Петр развернул постель, но не лег. Присев на нары, долго смотрел в окошечко на ползущий вдалеке по полю огонек трактора. Огонек исчез, а спустя несколько минут поплыл обратно…
Сейчас, немножко успокоившись, он думал: «Ведь врет, врет, конечно, отец, что Поленька…» Но при одном воспоминании о страшных словах отца его мутило, голова гудела, становилась горячей, раскалывалась от боли… «Врет, конечно, врет… А почему же побледнела Евдокия Веселова? Ну и черт с вами… Не пойду больше домой… вообще в деревню не пойду… До снегов проживу в вагончике, потом на усадьбу МТС уеду…»
Когда засинели отпотевшие за ночь окна тракторного вагончика, Петр поднялся. И хотя было еще очень рано, пошел в поле, где вчера ползал взад и вперед огонек электрической фары, сменить напарника.
В тот же день поздно вечером в бригаду приехал Ракитин, хмуро глянул на Петра. Сердце сразу упало от нехорошего предчувствия.
– Пашете? – спросил Ракитин, усаживаясь на скрипучий некрашеный табурет. – А где бригадир?
– Разинкин в МТС уехал, – ответил кто-то из трактористов.
– Так, так… – Ракитин побарабанил пальцами по крышке радиостанции «Урожай». И вдруг, без всякого предисловия, заявил: – Ты, Бородин, бракодел. Знаешь?
От неожиданности Петр окончательно растерялся и молчал. Но Ракитин не стал дожидаться ответа, снова спросил:
– Расскажи-ка, братец, почему мелко пашешь?
– Как мелко? А-а… Трактор у меня… забарахлил однажды что-то, не потянул… Пришлось немного приподнять лемеха…
– Мельче пашешь – больше заработаешь, – донесся из угла насмешливый голос. – Была бы мягкая пахота, а глубина необязательна.
– На кой черт колхозу мягкая пахота? Нам качество надо! – в горячке выпалил председатель, но продолжал уже тише и спокойней: – Мы вот говорим все – колхоз надо поднимать. Надо, факт. Но как же так, дорогие мои товарищи? Уродит в следующем году на такой пахоте – шиш!
– Я и говорю: за мягкой пахотой Бородин погнался. Молодой, да ранний, под стать отцу, – прогудел из угла все тот же голос.
– Отец тут ни при чем, понятно! – с неожиданной злостью заговорил Петр. – И мягкая пахота тоже. Подумаешь, «погнался»… Скажите в МТС, пусть не оплачивают мне за тот участок.
– Колхозу от того не легче. Брак перепахивать надо, – проговорил Ракитин.
– Ну и перепашу. За свой счет перепашу, – выдавил из себя Петр, неуклюже повернулся и выскочил наружу.
Прислонившись к дощатой стенке, долго слушал доносящиеся из вагончика приглушенные голоса, хотя разобрать слов не мог.
Через некоторое время скрипнула дверь, и Петр догадался, что Ракитин уезжает. Но возвращаться в вагончик было стыдно. Петр отошел от стенки, застегнул на все пуговицы пиджак и зашагал прямо по пахоте на дрожащие в темноте огни деревни.
Он невесело думал о Рькитине, об отце. Что отцу надо, чего не хватает? Будь его власть, солнце бы в карман положил, светил бы только себе, да и то лишь по праздникам…
Петр растерянно оглянулся вокруг. Он стоял уже посреди деревенской улицы, недалеко от дома Насти Тимофеевой. В темноте отчетливо белели наличники ее окон, а Настя словно стерегла его у калитки.
– Заворачивай смелее, что ж ты? – тихонько окликнула его Тимофеева.
И Петр покорно подошел, сел рядом на лавочку.
– Смотрю, проходит кто-то мимо, да вроде вспомнил что, оглядывается. Дай, думаю, окликну, – проговорила Настя.
Воздух уже похолодал. Настя была в новенькой плюшевой жакетке, не сходившейся на высокой груди, в легком платочке, из-под которого выбивались тяжелые рыжеватые волосы. От нее пахло духами «Первое мая».
Такие же духи нынче весной Петр покупал Поленьке перед праздником.
– Семечек хочешь? – спросила Настя. – Нет? Ну ладно, сама пощелкаю. А ты сиди да смотри!
Настя говорила громко, через каждые два-три слова рассыпая, как горох, переливчатый смех. Петр невольно думал, что кто-нибудь услышит их, и начнутся по селу пересуды. Но с места не тронулся, только сказал, неожиданно для себя:
– А мне сегодня председатель колхоза голову намылил за мелкую пахоту. – И тут же подумал: «Нашел с кем поделиться. Что это я?»
– Ты и слюни распустил. Ха-ха!
Петр промолчал, досадливо поморщился.
– А ты плюнь. Мне не один Ракитин мылит голову, – затараторила Настя. – Каждый день с Веселовой на ферме объявляются, все насчет повышения надоев интересуются: что да как, да почему коровы мало молока дают. Я говорю, кормить надо лучше, а они с рационами, с распорядком дня. Прямо хоть глаза закрой да беги.
– Я пойду, пожалуй, – поднялся Петр.
Настя тоже встала, подошла к калитке, взялась за щеколду. Электрический свет из окон дома, стоящего на другой стороне улицы, падал через дорогу, освещал низенький заборчик, сизоватой изморозью отливал на Настиной плюшевой жакетке. Настя обернулась, шагнула к нему и проговорила:
– А то зайди. Чаем напою с вареньем. – Вслед за тем она рассмеялась, и Петр услышал знакомое: – Или боишься?
Петр искоса посмотрел на нее: в полутьме дерзко и зовуще поблескивали влажные Настины глаза, чуть вздымались ее большие круглые груди, туго обтянутые ситцевым платьем. Из-под распахнутой жакетки исходил дурманящий запах чистого женского тела.
– Не боюсь я… И чаю не хочу…
Неожиданно Настя положила руки ему на плечи, горячо зашептала в ухо:
– Пойдем, Петенька, миленький. Люблю я тебя, и все, хоть убей…
Петр хотел освободиться от прильнувшей к нему Насти… И не мог. Бросив взгляд вдоль улипы, он увидел: где-то – далеко ли, близко ли – ярко горели окна, но вдруг стали гаснуть одно за другим. А в ушах звенели слова Евдокии Веселовой: «Молод ты, Петенька, вопросы такие задавать мне…»
… Было еще темно, когда Петр уходил от Насти. Накинув на полные плечи вязаный шерстяной платок, она проводила его в сенцы, долго возилась там с запором, пытаясь открыть дверь. Открыв, заговорила громким шепотом:
– Петенька, может, и вправду судьба это… Поженимся, Петенька, не пожалеешь…
– Уйди с дороги, – тихо произнес Петр, вышел на низенькое, без перил, крыльцо, с силой захлопнул за собой дверь…
4
Виктор Туманов, засучив рукава, копался в старом радиоприемнике. Увидев Петра, он не удивился, отодвинул от себя приемник и потянулся за папиросами.
В это время из другой комнаты вышел отец Виктора. Он был в черной косоворотке, подпоясанной кавказским ремешком.
– Здорово, курцы-молодцы, – весело сказал он. – Кто угостит папироской?
– Я не курю, – сказал Петр.
– И правильно делаешь, – кивнул головой Павел Туманов, беря протянутую сыном папиросу. – Дольше проживешь. А Витька, видишь ли, толкует мне: курево от шести болезней предохраняет. А от каких – не говорит. Потому, что сам не знает, я думаю. А? Правильно?
И ушел обратно, со смехом разворошив волосы на голове сына.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140