. Чуть не каждую ночь спать не даете. Весь дом водкой провонял.
– Ну, ну, скоро привыкнешь, – облегченно, как показалось Петру, сказал отец. – Ты не припомнишь, какой сегодня день? – спросил он немного погодя.
– Обыкновенный. Второе октября.
– То-то же, второе. Приходи пораньше на именинный пирог. Али забыл?
Петр действительно забыл, что сегодня день рождения отца.
– Ладно, приду.
– Ну вот и порядок. А сегодня мы вроде тренировочки.
Когда Петр выходил из калитки, отец крикнул:
– Так не забудь. Именинник хоть я, но и для тебя подарок будет…
6
Петр не забыл обещания, данного отцу.
Вечером, подходя к дому, он увидел освещенные окна, в которых плясали тени, и понял, что пьянка в самом разгаре. Желтые квадраты окон и тени в них вызвали у Петра раздражение.
Взвизгнув от неожиданности, распахнулась под его толчком калитка. Сейчас же дробно простучали чьи-то каблуки по ступенькам крыльца, метнулся навстречу кто-то в белом.
Невысоко от села
Кружат звезды хоровод…
А я миленочка ждала
У калитки, у ворот… –
пропел женский голос, и Петр узнал доярку Настю Тимофееву.
– А мы-то ждем, мы ждем! – крикнула Настя и громко засмеялась, схватила Петра за руку.
Он выдернул руку, не разжимая зубов, проговорил:
– Откуда сорвалась такая?! – Потом, помедлив, бросил ей. – Дура! – И пошел в дом.
Настя, видимо, нисколько не обиделась, засмеялась еще громче, обогнала его. Опять простучали по крыльцу ее каблуки.
Помывшись на кухне из рукомойника, Петр долго вытирал полотенцем лицо и шею. Мать стояла у стены, сложив руки на груди, молча смотрела на сына.
– Иди уж… Отец давно о тебе справлялся, – сказала она наконец, отвернулась, тяжело опустила руки и вздохнула. – Господи, когда все это кончится… Хоть из дома беги.
– О чем ты, мама?
– Иди, сынок, иди от греха.
Петр прошел из кухни в комнату.
Там сквозь облака табачного дыма тускло светила электрическая лампочка. За столом сидели отец, Иван Бутылкин, Муса Амонжолов, Настя Тимофеева. Отец, расчесанный на обе стороны, смотрел на Петра маленькими, узкими глазками.
– Садись, – кивнул он на свободный возле Насти Тимофеевой стул. И, обращаясь ко всем, проговорил, поднимая кверху пожелтевший кривой палец: – Жених он у меня!..
Петр сел за стол и принялся за еду.
– А теперь, дорогие гости, спасибо за внимание, – сказал вдруг Григорий. – Время позднее, а нам тут еще дела надо решить… семейные.
Гости шумно поднимались из-за стола, долго прощались. Мусу Амонжолова, как всегда, вынесли почти на руках. Настя тоже встала, но не вышла вместе со всеми в сенцы, а осталась в кухне.
На все это Петр почти не обращал внимания. Поев, он хотел уйти. Но свинцовая рука отца легла ему на плечо:
– Не спеши. Главный разговор сейчас будет.
Налив полстакана водки, Григорий Бородин опять выпил, поскреб вилкой в сковородке с яичницей и крикнул:
– Мать!.. Иди сюда.
Анисья бесшумно вошла из кухни с полотенцем в руках, присела на табуретку и, словно обессилев, прислонилась к стенке.
Петр пытался сообразить, что затевает отец, но не мог. Виски словно сдавливало железным обручем. Потом из кухни вышла Настя Тимофеева, присела у стола. Григорий даже не взглянул на нее, спросил у Петра:
– Когда, сынок, свадьба твоя с этой… как ее?
Чувствуя что-то недоброе, Петр насторожился:
– Я же сказал тебе – как снег выпадет.
– Врешь, – стукнул вдруг Григорий Бородин кулаком по столу.
