За короткое время к себе на родину выехало несколько известных поляков, а нескольких чехов, намеревавшихся возвратиться восвояси, задержали на побережье.
Очень волновались и люди, близкие к Комитету. Пало подозрение и на Репнина, а спасло его то, что Крылов был много, много ближе с Сорокиным и .капитаном Беляевым, усомниться в которых никому бы не пришло в голову.
Репнин после отъезда жены и переезда в маленькую идиллическую деревеньку на шоссе, ведущем в Доркинг, словно бы скрылся и совсем затих. Он прерывал всякие разговоры и о Крылове, и о Лондоне. Поверить в то, что он терзается и грустит из-за отъезда жены, эмигранты не могли. А он и не собирался их в этом убеждать.
А сам себе должен был признаться, что стареет. Его большие, темные глаза потускнели. Держался он прямо, и походка была еще твердой, но руки стали жилистыми, и он словно ссохся.
Обыватели, жившие по соседству с маленькой деревенской гостиницей, спрашивали друг у друга: что это за человек? Но уже с первого взгляда на него догадывались — иностранец. И только поседевшие виски выдавали его тайну: он чувствовал, что стареет.
Русские в Лондоне считали Репнина романтиком и человеком надменным, хотя знали, что он живет на грани нищеты. Впрочем, в этом рухнувшем мире высокомерно вели себя и другие русские эмигранты, даже те из них, что на перекрестках европейских столиц продавали газеты. Все эти русские мужчины и их жены жили двойной жизнью. Одна, внешняя,— нищенская, жалкая, страдальческая, а другая, внутренняя,—в тайных воспоминаниях о прошлом, о России, о былом богатстве. Они жили, словно переодетые в нищих принцы. Словно переодетые в трактирщиц принцессы. Для
Репнина такая жизнь уже превратилась в тихое помешательство. Сазонов и отец сделали из него русского офицера. Он, можно сказать, даже несколько отупел. В каждом человеке он видел только солдата.
Состоя без особого дела при конюшнях графини Пановой, в Доркинге, он часто и подолгу сидел, погрузившись в думы, и ему казалось, жизнь и впрямь лишилась для него всякого смысла. Время от времени ему мерещилось, будто он перевернулся вверх тормашками и летит вниз головой, все глубже погружаясь в окружающую его идиллию, состоящую из облаков, неба и зелени. И, думалось, приземлится он где-то далеко-далеко, там, где Россия. То, что он сбежал от жены доктора, которая предлагала себя ему уже в Корнуолле, произошло не только потому, что роль «помощника» в супружеской жизни приятеля казалась ему недостойной русского офицера и что эта женщина была матерью маленьких детей, но прежде всего потому, что после Надиного отъезда он ясно ощутил, как быстро и неуклонно стареет.
Впрочем, было странно, что сейчас, когда он остался один, когда уехала Надя, вокруг без конца вертелись женщины, будто их кто-то подсылал к нему, будто заставлял перед ним отплясывать.
Каждый день, отправляясь в Доркинг, в конюшни, он, как бы случайно, встречал в автобусе хорошенькую секретаршу графини, которая, весело улыбаясь, приглашала купаться в какой-то бассейн, где можно было нырять и где она по утрам плавала почти голая. Она зазывала его и на чай к себе домой, навязывала какие-то английские книги почитать и предлагала познакомить его со своими приятельницами, которые вечером играли в кегли в женском хоккейном клубе. В смеющихся, веселых глазах этой молоденькой блондинки явно проглядывал дьяволенок.
Немало удивительного было и в его новой квартире. И вокруг гостиницы, рядом с остановкой доркингского автобуса. В той деревушке, где поселила его старая графиня.
Его хозяева, уже пожилые владельцы трактира, были людьми простыми. Но у них была дочь Мэри, которая каждое утро приносила Репнину чай в комнату. Она входила, неся поднос с чаем, словно букет цветов на продажу, и походила на красивую актрису в роли Робина Гуда. Во всяком случае ему так казалось.
Смотрела на него как-то странно. Вечно улыбалась, весело.
Сидя в одиночестве возле конюшен графини Пановой, в Доркинге, он часами предавался размышлениям. Спрашивал себя, куда заведет его эта жизнь. Не в Россию, это совершенно ясно. То, что он не захотел связаться с госпожой Крыловой, которая домогалась его еще в Корнуолле, объяснялось не только неловкостью, испытываемой женатым человеком перед женщиной, имеющей детей. Значительно важнее было то, что он считал подобную связь недостойной князя, офицера, да еще русского. Из Преображенского полка он выбыл совсем случайно, хотя Барлов сразу в него вступил. И снова он с удивлением констатировал, что он уже не в том возрасте, когда люди вступают в подобные связи. К тому же не покидало страшное ощущение быстрого старения. Он вспомнил, как в тот день, когда он вернулся из Корнуолла, на вокзале «Виктория» его хотели усадить в инвалидную коляску и таким образом препроводить до такси. Это расстроило его, но не только потому, что у него лопнуло сухожилие, что он с трудом мог передвигаться.
