Именно это беспокойство заставило ее направиться от клуба не домой, а на окраину деревни… И вдруг мгновенно проколола ее мысль: «Ведь замерзнет… Он же говорил: „Каждую субботу, что бы ни случилось…“ Пойдет сегодня и замерзнет…»
Поленька закрыла глаза. Тотчас ей представилось, как по открытой степи идет на лыжах Петр. Крутит, воет метель вокруг него, опрокидывает, валит с ног. Он идет, закрывая лицо рукавом… Падает, снег мгновенно заносит его. Нет, Петр пошевелился, встал, опять пошел вперед, весь облепленный снегом…
Поленька открыла глаза. А облепленный снегом человек, которого она видела перед собой мысленно, не исчез. Он действительно шел и шел вперед. Он подошел совсем близко, заметил ее возле дерева, остановился и крикнул сквозь ветер:
– Поленька! Поленька! Почему ты здесь, сумасшедшая?!
Только теперь она поняла, что это в самом деле был Петр, без крика метнулась к нему, прижалась к груди. Снег таял под ее щекой.
– Я ведь знал, что ты будешь ждать меня… И пришел…
– Пришел, пришел… Ты… Как ты?! Ведь без головы только… Ведь мог…
Поленька хотела рассердиться… И не могла.
– Ну, чего там! От меня всю дорогу пар валил, как дым из паровоза…
– А к нам артисты приехали…
– Ага, ну пойдем, успеем еще на концерт.
Минут через десять они подошли к дому Бородиных.
Поленька сказала, останавливаясь у калитки:
– Переодевайся иди, я тут подожду.
– Чего на ветру-то… Иди хоть вон туда, в затишку, к стенке сарая… Ну, иди, иди… – И Петр подтолкнул Поленьку.
Давно-давно уж она не была во дворе этого дома, с тех пор как Григорий выгнал ее из комнаты. Прошло немало лет, а Поленька помнила тот день… И, прижимаясь к стене, с горечью думала, что и сейчас его отец, если бы увидел ее, вышвырнул бы за калитку. Ей уже казалось, что в сарае кто-то ходит, стучит чем-то… Потом скрипнули ворота сарая.
Поленька мгновенно поняла, что ей не кажется, что в сарае в самом деле кто-то ходит, и в одну секунду очутилась за калиткой.
Только там почувствовала, как тяжело и гулко стучит сердце…
Сбросив лыжи, Петр вбежал на ступеньки крыльца, снял полушубок, стряхнул с него снег и вошел в кухню, заговорил возбужденно, радостно:
– Здравствуй, мама. Дай-ка сухую рубашку и пиджак.
– Петенька! – воскликнула Анисья. – Да ты в уме ли? В такую погоду! Какая нужда погнала?
– Эта «нужда» за калиткой стоит, – проговорил вошедший со двора отец, сбросил возле печки валенки и босиком прошлепал в другую комнату.
– Кто стоит? О чем ты? – не поняла Анисья.
– У него спроси – кто, – проговорил из другой комнаты отец. – У сарая сперва притаилась, как мышь. Учуяла меня – стреканула за ворота…
Петр молча переодевался. Настроение его сразу испортилось. Несколько месяцев отец молчал, не обращая на него внимания. Петр как-то распрямился, приподнял голову, увидел пошире мир. И вот опять…
– Ужинать-то будешь? – спросила мать.
Петр отрицательно мотнул головой.
– В клуб пойду, на концерт.
Отец прошлепал обратно, сел на стул возле печки, положил ногу на ногу, задымил толстой самокруткой:
– Из-за ветра я так и не различил, кто это подпирал стенку сарая. – Григорий затянулся, сдул в сторону, на пол, пепел с папиросы. – Чего молчишь?
– А что отвечать? – глухо проговорил Петр.
– Я спрашиваю: кто стоял возле сарая?
– Тебе-то что?
Григорий бросил острый взгляд на сына, шевельнул желтыми, давно не стриженными усами.
– Мне-то ничего, если это не… Забыл разговор наш? Ночью, возле крыльца…
В сердце Петра неожиданно хлынула отчаянная решимость, он резко обернулся и крикнул:
– Хоть бы и она!! – И сорвал с вешалки шапку. – У тебя мне, что ли, спрашивать разрешения…
И едва увернулся от березового полена. Ударившись о косяк, оно отлетело на середину комнаты, с грохотом прокатилось по полу. Петр выскочил в темные, холодные сенки. Отец гремел вслед:
– Она!! Она, говоришь! Ах ты сопляк недоношенный… Да я тебя слюной перешибу надвое… Ну, приди, приди домой, сукин сын…
– Пойдем скорее, Петенька… Я прямо продрогла вся. Хорошо, хоть ветер немного стих. В сарае ходил кто-то, я…
– А-а, ты, Поленька? – опомнившись, вымолвил Петр.
– Да что с тобой? Одень шапку-то…
– Сейчас, сейчас, – машинально проговорил Петр, однако продолжал комкать шапку в руке. Тогда Поленька взяла ее и сама надела ему на голову.
– Ага, ну идем. – И Петр зашагал вперед.