Звякнула посуда, и вслед за тем в комнате установилась тишина. Только пьяно, тяжело дышал отец.
– Врешь, Петруха, – как-то жалобно, словно заискивающе повторил отец. Но тут же голос его окреп, он ткнул кулаком в сторону Насти Тимофеевой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
И замолчал. Отвернулся от всех, зажал в огромную ладонь стакан с водкой и сидел так, покачивая головой несколько минут. Все притихли, ждали чего-то. И действительно, Григорий вдруг резко обернулся, ударил кулаком по столу. Зазвенели тарелки.
– А я не дам!.. Не дам! – Грудь Григория рвало, что-то билось в ней живое, сильное. – Я вот женю его… По-своему.
– Успокойся, успо… – пролепетал Бутылкин. Григорий снова взял в руки стакан.
– Изломано у меня в душе все, пусто там. – И Бородин стукнул себя в грудь. – Потому и пью вот с вами.
Когда расходились по домам, бывший кладовщик шепнул Григорию в ухо:
– А теперь, Григорь Петрович, погуляем в твой день рождения. А, погуляем?
– Погуляем. В октябре. Второго числа, – отвечал покорно Григорий.
– Вот, вот… А мы уж не забудем, обдарим тебя так, что доволен будешь.
И Бутылкин, хохотнув, похлопал Бородина по спине.
* * *
Григорий по-прежнему не замечал в доме никого, кроме… собаки.
Колченогий щенок со временем вымахал в огромного, с волка, пса, в свирепости превзошел свою мать. Вставая утрами с постели, Григорий шел первым делом к собаке, опускался перед ней на корточки. Пес закидывал свои толстые лапы на плечи Бородину – и так сидели они подолгу вдвоем, словно обнявшись. И вечером, прежде чем лечь спать, Григорий всегда выходил к собаке, проверял: чисто ли в конуре, не сбилась ли подстилка…
А случалось даже, что заводил пса на ночь к себе в комнату. И тогда к Григорию никто уже не мог зайти.
5
Петр сквозь сон слышал приглушенный говор во дворе, скрип рассохшихся половиц. Так поскрипывал пол в сенях, когда в прошлом году он с отцом таскал тяжелые мешки с пшеницей, полученной на трудодни Затем Петру почудился смешок Ивана Бутылкина, его слова:
– Мы друзей помним. Живи не тужи, Григорий Петрович. На блины из новой мучки приглашай…
– Выражаясь фигурально, комар носа не подточит, – проговорил где-то за стенкой голос Егора Тушкова.
«Опять пьют», – подумал Петр, но проснуться окончательно не мог. Повернулся на другой бок, натянул до самого подбородка одеяло. Но не успел, кажется, и забыться, как одеяло кто-то осторожно снял, дотронулся до плеча.
– Вставай, сынок. Да вставай же, утро на дворе, – тихонько говорила мать.
Сев за стол, Петр выпил несколько стаканов молока. Мать возилась у печки с какими-то пирожками. В печи ярко горели березовые дрова, отбрасывая дрожащий свет на посудный шкаф.
– Не то приснилось мне, не то в самом деле ночью Тушков с Бутылкиным у нас были? – спросил Петр.
Анисья быстро выпрямилась, испуганно взглянула на сына, потом на мужа. Петру показалось, что крепко сжатые губы матери побледнели.
– Приснилось тебе, – спокойно проговорил от порога отец и вышел.
Позавтракав, Петр пошел на работу. На дворе его окликнул отец:
– Погоди, жених…
Подойдя, Григорий Бородин долго раскуривал толстую самокрутку, ронял на землю искры.
– Ты что разговор о Бутылкине завел? – спррсил он, пряча в карман спички.
– Надоело уж. Чуть не каждую ночь спать не даете. Весь дом водкой провонял.
– Ну, ну, скоро привыкнешь, – облегченно, как показалось Петру, сказал отец. – Ты не припомнишь, какой сегодня день? – спросил он немного погодя.
– Обыкновенный. Второе октября.
