На один день. Так уж вышло...
- Знаю, - сказала она, - сказывал твой братец. Бог тебе судья, а я не
осужу. Голоден, чай?
И вот я сидел за столом, а чудо все длилось, и было так странно и так
хорошо на душе. Я дома, а где-то когда-то жил на свете какой-то почти
забытый Тилам Бэрсар.
Как совместить профессора Бэрсара с вот этим тощим грязным
оборванцем? Никак. Совсем никак.
- Ты чего? - спросила Суил.
- Что?
- Смеешься чего?
- Потому, что мне хорошо.
Суил потупилась, а мать отозвалась от печки:
- Так не зря ж молвлено: "отчий дом краше всех хором".
Даже тех где я нынче живу.
- Как вы тут жили? - спросил я мать. - Деньги у тебя еще есть?
- Да мы их, почитай, не трогали. Забыл, чай, что я на слободке первая
швея? Хожу по людям, да и Суил без дела не сидит. Так и бьемся.
- Прости, матушка!
- Да бог с тобой! Мне работа не в тягость, думы горше. Не было в
нашем роду, чтоб ночной дорожкой ходил. От людей стыдно, Равл!
- А ты не стыдись. Я ничего плохого не делаю. Только и того, что
хочу, чтобы людям получше жилось.
- Бог нам долю присудил, Равл. Всякому своя доля дадена, грех ее
менять. Да ведь вам-то, молодым, все без толку! Покуда жизнь не вразумит,
страх не слушаете. Ох, Равл, сколько мне той жизни оставалось! Хоть
малость бы в покое пожить, на внучат порадоваться!
Потерпи, матушка, все тебе будет.
И я спросил у Суил:
- А ты, птичка? Ты меня подождешь? Не прогонишь, когда я смогу к тебе
прийти?
Она сидела, потупившись, а тут нежно и доверчиво поглядела в глаза и
сказала просто:
- Полно, Тилар! Сам знаешь, что не прогоню. И ждать буду, сколько
велишь.
И потом в моем подземелье, в самые черные мои часы, только и было у
меня утешения, что эти слова и этот взгляд, и то, как доверчиво легла в
мою руку Суил.
А светлых часов с тех пор у меня уже не было. Мрак был вокруг - не
просто привычная темень моей тюрьмы, а черная ночь, придавившая Квайр.
Никто не мог мне помочь, оставалось лишь стиснуть зубы и работать почти
без надежды. Потому, что теперь это было мое дело, и больше некому было
делать его.
Тисулар рвался к власти, и мясорубка сыскного приказа работала без
устали день и ночь. Сотни людей исчезали в ее пасти. Те, кто любил родину
и не любил кеватцев, те, кто сетовал на непосильные налоги, те, кто чем-то
не угодил Тисулару или кому-то из его холуев, те, кого оклеветали враги,
те, кто просто попался в нее. Одни исчезали в застенках бесследно, другие
на миг возникали на плахе, чтобы опять - уже навек - кануть в небытие.
Шпионы, доносчики, соглядатаи наполнили город словно чумные крысы, ловили
каждое слово, высматривали вынюхивали, клеветали, и все новые жертвы -
лучшие люди Квайра! - навек уходили во тьму.
Город замер и притаился, опустел, как во время мора, даже Братство
пока притихло. Ложное спокойствие - и зря Тисулар обольщался предгрозовой
тишиной. Я-то знал, что за этим таится. Молчание было, как низовой пожар,
как пар в котле, где клапан заклинен. Ничтожный повод - и грянет взрыв.
Ужасный преждевременный бунт, который погубит Квайр. Я ждал этого и
боялся, я заразил своим страхом Асага, и жгучее, изводящее ожидание, как
общее горе, сблизило нас.
Он верил мне - и не верил, доверял - и опасался, мы ссорились,
спорили, с трудом понимали друг друга - и все-таки я был рад, что в этот
жестокий час пришлось работать с Асагом, а не с Баруфом.
Нет, на Баруфа я не сердился. Я искренне восхищался его безупречной
игрой. Он знал, что делал, когда оставлял меня в Квайре.
Я не знал о Братстве? Это понятно: оно пока не входило в игру. Уж
слишком оно тугодумно, инерционно, и слишком завязано на Садан. А у Баруфа
каждый знает лишь столько, сколько ему положено знать. Обижаться на это?
Глупо. Баруфа не изменить. Проклятый отпечаток Олгона, когда не можешь
верить и тем, кому не можешь не верить.
Да, он должен был покинуть страну, спасая хрупкое равновесие, и он
мог себе это позволить, ведь все рассчитано и учтено. Все, кроме столицы.
Квайр был и оставался опасным местом, здесь сошлись две неуправляемые
силы: Братство и охранка Симага. То, что не сделали века угнетения, могут
сделать недели террора; пружина и так слишком зажата, пустяк - и все
полетит к чертям.
