Во всяком случае, ему кажется, что именно здесь он как-то видел конечную остановку этих автобусов. Хочет еще раз проверить. Авось удастся как-нибудь незаметно выведать, каким образом можно устроиться гидом в экскурсионный автобус? Он помнит, что его друг, поляк Ордынский, советовал заняться именно такой работой.
Подумал: только не домой, только подольше не попадать на глаза Наде. Что он ей скажет? Жена сейчас получает помощь от Марии Петровны, но ему не нужны эти женины деньги. Они жгут его руки, уязвляют честолюбие. Сейчас у него в кармане письмо об увольнении и почти тридцать фунтов, и он знает, что с этими деньгами может целый месяц делать вид, будто по-прежнему служит у Лахура. А через месяц в любом случае всему этому придет конец. И хотя на нем было вполне пристойное, совсем еще не поношенное пальто, в котором он походил на проезжего моряка — а моряки в Лондоне самые любимые и уважаемые люди,— Репнин решил не заходить в ресторан. Съест то, что взял с собой на обед в лавку, что лежит у него в кармане в большой металлической коробке. Он направляется в маленький сквер за Почтамтом, где, помнится, было несколько скамеек. Ноябрь миновал, и там, вероятно, сейчас никого нет, все пусто.
Целая стайка странных, слишком больших лондонских воробьев слетелась к его скамейке, и он в сумерках смотрит на них с грустью. Не прыгают друг на друга. Клюют. Он им бросает крошки. Раньше ему и в голову не приходило задаться вопросом: сколько же на свете воробьев — от его Набережного до Лондона — машут крылышками и подбирают крошки? Крадут крохи один у другого, крадут.
Только начал есть, как пошел мокрый снег с дождем, и он решил все же зайти в какое-нибудь кафе, выпить чаю. Некоторое время сидел в чайной возле старого вокзала, где почти никого не было и где ему подали чай. На чашке виднелись следы губной помады — до него из этой чашки пила чай, вероятно, какая- то женщина. На неубранном столе стояла еще одна чашка с блюдечком, которую выпил и оставил предшествующий посетитель. Тогда он перелил чай из своей чашки в пустую, как будто свой уже выпил. Этого никто не заметил. Только ребенок, сидевший с матерью за одним из столов возле двери, перестал жевать и удивленно уставился на него. Долго на него смотрел. С любопытством. Репнин, вообще любивший детей, отвернулся.
Меж тем в чайную вошел какой-то бородатый мужчина и сел.
Репнин раздумывал, куда ему отсюда направиться. Если б были лишние деньги, можно было бы провести несколько часов за чашкой чая и чтением газет в каком-нибудь приличном кафе, в тепле, или пойти в кино.
Женщина, чей ребенок рассматривал его с любопытством, весьма любезно обратилась к вошедшему мужчине. Он ей в ответ пробормотал, что уже третий час.
В чайной было несколько человек, но она выглядела пустой.
Почти совсем стемнело, что в Лондоне в зимнее время происходит очень рано. В Лондоне много одиноких женщин, которые часами сидят в чайных, делая вид, будто чего-то ожидают. Поезда. Знакомого. Много здесь и грязных чашек. А встречаются и люди, которые приходят в бар, чайную, в зал ожидания или в погребок и ничего не заказывают,— просто проводят здесь целый день, будто уже уехали из Лондона куда-то далеко, в Китай, в Азию? — и охотно знакомятся и заговаривают с соседями по столу. И дело не в каких-либо дурных намерениях и вовсе не в деньгах — просто людям хочется с кем-то поговорить, хотя бы с самим собой, и они бормочут в одиночестве и даже улыбаются. Им хочется сообщить случайному собеседнику что-то необычное.
Как он думает, сколько людей можно было бы накормить на деньги, потраченные общиной на эти рождественские украшения улиц? А заметил ли он, как теперь собирают опавшие листья в Гайд-парке? Чело
век улыбнулся. Мотор засасывает их вместе с воздухом. Мусор сбрасывается прямо в грузовики. Да, но с листьями не так-то просто. Ха, ха, ха. Часть их все равно остается. Высыпается на дорогу. Листья не хотят в грузовик.
Репнин улыбался и в разговор не вступал, но чтобы не обидеть мужчину, который ничего плохого ему не сделал, кивал головой, как бы поддакивая. Бросив жестяную ложку в чашку, из которой перелил чай, он встал, решил уйти. Спокойной ночи.
Засмотревшись на незнакомого посетителя, жаждущего найти собеседника, он заметил, что тот с бородой, и тут же вспомнил о своем обещании .жене. Сбрить бороду.