– То-то же, второе. Приходи пораньше на именинный пирог. Али забыл?
Петр действительно забыл, что сегодня день рождения отца.
– Ладно, приду.
– Ну вот и порядок. А сегодня мы вроде тренировочки.
Когда Петр выходил из калитки, отец крикнул:
– Так не забудь. Именинник хоть я, но и для тебя подарок будет…
6
Петр не забыл обещания, данного отцу.
Вечером, подходя к дому, он увидел освещенные окна, в которых плясали тени, и понял, что пьянка в самом разгаре. Желтые квадраты окон и тени в них вызвали у Петра раздражение.
Взвизгнув от неожиданности, распахнулась под его толчком калитка. Сейчас же дробно простучали чьи-то каблуки по ступенькам крыльца, метнулся навстречу кто-то в белом.
Невысоко от села
Кружат звезды хоровод…
А я миленочка ждала
У калитки, у ворот… –
пропел женский голос, и Петр узнал доярку Настю Тимофееву.
– А мы-то ждем, мы ждем! – крикнула Настя и громко засмеялась, схватила Петра за руку.
Он выдернул руку, не разжимая зубов, проговорил:
– Откуда сорвалась такая?! – Потом, помедлив, бросил ей. – Дура! – И пошел в дом.
Настя, видимо, нисколько не обиделась, засмеялась еще громче, обогнала его. Опять простучали по крыльцу ее каблуки.
Помывшись на кухне из рукомойника, Петр долго вытирал полотенцем лицо и шею. Мать стояла у стены, сложив руки на груди, молча смотрела на сына.
– Иди уж… Отец давно о тебе справлялся, – сказала она наконец, отвернулась, тяжело опустила руки и вздохнула. – Господи, когда все это кончится… Хоть из дома беги.
– О чем ты, мама?
– Иди, сынок, иди от греха.
Петр прошел из кухни в комнату.
Там сквозь облака табачного дыма тускло светила электрическая лампочка. За столом сидели отец, Иван Бутылкин, Муса Амонжолов, Настя Тимофеева. Отец, расчесанный на обе стороны, смотрел на Петра маленькими, узкими глазками.
– Садись, – кивнул он на свободный возле Насти Тимофеевой стул. И, обращаясь ко всем, проговорил, поднимая кверху пожелтевший кривой палец: – Жених он у меня!..
Петр сел за стол и принялся за еду.
– А теперь, дорогие гости, спасибо за внимание, – сказал вдруг Григорий. – Время позднее, а нам тут еще дела надо решить… семейные.
Гости шумно поднимались из-за стола, долго прощались. Мусу Амонжолова, как всегда, вынесли почти на руках. Настя тоже встала, но не вышла вместе со всеми в сенцы, а осталась в кухне.
На все это Петр почти не обращал внимания. Поев, он хотел уйти. Но свинцовая рука отца легла ему на плечо:
– Не спеши. Главный разговор сейчас будет.
Налив полстакана водки, Григорий Бородин опять выпил, поскреб вилкой в сковородке с яичницей и крикнул:
– Мать!.. Иди сюда.
Анисья бесшумно вошла из кухни с полотенцем в руках, присела на табуретку и, словно обессилев, прислонилась к стенке.
Петр пытался сообразить, что затевает отец, но не мог. Виски словно сдавливало железным обручем. Потом из кухни вышла Настя Тимофеева, присела у стола. Григорий даже не взглянул на нее, спросил у Петра:
– Когда, сынок, свадьба твоя с этой… как ее?
Чувствуя что-то недоброе, Петр насторожился:
– Я же сказал тебе – как снег выпадет.
– Врешь, – стукнул вдруг Григорий Бородин кулаком по столу.
Звякнула посуда, и вслед за тем в комнате установилась тишина. Только пьяно, тяжело дышал отец.
– Врешь, Петруха, – как-то жалобно, словно заискивающе повторил отец. Но тут же голос его окреп, он ткнул кулаком в сторону Насти Тимофеевой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140