Если бы сейчас, после долгих лет изгнания, он мог высказать последнее свое желание, он бы попросил лишь одного — позволения вернуться с Надей в Россию. Многого ему не надо — зарабатывать себе на хлеб честным трудом в какой-нибудь школе верховой езды. И ничего больше — ни лучшего устройства общества, ни усовершенствования человечества, и уж тем более ни княжеского титула его предка Никиты Репнина, первым вошедшего с казаками в Париж.
Репнин растянулся на песке, плоский камень служил ему изголовьем, но ему было на нем вполне удобно. Так хорошо было лежать на берегу. Необычно. Все вокруг было ему незнакомо. Никто его здесь не знал. Перед ним простиралась бесконечная даль океана. Смотреть на волны, не задаваясь вопросом о глубинном смысле жизни,— довольно того, что ты еще можешь дышать, после стольких дней, проведенных в лондонском подвале. Солнце ласкало его тело, заглядывало в душу, и ее обдавая ласковым теплом. А может быть, в этом и заключается высший смысл его жизни, чтобы однажды летом валяться на песке на острове Принсипи, потом в Греции с видом на Сунион, потом у подножия Тарифа, откуда открывается Африка, а на следующий год в лодке под Эрисейрой в Португалии? Может быть, никакого другого смысла и нет в его жизни, кроме как скитаться по разным странам, по чужбине?
При мысли о том, что все это продлится всего лишь четырнадцать дней и после он должен будет вернуться в Лондон, в свой подвал, по нему прошел озноб. Утром на работу. Вечером с работы. В переполненном поезде Подземки, как спрессованная в жестянке сардина. Почему так устроена жизнь? А между тем именно это удел миллионов жителей Лондона.
Он окинул взглядом свое белое тело и вздрогнул. Неужели смысл жизни заключается в том, чтобы в конце концов состариться? Раньше или позже, все равно это со всеми случится, но сегодня мысль о старости изумила его, словно бы придя к нему впервые. Для того, чтобы задуматься об этом, надо было очутиться на безлюдном пляже крайнего запада Европы, куда его занесло без всяких на то планов с его стороны.
Долго смотрел он в небо со своего песчаного ложа. А потом, жмурясь от яркого света, стал сквозь ресницы наблюдать за купальщиками, а их все прибывало на пляже. Одна пара купальщиков явно разглядывала его и говорила о нем. Он никогда их раньше не видел. Кто они такие? В Англии не принято заговаривать с незнакомыми людьми.
Мужчина подошел к нему.
Извинился. Они с ним живут в одном отеле. Госпожа Фои попросила их за ним последить. Чтобы он не вздумал купаться при впадении речки. Там коварные течения. Они его узнали по велосипеду с синими ручками. Госпожа Фои на этом велосипеде каждое утро отправляется к булочнику за свежей выпечкой. Наконец незнакомец представился: «Доктор Крылов, Петр Сергеевич Крылов».
Репнин поднялся с песка.
С первых слов доктора Крылова Репнину было ясно, что перед ним русский. Это был пятидесяти- или шестидесятилетний человек, живо напомнивший Репнину мужиков из его поместья. Красно-белые полосатые купальные трусы образца сорокалетней давности висели на нем, будто он явился из Ялты. Крупный, коротконогий с невероятно длинными и косматыми руками, с физиономией крестьянина и желтыми, как солома волосами, мокрыми прядями падавшими ему на лоб. Одни только глаза были у него красивы — печальные, голубые, как небо над поволжскими селами. И хотя подобные знакомства на отдыхе нисколько его не прельщали, Репнин протянул ему руку.
Тем временем к ним приближалась жена Крылова.
Она шла неуверенной, вихляющей походкой, нога за ногу, как бы стесняясь к нему подойти, а когда Крылов представил ей Репнина, выставила одну ногу и, протянув руку, вся подалась вперед, напоминая своей позой скульптуру бога любви на площади Пикадилли, внушающего опасение, что вот сейчас он непременно упадет и разобьет себе нос, хотя он никуда не падает и продолжает стрелять из лука.
— Петриша, это князь Репнин, которого мы ждали! — услышал Репнин слова Крылова.— Моя жена англичанка,— прибавил Крылов,— но немного знает русский.
— Здравствуйте,-— сказала она по-русски Репнину, покраснев до ушей.
Репнин поневоле стал к ней присматриваться. Жгучая брюнетка, какими крайне редко, почти никогда не бывают англичанки, к тому же некрасивая. Она продолжала стоять на одной ноге, точно статуя амазонки. Волосы у нее были распущены, хотя она и собиралась плавать. У нее был вид задумчивой коровы, если только корова может задумываться. Мутные большие карие глаза. Она так странно смотрела на него, поминутно заливаясь краской. Широкие ноздри ее раздувались, точно она задохнулась от быстрого бега.
