Бабка-стряпуха по-прежнему молча варила обеды и ужины, когда приходило время, молча ставила еду на стол и, так и не вымолвив ни слова, отходила прочь. Петр молился на образа и, храня гробовое молчание, лез за стол. Потом поворачивал землистое лицо к сыну, и Григорий молча сползал с кровати.
Пойдет ли теперь отец к Зеркалову или не пойдет – Григория мало беспокоило. Другими мыслями был занят его ум.
Он помнил последний разговор с Терентием и целыми сутками ломал голову над тем, как отвязаться от него. И хотя знал, что Терентий Зеркалов не бросал слова на ветер, предупреждая: «И не дай бог тебе ослушаться!» – все-таки тянул. И когда уже зашевелилась в душе Григория надежда: «Может, не придет, может, минует…» – он однажды увидел Терентия в темноте сидящим на лавочке возле дома. Он не встал, когда Григорий подошел, даже не пошевелился. Только произнес коротко и угрожающе:
– Ну?!
– Так я… Я ждал… Договориться бы надо… А в общем, конечно… куда же денешься от вас…
– Ты не крути, сволочь!.. Может, ты думаешь, мы играем с тобой? Может, ты все еще думаешь, что в армию не призван?..
Терентий говорил, не повышая голоса, вяло и тихо, вроде совсем без гнева.
– Ты вот что, Терентий, не сволочи меня… Может, я смерти Веселова больше твоего желаю…
– Н-ну, пожалуй, поверю, – тягуче протянул Зеркалов.
Григорий сел рядом на лавочку. Терентий чуть отодвинулся.
– Я сделаю, – тихо начал Григорий. – Это только говорят, что, мол, нету пути туда, засосет любого, кто пойдет… Я все тропки знаю… почти не хуже отца… – Он помолчал, взглянул на Зеркалова и еще раз повторил: – Да, не хуже отца… Он-то вырос и всю жизнь на болоте этом, можно сказать, провел. Ночью может пройти его вдоль и поперек. Только один раз пришлось заночевать нам среди трясины. И то потому, что ливень ударил, вспухло все, водой взялось…
Зеркалов терпеливо слушал, ждал, пока Григорий сам не замолчит. Усмехнувшись, бросил через плечо:
– Куда клонишь? Отец твой по дому-то ходит теперь запинаясь…
Григорий вздохнул и опять заговорил торопливо:
– А я что? Не знаю, что ли? Я ведь к тому… – И, наклонившись к Зеркалову, зашептал еще быстрее: – Все сделаю, выведаю. И… и скажу отцу, где Андрюхины партизаны. А он уж не вытерпит, побежит. Ты не смотри, что он с костылем, он проводит вас. А мне самому нельзя дорогу показывать. Потому объявлюсь.
– Ну и что с того? – спросил Зеркалов с насмешкой, хотя отлично знал, почему Григорий не хочет объявляться. Но Григорий на этот раз не заявил прямо, что боится, помялся и вымолвил неожиданно для самого себя:
– А зачем? Может, и еще когда пригожусь так же вот… Зачем людям знать, что я…
– Ну… ладно…
Григорий шумно перевел дух.
– Тогда все, раз договорились. Завтра попробую.
– Постой! Как же отцу скажешь? Ведь говорил в тот раз: «Отец первый растрезвонит по селу»? – спросил Зеркалов, явно уже издеваясь над Григорием. Бородин опустил голову.
– Мало ли как, – неопределенно ответил он. – Может, и не растрезвонит, коли вы возьмете верх.
– Коли мы? – Зеркалов резко повернул к Григорию перекошенное злобой лицо, схватил его за грудь и, тряся головой, выдохнул в самое лицо: – Эх ты, сука! С таким возьмешь, пожалуй…
Всю ночь, весь следующий день видел Григорий перед собой страшное лицо бывшего своего дружка.