Он подсадил меня к Братству.
Нет, он вовсе не жертвовал мной. У меня была возможность и выжить.
Да, он не сказал мне ни слова. Знай я, в чем дело, я бы полез
напролом, - и уже лежал бы под снегом в каком-то овраге. Да, он знал, что
я пойду к Таласару и заставлю Братство следить за мной. Интересно,
остальное он тоже предвидел?
Все я понимал и все мог оправдать, только вот легче не становилось. Я
не жажду лидерства и готов подчиняться Баруфу - но быть куклой в его
руках? Да нет, хватит, пожалуй.
И еще одно придавило меня: я понял, наконец, что такое Церковь. Не
вера, скрашивающая тяготы жизни, не вечный набор молитв и обрядов, а
каркас, скрепляющий плоть государства, то, что определяет жизнь человека
от рождения до могилы. Она не была безвредна и в Олгоне - здесь она
подчинила все. Она властвовала во дворцах и в избах, в быту и в науке.
Любознательным она оставила философию и теологию, на естественные же науки
был положен железный запрет. Медицину она свела к шарлатанству, астрономию
к гаданию по звездам, химию - к колдовству, физику - к многословным
рассуждениям о душах предметов и об отношениях этих душ.
Сомнение в общепринятом могло идти только от дьявола, вот так и
рассматривался всякий эксперимент. Опытный путь вел прямиком к смерти;
одних она убивала собственными руками, других - руками озверевшей от
страха толпы. Исключений не было, никакого просвета, и будущее как-то не
радовало меня.
Там, в лесу, под уютное молчание Эргиса, я наивно пытался рассчитать
свою жизнь. Если я доживу, если мы победим, я оставлю Баруфа на самой
вершине власти, отберу способных ребят - и буду учить. Сначала азы: основы
механики и оптики, минимум теории, зато каждый шаг подтвержден или
опровергнут экспериментом. Из предыдущего опыта вытекает каждая мысль и
порождает новый опыт. Никаких переваренных знаний, просто все время
чуть-чуть подталкивать их, заставлять до всего доходить своим умом. Я ведь
это умею: немало моих ребят честно заняло свое место в науке, хоть для
славы мне хватило бы и одного Баяса.
Очень смешно? Теперь я понял, как это смешно. Стоит начать - и
Церковь станет стеной на пути. Не поможет ни хитрость, ни притворство -
все равно она прикончит меня, а со мною всех тех, кого я успел разбудить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
- Знаю, - сказала она, - сказывал твой братец. Бог тебе судья, а я не
осужу. Голоден, чай?
И вот я сидел за столом, а чудо все длилось, и было так странно и так
хорошо на душе. Я дома, а где-то когда-то жил на свете какой-то почти
забытый Тилам Бэрсар.
Как совместить профессора Бэрсара с вот этим тощим грязным
оборванцем? Никак. Совсем никак.
- Ты чего? - спросила Суил.
- Что?
- Смеешься чего?
- Потому, что мне хорошо.
Суил потупилась, а мать отозвалась от печки:
- Так не зря ж молвлено: "отчий дом краше всех хором".
Даже тех где я нынче живу.
- Как вы тут жили? - спросил я мать. - Деньги у тебя еще есть?
- Да мы их, почитай, не трогали. Забыл, чай, что я на слободке первая
швея? Хожу по людям, да и Суил без дела не сидит. Так и бьемся.
- Прости, матушка!
- Да бог с тобой! Мне работа не в тягость, думы горше. Не было в
нашем роду, чтоб ночной дорожкой ходил. От людей стыдно, Равл!
- А ты не стыдись. Я ничего плохого не делаю. Только и того, что
хочу, чтобы людям получше жилось.
- Бог нам долю присудил, Равл. Всякому своя доля дадена, грех ее
менять. Да ведь вам-то, молодым, все без толку! Покуда жизнь не вразумит,
страх не слушаете. Ох, Равл, сколько мне той жизни оставалось! Хоть
малость бы в покое пожить, на внучат порадоваться!
Потерпи, матушка, все тебе будет.
И я спросил у Суил:
- А ты, птичка? Ты меня подождешь? Не прогонишь, когда я смогу к тебе
прийти?
Она сидела, потупившись, а тут нежно и доверчиво поглядела в глаза и
сказала просто:
- Полно, Тилар! Сам знаешь, что не прогоню. И ждать буду, сколько
велишь.
И потом в моем подземелье, в самые черные мои часы, только и было у
меня утешения, что эти слова и этот взгляд, и то, как доверчиво легла в
мою руку Суил.
А светлых часов с тех пор у меня уже не было. Мрак был вокруг - не
просто привычная темень моей тюрьмы, а черная ночь, придавившая Квайр.
Никто не мог мне помочь, оставалось лишь стиснуть зубы и работать почти
без надежды. Потому, что теперь это было мое дело, и больше некому было
делать его.