До самого клуба они молчали. Петр вдруг остановился.
– Знаешь, не хочется мне на концерт. Пойдем… ну, куда-нибудь пойдем. Где потише.
– Куда же? Везде ветер… Уж я домой лучше, если…
Голос Поленьки захлебнулся – не то от ветра, не то от слез. Сердце Петра больно сжалось, и он сказал как можно ласковее:
– Я провожу… провожу тебя…
Поленька только ниже опустила голову… Когда подошли к дому, она, не прощаясь, направилась к крыльцу. Петр потянул ее за рукав, хотел что-то сказать. Поленька ждала.
– Вот… понимаешь… – с трудом произнес он наконец.
– Не понимаю. Дома у тебя что-нибудь случилось?
Петр потоптался на снегу.
– Это ничего, Поленька… Ничего.
Он прижал ее к себе. Ветер трепал выбившиеся из-под шапки волосы, влажный снег бил в лицо, таял на щеках, холодные струйки текли за шиворот. Но Петр ничего не замечал.
– Такой вечер испортил… кто-то, – сквозь слезы проговорила Поленька, не отрываясь от его груди. – Я так ждала тебя сегодня. Боялась, что пойдешь в такую бурю, заблудишься и… И все-таки ждала.
– И я шел… В следующую субботу я обязательно… И ничего не помешает… Ты жди…
* * *
Буран почти прекратился, хотя ветер продолжал свистеть над головой.
Петр без цели брел по улице, проваливаясь в сугробы.
Возле клуба постоял, подумал о чем-то. Потом из клуба повалил народ: видимо, объявили антракт. А может быть, концерт кончился…
– Вот дают! Вот дают! – простодушно восхищался кто-то искусством артистов, кажется, Федот Артюхин.
Петр торопливо отошел. Оглянулся. У клубного крыльца вспыхивали в темноте красные огоньки махорочных цигарок. Ветер выдувал из них снопики искр, которые врезались в тьму длинными красными иглами…
Петру вдруг захотелось пойти туда, к людям… «Но без Поленьки неудобно, обидится еще…»
Долго не решался Петр войти в дом, стоя на крыльце, продрог до костей. Наконец, бросив последний взгляд на все еще освещенные окна клуба, толкнул не запертую на засов дверь.
Ему казалось, что отец по-прежнему сидит на стуле возле печки. Вот сейчас опять схватит полено!
Однако во всем доме было темно. Не зажигая света, Петр разделся и лег в постель. Прислушавшись, он уловил, как вздыхает в соседней комнате мать. Потом заворочался в кровати, закашлялся отец. Он встал, зачем-то закрыл двери, ведущие в ту комнату, где спала мать. Петр в темноте испуганно приподнялся на постели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
Поленька закрыла глаза. Тотчас ей представилось, как по открытой степи идет на лыжах Петр. Крутит, воет метель вокруг него, опрокидывает, валит с ног. Он идет, закрывая лицо рукавом… Падает, снег мгновенно заносит его. Нет, Петр пошевелился, встал, опять пошел вперед, весь облепленный снегом…
Поленька открыла глаза. А облепленный снегом человек, которого она видела перед собой мысленно, не исчез. Он действительно шел и шел вперед. Он подошел совсем близко, заметил ее возле дерева, остановился и крикнул сквозь ветер:
– Поленька! Поленька! Почему ты здесь, сумасшедшая?!
Только теперь она поняла, что это в самом деле был Петр, без крика метнулась к нему, прижалась к груди. Снег таял под ее щекой.
– Я ведь знал, что ты будешь ждать меня… И пришел…
– Пришел, пришел… Ты… Как ты?! Ведь без головы только… Ведь мог…
Поленька хотела рассердиться… И не могла.
– Ну, чего там! От меня всю дорогу пар валил, как дым из паровоза…
– А к нам артисты приехали…
– Ага, ну пойдем, успеем еще на концерт.
Минут через десять они подошли к дому Бородиных.
Поленька сказала, останавливаясь у калитки:
– Переодевайся иди, я тут подожду.
– Чего на ветру-то… Иди хоть вон туда, в затишку, к стенке сарая… Ну, иди, иди… – И Петр подтолкнул Поленьку.
Давно-давно уж она не была во дворе этого дома, с тех пор как Григорий выгнал ее из комнаты. Прошло немало лет, а Поленька помнила тот день… И, прижимаясь к стене, с горечью думала, что и сейчас его отец, если бы увидел ее, вышвырнул бы за калитку. Ей уже казалось, что в сарае кто-то ходит, стучит чем-то… Потом скрипнули ворота сарая.
Поленька мгновенно поняла, что ей не кажется, что в сарае в самом деле кто-то ходит, и в одну секунду очутилась за калиткой.
Только там почувствовала, как тяжело и гулко стучит сердце…
Сбросив лыжи, Петр вбежал на ступеньки крыльца, снял полушубок, стряхнул с него снег и вошел в кухню, заговорил возбужденно, радостно:
– Здравствуй, мама. Дай-ка сухую рубашку и пиджак.
– Петенька! – воскликнула Анисья. – Да ты в уме ли? В такую погоду! Какая нужда погнала?