А день, как назло, тянулся медленно. Вот и солнце село, но сумерки не спешили почему-то надвигаться. А когда стемнело, отец долго не ложился спать, кашлял, возился в своей комнатушке… Наконец все в доме стихло. Григорий осторожно встал, снял с гвоздя пиджак и вышел на улицу. С озера тянул холодный ветерок. Зачем-то Григорий опустился на лавочку и посидел с минуту, как перед дальней дорогой. Потом встал, не поднимая головы, взглянул на небо, медленно застегнулся на все пуговицы и осторожно, на носках, вышел со двора…
Вернулся часа через четыре мокрый от утренней росы, грязный. К одежде прилипли высохшие хвойные иглы, прошлогодний порыжевший мох. Сняв пиджак, сунул его под крыльцо, в собачий лаз. Чтобы не разбудить отца, в дверь не пошел, а залез в окно, бесшумно распахнувшееся под его толчком. Уже лежа в постели, подумал: «Дожились… В свой дом лезешь, будто вор…» Переворачиваясь на другой бок, пригрозил кому-то: «Врешь, все равно найду…»
Дня через три сказал отцу будто невзначай:
– Андрюха-то, сказывают, в Гнилом болоте лагерем стоит… возле того места, где нам пришлось заночевать как-то.
– Откуда знаешь?! – тряхнул маленькой головенкой старый Бородин.
– Откуда? Сорока на лету сболтнула, – ответил, точно огрызнулся, Григорий. – Сказывают, говорю…
– Ага, так… так… – скрипнул старик и стал смотреть в окно.
– Что – так? Ты, батя, смотри не проговорись кому! – предупредил Григорий. – Жизнь сейчас что картежная игра.
– Ишь ты! – усмехнулся отец. – Умен! Только жизнюха-то – завсегда игра: не то выиграл, не то проиграл… Другого нету…
– В дурачках остаться – полбеды. И дурак со временем наживет ума. А сейчас не ту карту выбросишь – голову снимут.
Старик, не отвечая, залез на печь и пролежал там почти до вечера.
За ужином молча косил глаза в окно на шнырявших по улице белогвардейцев.
– Гнилое болото – оно гнилое и есть, трясина кругом, – произнес наконец старик. – Андрюха неглуп, сообразил: не подберешься к ним…
– Хитра лиса, когда охотники дураки, – лениво ответил Григорий. – Ну, что уставился на меня? Али один Андрюха знает, какими тропами через Гнилое болото ходить?
– А ты к чему это? – встрепенулся старый Бородин.
Григорий бросил на стол деревянную ложку, встал и пошел в другую комнату.
Ночью Григорий не спал, прислушивался к каждому шороху в соседней комнате. Когда чуть скрипнула дверь, Григорий босыми ногами прошлепал по крашеному, полу к кровати отца, торопливо ощупал ее. Кровать была пустой и теплой. Возвратясь, Григорий лег в постель, укрылся с головой и спокойно уснул.
Утром его разбудили далекие хлопки выстрелов. Не вставая, повернул голову к окну. В соседней комнате возился на кровати отец. Но Григорий ничего не спросил.
Старый Бородин в этот день поднялся с постели поздно, пошатываясь, устало побрел к двери, вывалился через порог. Вернулся часа через два, опять упал на кровать.
– И в самом деле, слышь, Гришуха, не один Андрюха тропы заветные знает… – тяжело дыша, отрывисто говорил Петр. Маленький острый нос его, торчащий над подушкой – самой головы не было видно, – почему-то вздрагивал.
– Ну? – равнодушно буркнул Григорий.
– Вот и ну… Напали на них сегодня. Перебили, сказывают, половину. Нагулялись, слава богу… А Андрюшка-то ушел-таки с остальными…
– Ушел?!
