– Обсудили, – насторожился Ракитин. – Рекомендовали правлению начать нынче строительство.
– Что же, давайте помаракуем, когда можем начать строительство, – тем же голосом продолжал Бородин. – Собери-ка сегодня правленцев, потолкуем. Потом на общем собрании обговорим. – Помолчал и добавил: – Возражать, я думаю, никто не будет. Надо нам сушилку, это верно.
А когда приступили к строительству, Григорий по нескольку раз в день бывал на току, негромко поторапливал людей, следил за своевременной подвозкой леса.
– Этак мы и нынче построим сушилку, – довольно сказал Ракитин.
– Нынче вряд ли, сил не хватит, уборка ведь на носу, – вяло ответил Григорий. – А на следующий год обязательно. А там, бог даст, и другую начнем…
Ракитин недавно слышал от Бородина совсем иные речи, поэтому удивленно посмотрел на председателя. Бородин почувствовал взгляд Тихона, пожал плечами и проговорил, плотнее закутывая шею шарфом:
– Как же, выполняем постановление… Что я, не болею за колхоз, что ли?
И, согнувшись, глядя в землю, медленно отошел прочь. Говорить что-то другое, продолжать борьбу у него не было уже сил…
А потом полнейшее равнодушие ко всему охватило Бородина.
Ему было уже безразлично, оставят его председателем или не оставят. Ему теперь не было дела ни до Ракитина, ни даже до Семенова. Он теперь жил, будто не замечая людей. Со всем, что предлагали ему Ракитин, Туманов или другие члены правления, безоговорочно соглашался.
– Это ты правильно, Григорий Петрович, – сказал однажды Бородину Иван Бутылкин. – Пусть они высиживают на собраниях решения-постановления. А ты их выполняй да хозяйствуй себе… Так-то дольше продержимся. А для нас, как говорится, хе-хе, что ни день, то пища.
Григорий мрачно выслушал Бутылкина, тихо переспросил:
– Значит, правильно, говоришь, я…
– Конечно, – кивнул Бутылкин. – Ведь сколь ерш ни колюч, а все одно – не миновать ему щучьей пасти. Чего же на рожон переть? Соразмеряй с обстановкой да председательствуй.
– Дур-рак!.. – вскричал Григорий. – Кто в колхозе хозяин? Кто? Я или… эти… Кто? Мне чем так… Уйду я лучше с председателей… Нынче у нас должно быть только отчетное собрание. А сделаем отчетно-выборное… Пусть ищут нового председателя…
– Дур-рак! – в свою очередь, воскликнул Бутылкин и со злости сплюнул на землю. – Чего им искать? Ракитин-то рядышком…
«Ракитин, Ракитин… Зря воротил его с тропинки, пусть бы шел, – думал часто Григорий. – А теперь… Ракитин каждый день ходит по Волчьей пади, да обреза теперь нет».
Бородин думал, а самого кидало в озноб, сдавливало сердце чем-то холодным. «Слава богу, что обрез проклятый выкинул…» – пробивалась сквозь обуревавшую его злобу согревающая струя.
Едва наступало утро, он гнал от себя прочь такие мысли. Словно боялся, что при дневном свете их может кто-нибудь подслушать. А ночью думал, думал, тешил себя расправой с Тихоном.
2
Приняв в МТС трактор, Петр Бородин стал работать на полях своего колхоза. Жил в тракторном вагончике. Оттуда до деревни было всего полчаса ходу, и он часто ночевал дома.
Григорию было в это время не до сына. Только однажды, подняв за ужином глаза на Петра, Григорий вдруг увидел, что сидит перед ним не прежний тщедушный Петька, а будто незнакомый долговязый парень с тяжелым золотистым чубом.
Поужинав, Петр начал куда-то собираться, долго и старательно расчесывал чуб перед зеркалом. Григорий видел отраженные в зеркале глаза сына. Глаза эти, цвета вызревающей черемухи, были какие-то странные: то светилось в них знакомое ему упрямство, то они насмешливо щурились, то застывал вдруг в них немой вопрос. Со дна души Григория поднимались прежние опасения.
Когда Петр взял баян и пошел из дому, Григорий не вытерпел и спросил, кивая головой на инструмент:
– Веселишь девок?
– Бывает, – нехотя и уклончиво ответил Петр.
– Бывает, и дурак загуляет! Тому ума не прогуливать, ему все равно, что у него за компания…
Петр поморщился, поднял глаза и спокойно сказал:
– Зря ты, батя, все…
… А между тем снова сходились пути Поленьки Веселовой и Петра Бородина.
* * *
Как-то, еще в. прошлом году, Евдокия Веселова вернулась с рыбалки промокшая до нитки и свалилась в постель. Работать в рыболовецкой бригаде было ей невмоготу, но она молчала, из гордости не хотела просить у Бородина другой работы.
Поленька посиневшими руками мочила в холодной воде полотенце и прикладывала к горячему лбу матери.
После болезни Евдокия по требованию Бородина опять поехала на лов в ветреный дождливый день и снова слегла.
– Что, не можешь? С гнильцой оказалась, хе-хе, – дребезжал Григорий, неожиданно завернув на другой день в их дом. – А может, симулируешь? Все вы такие. И Андрюха, бывало…
– Не трожь Андрея… Сволочь ты, Бородин. Не можешь его и мертвого в покое оставить…
Приподнявшись на посмели, Евдокия ненавидяще смотрела на него. Григорий невольно попятился, взялся за дверную скобу.
– Ты меня не сволочи… А вот, коли не хочешь сама работать в рыболовецкой бригаде, дочку на твое место назначаю.
Евдокия откинулась на подушки. Лежа на спине, чувствовала, как горячая испарина покрывала лоб.
– Она-то чем тебе дорогу перешла? Не детское дело мокрые сети ворочать. Душегуб ты…
– Я пойду, мама, работать в бригаду. А ты… дядя Григорий, ты не ходи к нам больше! – неумело стукнула кулаком по столу Поленька.
– Не велико удовольствие… в хоромы ваши ходить, – усмехнулся Бородин, обводя бесцветными глазами избу, и вышел.
На другой день рано утром Поленька засобиралась на озеро.
– Не ходи, доченька, – попросила Евдокия. – Я вот поправлюсь – сама тогда…
– Пойду, мама, – помолчав, проговорила Поленька. – Не сердись. – И тихо добавила: – Пусть не думает, что нам так плохо… что взял верх над нами…
– Глупышка ты еще, доченька. Кто взял верх над нами? Бородин? Да скорей земля провалится.
– Но ведь вздыхаешь ты вон как тяжело… Я же вижу…
– Ладно, иди уж… Тогда осторожней на лодке, доченька… Перевернуться в озеро недолго.
Выздоровев, Евдокия стала работать на току. Хотела было вернуться в рыболовецкую бригаду, но Поленька ласково и решительно проговорила:
– Нельзя тебе на озеро, мама, опять сляжешь. А я – видишь – привыкла уже.
Поленька действительно очень скоро привыкла к сырым ветрам, к тяжелым холодным брызгам, к промокавшей во время работы одежде. Она еще более вытянулась, похудела, стала гибкой и сильной.
Прошел год, а дребезжащий смешок Бородина, обращенный к ее матери: «Что, не можешь? С гнильцой оказалась, хе-хе…» – не забывался. Поленька часто задумывалась, что же все-таки надо Бородину, за что он мстит матери? Мать говорит – за отца. Что он сделал Бородину?
Своего отца Поленька помнила смутно. Давно-давно, перед самой войной, возвратясь из школы, она без запинки рассказала ему стихотворение про белку, которая щелкала золотые орехи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140