Он заплатил за чай, вышел на улицу и медленно направился к дому, где теперь жил. Словно желая, чтобы дом оказался подальше, он шел медленно и шагал, шагал не спеша.
Рождественские украшения, развешенные над улицами вблизи Пикадилли, сверкали в свете фонарей, который падал на них будто с неба. Пластик, превращенный в цепи и цветы, казался драгоценным камнем — топазом, смарагдом, сапфиром, аметистом, рубином и бриллиантом. Гигантские венцы над улицей сияли в полумраке. Красный внизу обруч завершался сверху зеленью,, словно елка, украшенная венком звезд, в центре которого сверкал бриллиант. Из этого звездного обруча подымался вверх мерцающий синий, словно бы обелиск из сапфира, у которого высоко на шпиле располагалась еще одна звезда, но уже более крупная и голубая. А так как с этих корон направо и налево свисали, будто королевский плащ, гирлянды красных звезд, касающиеся крыш домов, какому-нибудь ребенку и впрямь могло почудиться, что над улицей шествует король или королева великанов, бестелесные, но с коронами на головах и в развевающихся по небу плащах.
Под развешенными над улицей украшениями нескончаемым потоком ползли машины, монотонный грохот которых прерывался гудками автомобилей, словно бы исходящими из пары огромных пылающих глаз, в бесконечной веренице медленно скользящих, похожих на носорогов чудовищ. В этой круговерти света, блеска фонарей, мигания фар, движущихся в двух направлениях, матово светился посреди улицы, словно стеклянный, зажженный изнутри столб с на
писанными на нем черными словами; «Держись левой стороны.
Цирюльных заведений в центре Лондона на улицах нет, они встречаются только в предместьях. В центре — лишь огромные парикмахерские, размещенные под землей, под гостиницами, под станциями подземки, в подвалах больших универмагов. Проблуждав в сумерках почти час, Репнин добрался до большого универмага, куда иногда ходил с Надей й под которым, он знал, есть огромная парикмахерская, где он намеревался сбрить свою бороду, быстро. У него совсем вылетело из головы, что здесь это обойдется недешево, да и народу всегда битком набито. Обычно посетители заранее, за час-два, а то и за несколько дней записываются по телефону на стрижку или бритье. Называя свое полное имя. В подвальном помещении, куда спустился Репнин, еще на лестнице пахло мылом, лаком для ногтей, лосьонами и все сверкало белизной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201
Подумал: только не домой, только подольше не попадать на глаза Наде. Что он ей скажет? Жена сейчас получает помощь от Марии Петровны, но ему не нужны эти женины деньги. Они жгут его руки, уязвляют честолюбие. Сейчас у него в кармане письмо об увольнении и почти тридцать фунтов, и он знает, что с этими деньгами может целый месяц делать вид, будто по-прежнему служит у Лахура. А через месяц в любом случае всему этому придет конец. И хотя на нем было вполне пристойное, совсем еще не поношенное пальто, в котором он походил на проезжего моряка — а моряки в Лондоне самые любимые и уважаемые люди,— Репнин решил не заходить в ресторан. Съест то, что взял с собой на обед в лавку, что лежит у него в кармане в большой металлической коробке. Он направляется в маленький сквер за Почтамтом, где, помнится, было несколько скамеек. Ноябрь миновал, и там, вероятно, сейчас никого нет, все пусто.
Целая стайка странных, слишком больших лондонских воробьев слетелась к его скамейке, и он в сумерках смотрит на них с грустью. Не прыгают друг на друга. Клюют. Он им бросает крошки. Раньше ему и в голову не приходило задаться вопросом: сколько же на свете воробьев — от его Набережного до Лондона — машут крылышками и подбирают крошки? Крадут крохи один у другого, крадут.
Только начал есть, как пошел мокрый снег с дождем, и он решил все же зайти в какое-нибудь кафе, выпить чаю. Некоторое время сидел в чайной возле старого вокзала, где почти никого не было и где ему подали чай. На чашке виднелись следы губной помады — до него из этой чашки пила чай, вероятно, какая- то женщина. На неубранном столе стояла еще одна чашка с блюдечком, которую выпил и оставил предшествующий посетитель. Тогда он перелил чай из своей чашки в пустую, как будто свой уже выпил. Этого никто не заметил. Только ребенок, сидевший с матерью за одним из столов возле двери, перестал жевать и удивленно уставился на него. Долго на него смотрел. С любопытством. Репнин, вообще любивший детей, отвернулся.
Меж тем в чайную вошел какой-то бородатый мужчина и сел.