– Чего орешь? – рассердился вдруг старик. Потом другим голосом, тихим, плаксивым, затянул: – Именно – хитра лиса, вот и ушел… Не потому, что охотники дураки, а потому, что стары… Молодые-то трусливые нынче… Ночью бы, сонных, накрыть их!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
Пойдет ли теперь отец к Зеркалову или не пойдет – Григория мало беспокоило. Другими мыслями был занят его ум.
Он помнил последний разговор с Терентием и целыми сутками ломал голову над тем, как отвязаться от него. И хотя знал, что Терентий Зеркалов не бросал слова на ветер, предупреждая: «И не дай бог тебе ослушаться!» – все-таки тянул. И когда уже зашевелилась в душе Григория надежда: «Может, не придет, может, минует…» – он однажды увидел Терентия в темноте сидящим на лавочке возле дома. Он не встал, когда Григорий подошел, даже не пошевелился. Только произнес коротко и угрожающе:
– Ну?!
– Так я… Я ждал… Договориться бы надо… А в общем, конечно… куда же денешься от вас…
– Ты не крути, сволочь!.. Может, ты думаешь, мы играем с тобой? Может, ты все еще думаешь, что в армию не призван?..
Терентий говорил, не повышая голоса, вяло и тихо, вроде совсем без гнева.
– Ты вот что, Терентий, не сволочи меня… Может, я смерти Веселова больше твоего желаю…
– Н-ну, пожалуй, поверю, – тягуче протянул Зеркалов.
Григорий сел рядом на лавочку. Терентий чуть отодвинулся.
– Я сделаю, – тихо начал Григорий. – Это только говорят, что, мол, нету пути туда, засосет любого, кто пойдет… Я все тропки знаю… почти не хуже отца… – Он помолчал, взглянул на Зеркалова и еще раз повторил: – Да, не хуже отца… Он-то вырос и всю жизнь на болоте этом, можно сказать, провел. Ночью может пройти его вдоль и поперек. Только один раз пришлось заночевать нам среди трясины. И то потому, что ливень ударил, вспухло все, водой взялось…
Зеркалов терпеливо слушал, ждал, пока Григорий сам не замолчит. Усмехнувшись, бросил через плечо:
– Куда клонишь? Отец твой по дому-то ходит теперь запинаясь…
Григорий вздохнул и опять заговорил торопливо:
– А я что? Не знаю, что ли? Я ведь к тому… – И, наклонившись к Зеркалову, зашептал еще быстрее: – Все сделаю, выведаю. И… и скажу отцу, где Андрюхины партизаны. А он уж не вытерпит, побежит. Ты не смотри, что он с костылем, он проводит вас. А мне самому нельзя дорогу показывать. Потому объявлюсь.
– Ну и что с того? – спросил Зеркалов с насмешкой, хотя отлично знал, почему Григорий не хочет объявляться. Но Григорий на этот раз не заявил прямо, что боится, помялся и вымолвил неожиданно для самого себя:
– А зачем? Может, и еще когда пригожусь так же вот… Зачем людям знать, что я…
– Ну… ладно…
Григорий шумно перевел дух.
– Тогда все, раз договорились. Завтра попробую.
– Постой! Как же отцу скажешь? Ведь говорил в тот раз: «Отец первый растрезвонит по селу»? – спросил Зеркалов, явно уже издеваясь над Григорием. Бородин опустил голову.
– Мало ли как, – неопределенно ответил он. – Может, и не растрезвонит, коли вы возьмете верх.
– Коли мы? – Зеркалов резко повернул к Григорию перекошенное злобой лицо, схватил его за грудь и, тряся головой, выдохнул в самое лицо: – Эх ты, сука! С таким возьмешь, пожалуй…
Всю ночь, весь следующий день видел Григорий перед собой страшное лицо бывшего своего дружка.