Неприятную свою манеру иронично улыбаться при знакомстве Репнин не мог побороть и теперь. Она, должно быть, заметила это и потупилась. Хмурая тень набежала на ее лицо. Репнин, с таким отрадным чувством вспоминавший в Лондоне своих крестьян, при первом же знакомстве с русскими эмигрантами, с которыми им приходилось встречаться за границей, чаще всего ронял презрительно: «Средний класс». Это было необъяснимо для Нади. Ведь по его отзывам, он прекрасно чувствовал себя среди сапожников и продавщиц из обувного подвала.
Крылов с самого начала невесть отчего был расположен к Репнину. Уже после первых минут разговора Репнин знал о нем буквально все. Родился Крылов в Твери, отец его был гарнизонным врачом, каковым впоследствии стал и он в той же Твери, пока не уехал из России. Жена его — приятельница госпожи Фои. Они поженились во время войны. Он был в Италии, где ему пришлось много всего повидать: убийства, грабежи, насилие. Безобразнее всех были марокканцы, англичане — надо отдать им должное — вели себя по-человечески. Он работал в Ливерпуле, был там врачом, а теперь в Лондоне, на том берегу Темзы. Их обрадовала весть о приезде князя Репнина. Все его ждали. В отеле много русских и вообще здесь очень хорошо. Признаться, он просто мечтал отдохнуть от больницы, операций и скальпеля, но человек невероятное создание. Теперь ему этого как раз недостает. Когда у него нет по крайней мере двух операций ежедневно, он чувствует себя не в своей тарелке. Прямо-таки заболевает. Человеку невозможно угодить. Все это Крылов говорил по-английски, видимо, из-за своей жены.
Госпожа Крылова слушала своего разговорчивого мужа молча. И лишь то и дело заливалась краской. Лицо у нее было некрасивым, хотя и необычным, но у нее была прекрасная фигура амазонки. Пока ее муж и Репнин продолжали стоять, она опустилась на песок, а потом и легла. Без всяких слов. Закинув руки за голову.
Со своей обычной иронической усмешкой Репнин тоже опустился на песок, его примеру последовал и Крылов. Доктор продолжал рассказывать о жизни в отеле. Вытянувшись на горячем песке, госпожа Крылова, конечно, не подозревала, насколько рискованна эта ее поза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201
Репнин растянулся на песке, плоский камень служил ему изголовьем, но ему было на нем вполне удобно. Так хорошо было лежать на берегу. Необычно. Все вокруг было ему незнакомо. Никто его здесь не знал. Перед ним простиралась бесконечная даль океана. Смотреть на волны, не задаваясь вопросом о глубинном смысле жизни,— довольно того, что ты еще можешь дышать, после стольких дней, проведенных в лондонском подвале. Солнце ласкало его тело, заглядывало в душу, и ее обдавая ласковым теплом. А может быть, в этом и заключается высший смысл его жизни, чтобы однажды летом валяться на песке на острове Принсипи, потом в Греции с видом на Сунион, потом у подножия Тарифа, откуда открывается Африка, а на следующий год в лодке под Эрисейрой в Португалии? Может быть, никакого другого смысла и нет в его жизни, кроме как скитаться по разным странам, по чужбине?
При мысли о том, что все это продлится всего лишь четырнадцать дней и после он должен будет вернуться в Лондон, в свой подвал, по нему прошел озноб. Утром на работу. Вечером с работы. В переполненном поезде Подземки, как спрессованная в жестянке сардина. Почему так устроена жизнь? А между тем именно это удел миллионов жителей Лондона.
Он окинул взглядом свое белое тело и вздрогнул. Неужели смысл жизни заключается в том, чтобы в конце концов состариться? Раньше или позже, все равно это со всеми случится, но сегодня мысль о старости изумила его, словно бы придя к нему впервые. Для того, чтобы задуматься об этом, надо было очутиться на безлюдном пляже крайнего запада Европы, куда его занесло без всяких на то планов с его стороны.
Долго смотрел он в небо со своего песчаного ложа. А потом, жмурясь от яркого света, стал сквозь ресницы наблюдать за купальщиками, а их все прибывало на пляже. Одна пара купальщиков явно разглядывала его и говорила о нем. Он никогда их раньше не видел. Кто они такие? В Англии не принято заговаривать с незнакомыми людьми.
Мужчина подошел к нему.