– Эта «нужда» за калиткой стоит, – проговорил вошедший со двора отец, сбросил возле печки валенки и босиком прошлепал в другую комнату.
– Кто стоит? О чем ты? – не поняла Анисья.
– У него спроси – кто, – проговорил из другой комнаты отец. – У сарая сперва притаилась, как мышь. Учуяла меня – стреканула за ворота…
Петр молча переодевался. Настроение его сразу испортилось. Несколько месяцев отец молчал, не обращая на него внимания. Петр как-то распрямился, приподнял голову, увидел пошире мир. И вот опять…
– Ужинать-то будешь? – спросила мать.
Петр отрицательно мотнул головой.
– В клуб пойду, на концерт.
Отец прошлепал обратно, сел на стул возле печки, положил ногу на ногу, задымил толстой самокруткой:
– Из-за ветра я так и не различил, кто это подпирал стенку сарая. – Григорий затянулся, сдул в сторону, на пол, пепел с папиросы. – Чего молчишь?
– А что отвечать? – глухо проговорил Петр.
– Я спрашиваю: кто стоял возле сарая?
– Тебе-то что?
Григорий бросил острый взгляд на сына, шевельнул желтыми, давно не стриженными усами.
– Мне-то ничего, если это не… Забыл разговор наш? Ночью, возле крыльца…
В сердце Петра неожиданно хлынула отчаянная решимость, он резко обернулся и крикнул:
– Хоть бы и она!! – И сорвал с вешалки шапку. – У тебя мне, что ли, спрашивать разрешения…
И едва увернулся от березового полена. Ударившись о косяк, оно отлетело на середину комнаты, с грохотом прокатилось по полу. Петр выскочил в темные, холодные сенки. Отец гремел вслед:
– Она!! Она, говоришь! Ах ты сопляк недоношенный… Да я тебя слюной перешибу надвое… Ну, приди, приди домой, сукин сын…
– Пойдем скорее, Петенька… Я прямо продрогла вся. Хорошо, хоть ветер немного стих. В сарае ходил кто-то, я…
– А-а, ты, Поленька? – опомнившись, вымолвил Петр.
– Да что с тобой? Одень шапку-то…
– Сейчас, сейчас, – машинально проговорил Петр, однако продолжал комкать шапку в руке. Тогда Поленька взяла ее и сама надела ему на голову.
– Ага, ну идем. – И Петр зашагал вперед.
До самого клуба они молчали. Петр вдруг остановился.
– Знаешь, не хочется мне на концерт. Пойдем… ну, куда-нибудь пойдем. Где потише.
– Куда же? Везде ветер… Уж я домой лучше, если…
Голос Поленьки захлебнулся – не то от ветра, не то от слез. Сердце Петра больно сжалось, и он сказал как можно ласковее:
– Я провожу… провожу тебя…
Поленька только ниже опустила голову… Когда подошли к дому, она, не прощаясь, направилась к крыльцу. Петр потянул ее за рукав, хотел что-то сказать. Поленька ждала.
– Вот… понимаешь… – с трудом произнес он наконец.
– Не понимаю. Дома у тебя что-нибудь случилось?
Петр потоптался на снегу.
– Это ничего, Поленька… Ничего.
Он прижал ее к себе. Ветер трепал выбившиеся из-под шапки волосы, влажный снег бил в лицо, таял на щеках, холодные струйки текли за шиворот. Но Петр ничего не замечал.
– Такой вечер испортил… кто-то, – сквозь слезы проговорила Поленька, не отрываясь от его груди. – Я так ждала тебя сегодня. Боялась, что пойдешь в такую бурю, заблудишься и… И все-таки ждала.
– И я шел… В следующую субботу я обязательно… И ничего не помешает… Ты жди…
* * *
Буран почти прекратился, хотя ветер продолжал свистеть над головой.
Петр без цели брел по улице, проваливаясь в сугробы.
Возле клуба постоял, подумал о чем-то. Потом из клуба повалил народ: видимо, объявили антракт. А может быть, концерт кончился…
– Вот дают! Вот дают! – простодушно восхищался кто-то искусством артистов, кажется, Федот Артюхин.
Петр торопливо отошел. Оглянулся. У клубного крыльца вспыхивали в темноте красные огоньки махорочных цигарок. Ветер выдувал из них снопики искр, которые врезались в тьму длинными красными иглами…
Петру вдруг захотелось пойти туда, к людям… «Но без Поленьки неудобно, обидится еще…»
Долго не решался Петр войти в дом, стоя на крыльце, продрог до костей. Наконец, бросив последний взгляд на все еще освещенные окна клуба, толкнул не запертую на засов дверь.
Ему казалось, что отец по-прежнему сидит на стуле возле печки. Вот сейчас опять схватит полено!
Однако во всем доме было темно. Не зажигая света, Петр разделся и лег в постель. Прислушавшись, он уловил, как вздыхает в соседней комнате мать. Потом заворочался в кровати, закашлялся отец. Он встал, зачем-то закрыл двери, ведущие в ту комнату, где спала мать. Петр в темноте испуганно приподнялся на постели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140