А день, как назло, тянулся медленно. Вот и солнце село, но сумерки не спешили почему-то надвигаться. А когда стемнело, отец долго не ложился спать, кашлял, возился в своей комнатушке… Наконец все в доме стихло. Григорий осторожно встал, снял с гвоздя пиджак и вышел на улицу. С озера тянул холодный ветерок. Зачем-то Григорий опустился на лавочку и посидел с минуту, как перед дальней дорогой. Потом встал, не поднимая головы, взглянул на небо, медленно застегнулся на все пуговицы и осторожно, на носках, вышел со двора…
Вернулся часа через четыре мокрый от утренней росы, грязный. К одежде прилипли высохшие хвойные иглы, прошлогодний порыжевший мох. Сняв пиджак, сунул его под крыльцо, в собачий лаз. Чтобы не разбудить отца, в дверь не пошел, а залез в окно, бесшумно распахнувшееся под его толчком. Уже лежа в постели, подумал: «Дожились… В свой дом лезешь, будто вор…» Переворачиваясь на другой бок, пригрозил кому-то: «Врешь, все равно найду…»
Дня через три сказал отцу будто невзначай:
– Андрюха-то, сказывают, в Гнилом болоте лагерем стоит… возле того места, где нам пришлось заночевать как-то.
– Откуда знаешь?! – тряхнул маленькой головенкой старый Бородин.
– Откуда? Сорока на лету сболтнула, – ответил, точно огрызнулся, Григорий. – Сказывают, говорю…
– Ага, так… так… – скрипнул старик и стал смотреть в окно.
– Что – так? Ты, батя, смотри не проговорись кому! – предупредил Григорий. – Жизнь сейчас что картежная игра.
– Ишь ты! – усмехнулся отец. – Умен! Только жизнюха-то – завсегда игра: не то выиграл, не то проиграл… Другого нету…
– В дурачках остаться – полбеды. И дурак со временем наживет ума. А сейчас не ту карту выбросишь – голову снимут.
Старик, не отвечая, залез на печь и пролежал там почти до вечера.
За ужином молча косил глаза в окно на шнырявших по улице белогвардейцев.
– Гнилое болото – оно гнилое и есть, трясина кругом, – произнес наконец старик. – Андрюха неглуп, сообразил: не подберешься к ним…
– Хитра лиса, когда охотники дураки, – лениво ответил Григорий. – Ну, что уставился на меня? Али один Андрюха знает, какими тропами через Гнилое болото ходить?
– А ты к чему это? – встрепенулся старый Бородин.
Григорий бросил на стол деревянную ложку, встал и пошел в другую комнату.
Ночью Григорий не спал, прислушивался к каждому шороху в соседней комнате. Когда чуть скрипнула дверь, Григорий босыми ногами прошлепал по крашеному, полу к кровати отца, торопливо ощупал ее. Кровать была пустой и теплой. Возвратясь, Григорий лег в постель, укрылся с головой и спокойно уснул.
Утром его разбудили далекие хлопки выстрелов. Не вставая, повернул голову к окну. В соседней комнате возился на кровати отец. Но Григорий ничего не спросил.
Старый Бородин в этот день поднялся с постели поздно, пошатываясь, устало побрел к двери, вывалился через порог. Вернулся часа через два, опять упал на кровать.
– И в самом деле, слышь, Гришуха, не один Андрюха тропы заветные знает… – тяжело дыша, отрывисто говорил Петр. Маленький острый нос его, торчащий над подушкой – самой головы не было видно, – почему-то вздрагивал.
– Ну? – равнодушно буркнул Григорий.
– Вот и ну… Напали на них сегодня. Перебили, сказывают, половину. Нагулялись, слава богу… А Андрюшка-то ушел-таки с остальными…
– Ушел?!
– Чего орешь? – рассердился вдруг старик. Потом другим голосом, тихим, плаксивым, затянул: – Именно – хитра лиса, вот и ушел… Не потому, что охотники дураки, а потому, что стары… Молодые-то трусливые нынче… Ночью бы, сонных, накрыть их!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140