Извинился. Они с ним живут в одном отеле. Госпожа Фои попросила их за ним последить. Чтобы он не вздумал купаться при впадении речки. Там коварные течения. Они его узнали по велосипеду с синими ручками. Госпожа Фои на этом велосипеде каждое утро отправляется к булочнику за свежей выпечкой. Наконец незнакомец представился: «Доктор Крылов, Петр Сергеевич Крылов».
Репнин поднялся с песка.
С первых слов доктора Крылова Репнину было ясно, что перед ним русский. Это был пятидесяти- или шестидесятилетний человек, живо напомнивший Репнину мужиков из его поместья. Красно-белые полосатые купальные трусы образца сорокалетней давности висели на нем, будто он явился из Ялты. Крупный, коротконогий с невероятно длинными и косматыми руками, с физиономией крестьянина и желтыми, как солома волосами, мокрыми прядями падавшими ему на лоб. Одни только глаза были у него красивы — печальные, голубые, как небо над поволжскими селами. И хотя подобные знакомства на отдыхе нисколько его не прельщали, Репнин протянул ему руку.
Тем временем к ним приближалась жена Крылова.
Она шла неуверенной, вихляющей походкой, нога за ногу, как бы стесняясь к нему подойти, а когда Крылов представил ей Репнина, выставила одну ногу и, протянув руку, вся подалась вперед, напоминая своей позой скульптуру бога любви на площади Пикадилли, внушающего опасение, что вот сейчас он непременно упадет и разобьет себе нос, хотя он никуда не падает и продолжает стрелять из лука.
— Петриша, это князь Репнин, которого мы ждали! — услышал Репнин слова Крылова.— Моя жена англичанка,— прибавил Крылов,— но немного знает русский.
— Здравствуйте,-— сказала она по-русски Репнину, покраснев до ушей.
Репнин поневоле стал к ней присматриваться. Жгучая брюнетка, какими крайне редко, почти никогда не бывают англичанки, к тому же некрасивая. Она продолжала стоять на одной ноге, точно статуя амазонки. Волосы у нее были распущены, хотя она и собиралась плавать. У нее был вид задумчивой коровы, если только корова может задумываться. Мутные большие карие глаза. Она так странно смотрела на него, поминутно заливаясь краской. Широкие ноздри ее раздувались, точно она задохнулась от быстрого бега.
Неприятную свою манеру иронично улыбаться при знакомстве Репнин не мог побороть и теперь. Она, должно быть, заметила это и потупилась. Хмурая тень набежала на ее лицо. Репнин, с таким отрадным чувством вспоминавший в Лондоне своих крестьян, при первом же знакомстве с русскими эмигрантами, с которыми им приходилось встречаться за границей, чаще всего ронял презрительно: «Средний класс». Это было необъяснимо для Нади. Ведь по его отзывам, он прекрасно чувствовал себя среди сапожников и продавщиц из обувного подвала.
Крылов с самого начала невесть отчего был расположен к Репнину. Уже после первых минут разговора Репнин знал о нем буквально все. Родился Крылов в Твери, отец его был гарнизонным врачом, каковым впоследствии стал и он в той же Твери, пока не уехал из России. Жена его — приятельница госпожи Фои. Они поженились во время войны. Он был в Италии, где ему пришлось много всего повидать: убийства, грабежи, насилие. Безобразнее всех были марокканцы, англичане — надо отдать им должное — вели себя по-человечески. Он работал в Ливерпуле, был там врачом, а теперь в Лондоне, на том берегу Темзы. Их обрадовала весть о приезде князя Репнина. Все его ждали. В отеле много русских и вообще здесь очень хорошо. Признаться, он просто мечтал отдохнуть от больницы, операций и скальпеля, но человек невероятное создание. Теперь ему этого как раз недостает. Когда у него нет по крайней мере двух операций ежедневно, он чувствует себя не в своей тарелке. Прямо-таки заболевает. Человеку невозможно угодить. Все это Крылов говорил по-английски, видимо, из-за своей жены.
Госпожа Крылова слушала своего разговорчивого мужа молча. И лишь то и дело заливалась краской. Лицо у нее было некрасивым, хотя и необычным, но у нее была прекрасная фигура амазонки. Пока ее муж и Репнин продолжали стоять, она опустилась на песок, а потом и легла. Без всяких слов. Закинув руки за голову.
Со своей обычной иронической усмешкой Репнин тоже опустился на песок, его примеру последовал и Крылов. Доктор продолжал рассказывать о жизни в отеле. Вытянувшись на горячем песке, госпожа Крылова, конечно, не подозревала, насколько рискованна эта ее поза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201