Репнин раздумывал, куда ему отсюда направиться. Если б были лишние деньги, можно было бы провести несколько часов за чашкой чая и чтением газет в каком-нибудь приличном кафе, в тепле, или пойти в кино.
Женщина, чей ребенок рассматривал его с любопытством, весьма любезно обратилась к вошедшему мужчине. Он ей в ответ пробормотал, что уже третий час.
В чайной было несколько человек, но она выглядела пустой.
Почти совсем стемнело, что в Лондоне в зимнее время происходит очень рано. В Лондоне много одиноких женщин, которые часами сидят в чайных, делая вид, будто чего-то ожидают. Поезда. Знакомого. Много здесь и грязных чашек. А встречаются и люди, которые приходят в бар, чайную, в зал ожидания или в погребок и ничего не заказывают,— просто проводят здесь целый день, будто уже уехали из Лондона куда-то далеко, в Китай, в Азию? — и охотно знакомятся и заговаривают с соседями по столу. И дело не в каких-либо дурных намерениях и вовсе не в деньгах — просто людям хочется с кем-то поговорить, хотя бы с самим собой, и они бормочут в одиночестве и даже улыбаются. Им хочется сообщить случайному собеседнику что-то необычное.
Как он думает, сколько людей можно было бы накормить на деньги, потраченные общиной на эти рождественские украшения улиц? А заметил ли он, как теперь собирают опавшие листья в Гайд-парке? Чело
век улыбнулся. Мотор засасывает их вместе с воздухом. Мусор сбрасывается прямо в грузовики. Да, но с листьями не так-то просто. Ха, ха, ха. Часть их все равно остается. Высыпается на дорогу. Листья не хотят в грузовик.
Репнин улыбался и в разговор не вступал, но чтобы не обидеть мужчину, который ничего плохого ему не сделал, кивал головой, как бы поддакивая. Бросив жестяную ложку в чашку, из которой перелил чай, он встал, решил уйти. Спокойной ночи.
Засмотревшись на незнакомого посетителя, жаждущего найти собеседника, он заметил, что тот с бородой, и тут же вспомнил о своем обещании .жене. Сбрить бороду.
Он заплатил за чай, вышел на улицу и медленно направился к дому, где теперь жил. Словно желая, чтобы дом оказался подальше, он шел медленно и шагал, шагал не спеша.
Рождественские украшения, развешенные над улицами вблизи Пикадилли, сверкали в свете фонарей, который падал на них будто с неба. Пластик, превращенный в цепи и цветы, казался драгоценным камнем — топазом, смарагдом, сапфиром, аметистом, рубином и бриллиантом. Гигантские венцы над улицей сияли в полумраке. Красный внизу обруч завершался сверху зеленью,, словно елка, украшенная венком звезд, в центре которого сверкал бриллиант. Из этого звездного обруча подымался вверх мерцающий синий, словно бы обелиск из сапфира, у которого высоко на шпиле располагалась еще одна звезда, но уже более крупная и голубая. А так как с этих корон направо и налево свисали, будто королевский плащ, гирлянды красных звезд, касающиеся крыш домов, какому-нибудь ребенку и впрямь могло почудиться, что над улицей шествует король или королева великанов, бестелесные, но с коронами на головах и в развевающихся по небу плащах.
Под развешенными над улицей украшениями нескончаемым потоком ползли машины, монотонный грохот которых прерывался гудками автомобилей, словно бы исходящими из пары огромных пылающих глаз, в бесконечной веренице медленно скользящих, похожих на носорогов чудовищ. В этой круговерти света, блеска фонарей, мигания фар, движущихся в двух направлениях, матово светился посреди улицы, словно стеклянный, зажженный изнутри столб с на
писанными на нем черными словами; «Держись левой стороны.
Цирюльных заведений в центре Лондона на улицах нет, они встречаются только в предместьях. В центре — лишь огромные парикмахерские, размещенные под землей, под гостиницами, под станциями подземки, в подвалах больших универмагов. Проблуждав в сумерках почти час, Репнин добрался до большого универмага, куда иногда ходил с Надей й под которым, он знал, есть огромная парикмахерская, где он намеревался сбрить свою бороду, быстро. У него совсем вылетело из головы, что здесь это обойдется недешево, да и народу всегда битком набито. Обычно посетители заранее, за час-два, а то и за несколько дней записываются по телефону на стрижку или бритье. Называя свое полное имя. В подвальном помещении, куда спустился Репнин, еще на лестнице пахло мылом, лаком для ногтей, лосьонами и все сверкало белизной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201