Он отказался тогда, потому что все это происходило на перроне, по которому быстро сновали мужчины и женщины, что рядом стояли новенькие экспрессы.
Они рядом с Надей хотели катить его на инвалидной коляске, как беспомощного старика? Теперь он все. чаще вспоминал, что является русским офицером, и подтрунивал над Наполеоном, будто встретил и его в Корнуолле.
Оставшись один, без Нади, Репнин в первое мгновение облегченно вздохнул: он спас собственную жену от нищенского посоха в старости.
Однако через несколько дней, заметив, как домогается близости с ним жена доктора Крылова, а при этом имеет на него виды и изуродованная, но все еще привлекательная и порочная госпожа Петряева, да и та, совсем молоденькая соотечественница, вышедшая замуж за старика-шотландца, почувствовал сильное беспокойство. То, что после отъезда Нади он должен будет завести себе любовницу, Репнину и в голову не приходило. Сейчас сама мысль об этом его поразила.
Он вспомнил, как Надя, такая красивая, говорила перед своим отъездом, что их разлука кажется ей какой- то бессмыслицей. Что хорошего может из нее полу
читься? Разве в Нью-Йорке будет им лучше, чем в Лондоне? Марии Петровне удалось завести там небольшой бутик модных шляпок и бижутерии в холле роскошного отеля — но что это значит? Обеспечит хороший заработок? Беззаботную жизнь? Безбедную старость? Ерунда. Чепуха — произнесла она по-русски.
Допустим, она кое-что сможет заработать на куклах. На этих эскимосах и русских балеринах. На Петрушке Нижинского. Разве на это проживешь, разве не лучше было бы остаться в Лондоне? У них еще впереди несколько лет любви. До старости далеко. Он не старый. Она любит его. А когда придет старость, все изменится. Разве не лучше было бы остаться здесь, возле графини, которая так добра к ним?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201
Очень волновались и люди, близкие к Комитету. Пало подозрение и на Репнина, а спасло его то, что Крылов был много, много ближе с Сорокиным и .капитаном Беляевым, усомниться в которых никому бы не пришло в голову.
Репнин после отъезда жены и переезда в маленькую идиллическую деревеньку на шоссе, ведущем в Доркинг, словно бы скрылся и совсем затих. Он прерывал всякие разговоры и о Крылове, и о Лондоне. Поверить в то, что он терзается и грустит из-за отъезда жены, эмигранты не могли. А он и не собирался их в этом убеждать.
А сам себе должен был признаться, что стареет. Его большие, темные глаза потускнели. Держался он прямо, и походка была еще твердой, но руки стали жилистыми, и он словно ссохся.
Обыватели, жившие по соседству с маленькой деревенской гостиницей, спрашивали друг у друга: что это за человек? Но уже с первого взгляда на него догадывались — иностранец. И только поседевшие виски выдавали его тайну: он чувствовал, что стареет.
Русские в Лондоне считали Репнина романтиком и человеком надменным, хотя знали, что он живет на грани нищеты. Впрочем, в этом рухнувшем мире высокомерно вели себя и другие русские эмигранты, даже те из них, что на перекрестках европейских столиц продавали газеты. Все эти русские мужчины и их жены жили двойной жизнью. Одна, внешняя,— нищенская, жалкая, страдальческая, а другая, внутренняя,—в тайных воспоминаниях о прошлом, о России, о былом богатстве. Они жили, словно переодетые в нищих принцы. Словно переодетые в трактирщиц принцессы. Для
Репнина такая жизнь уже превратилась в тихое помешательство. Сазонов и отец сделали из него русского офицера. Он, можно сказать, даже несколько отупел. В каждом человеке он видел только солдата.
Состоя без особого дела при конюшнях графини Пановой, в Доркинге, он часто и подолгу сидел, погрузившись в думы, и ему казалось, жизнь и впрямь лишилась для него всякого смысла. Время от времени ему мерещилось, будто он перевернулся вверх тормашками и летит вниз головой, все глубже погружаясь в окружающую его идиллию, состоящую из облаков, неба и зелени. И, думалось, приземлится он где-то далеко-далеко, там, где Россия. То, что он сбежал от жены доктора, которая предлагала себя ему уже в Корнуолле, произошло не только потому, что роль «помощника» в супружеской жизни приятеля казалась ему недостойной русского офицера и что эта женщина была матерью маленьких детей, но прежде всего потому, что после Надиного отъезда он ясно ощутил, как быстро и неуклонно стареет.