Тисулар рвался к власти, и мясорубка сыскного приказа работала без
устали день и ночь. Сотни людей исчезали в ее пасти. Те, кто любил родину
и не любил кеватцев, те, кто сетовал на непосильные налоги, те, кто чем-то
не угодил Тисулару или кому-то из его холуев, те, кого оклеветали враги,
те, кто просто попался в нее. Одни исчезали в застенках бесследно, другие
на миг возникали на плахе, чтобы опять - уже навек - кануть в небытие.
Шпионы, доносчики, соглядатаи наполнили город словно чумные крысы, ловили
каждое слово, высматривали вынюхивали, клеветали, и все новые жертвы -
лучшие люди Квайра! - навек уходили во тьму.
Город замер и притаился, опустел, как во время мора, даже Братство
пока притихло. Ложное спокойствие - и зря Тисулар обольщался предгрозовой
тишиной. Я-то знал, что за этим таится. Молчание было, как низовой пожар,
как пар в котле, где клапан заклинен. Ничтожный повод - и грянет взрыв.
Ужасный преждевременный бунт, который погубит Квайр. Я ждал этого и
боялся, я заразил своим страхом Асага, и жгучее, изводящее ожидание, как
общее горе, сблизило нас.
Он верил мне - и не верил, доверял - и опасался, мы ссорились,
спорили, с трудом понимали друг друга - и все-таки я был рад, что в этот
жестокий час пришлось работать с Асагом, а не с Баруфом.
Нет, на Баруфа я не сердился. Я искренне восхищался его безупречной
игрой. Он знал, что делал, когда оставлял меня в Квайре.
Я не знал о Братстве? Это понятно: оно пока не входило в игру. Уж
слишком оно тугодумно, инерционно, и слишком завязано на Садан. А у Баруфа
каждый знает лишь столько, сколько ему положено знать. Обижаться на это?
Глупо. Баруфа не изменить. Проклятый отпечаток Олгона, когда не можешь
верить и тем, кому не можешь не верить.
Да, он должен был покинуть страну, спасая хрупкое равновесие, и он
мог себе это позволить, ведь все рассчитано и учтено. Все, кроме столицы.
Квайр был и оставался опасным местом, здесь сошлись две неуправляемые
силы: Братство и охранка Симага. То, что не сделали века угнетения, могут
сделать недели террора; пружина и так слишком зажата, пустяк - и все
полетит к чертям.
Он подсадил меня к Братству.
Нет, он вовсе не жертвовал мной. У меня была возможность и выжить.
Да, он не сказал мне ни слова. Знай я, в чем дело, я бы полез
напролом, - и уже лежал бы под снегом в каком-то овраге. Да, он знал, что
я пойду к Таласару и заставлю Братство следить за мной. Интересно,
остальное он тоже предвидел?
Все я понимал и все мог оправдать, только вот легче не становилось. Я
не жажду лидерства и готов подчиняться Баруфу - но быть куклой в его
руках? Да нет, хватит, пожалуй.
И еще одно придавило меня: я понял, наконец, что такое Церковь. Не
вера, скрашивающая тяготы жизни, не вечный набор молитв и обрядов, а
каркас, скрепляющий плоть государства, то, что определяет жизнь человека
от рождения до могилы. Она не была безвредна и в Олгоне - здесь она
подчинила все. Она властвовала во дворцах и в избах, в быту и в науке.
Любознательным она оставила философию и теологию, на естественные же науки
был положен железный запрет. Медицину она свела к шарлатанству, астрономию
к гаданию по звездам, химию - к колдовству, физику - к многословным
рассуждениям о душах предметов и об отношениях этих душ.
Сомнение в общепринятом могло идти только от дьявола, вот так и
рассматривался всякий эксперимент. Опытный путь вел прямиком к смерти;
одних она убивала собственными руками, других - руками озверевшей от
страха толпы. Исключений не было, никакого просвета, и будущее как-то не
радовало меня.
Там, в лесу, под уютное молчание Эргиса, я наивно пытался рассчитать
свою жизнь. Если я доживу, если мы победим, я оставлю Баруфа на самой
вершине власти, отберу способных ребят - и буду учить. Сначала азы: основы
механики и оптики, минимум теории, зато каждый шаг подтвержден или
опровергнут экспериментом. Из предыдущего опыта вытекает каждая мысль и
порождает новый опыт. Никаких переваренных знаний, просто все время
чуть-чуть подталкивать их, заставлять до всего доходить своим умом. Я ведь
это умею: немало моих ребят честно заняло свое место в науке, хоть для
славы мне хватило бы и одного Баяса.
Очень смешно? Теперь я понял, как это смешно. Стоит начать - и
Церковь станет стеной на пути. Не поможет ни хитрость, ни притворство -
все равно она прикончит меня, а со мною всех тех, кого я успел разбудить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88