Впрочем, было странно, что сейчас, когда он остался один, когда уехала Надя, вокруг без конца вертелись женщины, будто их кто-то подсылал к нему, будто заставлял перед ним отплясывать.
Каждый день, отправляясь в Доркинг, в конюшни, он, как бы случайно, встречал в автобусе хорошенькую секретаршу графини, которая, весело улыбаясь, приглашала купаться в какой-то бассейн, где можно было нырять и где она по утрам плавала почти голая. Она зазывала его и на чай к себе домой, навязывала какие-то английские книги почитать и предлагала познакомить его со своими приятельницами, которые вечером играли в кегли в женском хоккейном клубе. В смеющихся, веселых глазах этой молоденькой блондинки явно проглядывал дьяволенок.
Немало удивительного было и в его новой квартире. И вокруг гостиницы, рядом с остановкой доркингского автобуса. В той деревушке, где поселила его старая графиня.
Его хозяева, уже пожилые владельцы трактира, были людьми простыми. Но у них была дочь Мэри, которая каждое утро приносила Репнину чай в комнату. Она входила, неся поднос с чаем, словно букет цветов на продажу, и походила на красивую актрису в роли Робина Гуда. Во всяком случае ему так казалось.
Смотрела на него как-то странно. Вечно улыбалась, весело.
Сидя в одиночестве возле конюшен графини Пановой, в Доркинге, он часами предавался размышлениям. Спрашивал себя, куда заведет его эта жизнь. Не в Россию, это совершенно ясно. То, что он не захотел связаться с госпожой Крыловой, которая домогалась его еще в Корнуолле, объяснялось не только неловкостью, испытываемой женатым человеком перед женщиной, имеющей детей. Значительно важнее было то, что он считал подобную связь недостойной князя, офицера, да еще русского. Из Преображенского полка он выбыл совсем случайно, хотя Барлов сразу в него вступил. И снова он с удивлением констатировал, что он уже не в том возрасте, когда люди вступают в подобные связи. К тому же не покидало страшное ощущение быстрого старения. Он вспомнил, как в тот день, когда он вернулся из Корнуолла, на вокзале «Виктория» его хотели усадить в инвалидную коляску и таким образом препроводить до такси. Это расстроило его, но не только потому, что у него лопнуло сухожилие, что он с трудом мог передвигаться.
Он отказался тогда, потому что все это происходило на перроне, по которому быстро сновали мужчины и женщины, что рядом стояли новенькие экспрессы.
Они рядом с Надей хотели катить его на инвалидной коляске, как беспомощного старика? Теперь он все. чаще вспоминал, что является русским офицером, и подтрунивал над Наполеоном, будто встретил и его в Корнуолле.
Оставшись один, без Нади, Репнин в первое мгновение облегченно вздохнул: он спас собственную жену от нищенского посоха в старости.
Однако через несколько дней, заметив, как домогается близости с ним жена доктора Крылова, а при этом имеет на него виды и изуродованная, но все еще привлекательная и порочная госпожа Петряева, да и та, совсем молоденькая соотечественница, вышедшая замуж за старика-шотландца, почувствовал сильное беспокойство. То, что после отъезда Нади он должен будет завести себе любовницу, Репнину и в голову не приходило. Сейчас сама мысль об этом его поразила.
Он вспомнил, как Надя, такая красивая, говорила перед своим отъездом, что их разлука кажется ей какой- то бессмыслицей. Что хорошего может из нее полу
читься? Разве в Нью-Йорке будет им лучше, чем в Лондоне? Марии Петровне удалось завести там небольшой бутик модных шляпок и бижутерии в холле роскошного отеля — но что это значит? Обеспечит хороший заработок? Беззаботную жизнь? Безбедную старость? Ерунда. Чепуха — произнесла она по-русски.
Допустим, она кое-что сможет заработать на куклах. На этих эскимосах и русских балеринах. На Петрушке Нижинского. Разве на это проживешь, разве не лучше было бы остаться в Лондоне? У них еще впереди несколько лет любви. До старости далеко. Он не старый. Она любит его. А когда придет старость, все изменится. Разве не лучше было бы остаться здесь, возле графини, которая так добра к ним?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201