он совершил не свой поступок -
и знал это. И другое - тоже знал: что мог дотянуться до Кольки...
Но это был бы еще более не его поступок.
В армию его забирали в девятнадцать лет: год он пропустил
из-за гнойного плеврита. На вопрос: в каких бы войсках хотел
служить? - ответил: где мины разряжают...
Знаменитую мудрость: что сапер ошибается дважды, и первый
раз, когда выбирает профессию, - Адлерберг так и не признал. По
обоим пунктам.
Его любимой книжкой были "Двенадцать стульев", но об этом не
знала даже жена. А он мог пересказывать себе целые главы -
наизусть. И не понимал, почему люди считают эту книгу смешной.
Там не было ничего смешного.
Отца, например, от рождения звали Альфонсом - а он в сорок
первом переменил себе имя, стал Игорем. Это что, тоже смешно?
Мы очень похожи на русских, говорил отец. Мы так же
сентиментальны и жестоки...
Почему-то все события последних недель сжимались до размеров
этой фразы.
А из-за них, сжавшихся, выглядывала тьма.
Почему, почему так давит? Почему высасывает - до полного
опустевания? Ведь - добились всего, чего хотели...
Он знал, что это неправда. По крайней мере, для него лично.
Он хотел вернуться в то, что было раньше. А этого сделать не
удалось, не удается и не удастся никогда. Как утерянный рай,
вспоминалась тесная двухкомнатная квартирка (трех, смеялись
офицеры, есть еще и тещина комната - и тыкали пальцем в большой
стенной шкаф), опрятная кухонька, вся выложенная кафелем, розовые
занавески с оборочками: Маша любила такие... и сама Маша,
маленькая, немножко нескладная, необыкновенно живая и веселая,
несмотря на всяческие свои болезни, и дочки-близняшки (а
непохожие - рыженькая и беленькая, худенькая и полненькая) Вика
и Глашка, но Глашка - не Глафира, а Глория... сваляли дурака,
конечно, нашли ребенку имечко, намучается... а может, и нет:
Глория Александровна - звучит ведь...
Этого не будет никогда.
Он застонал почти вслух. Умом он понимал свое состояние:
безумное напряжение внезапно спало - и, как у быстро вытащенного
водолаза, начинается своеобразная кессонная болезнь... Вася,
можешь не всплывать, корабль все равно тонет,- вспомнился
анекдот. Адлерберга передернуло: он представил себя на месте
этого Васи. Темная вода кругом, холод, черные волосы
водорослей... Сейчас в шланг вместо воздуха хлынет вода...
Так оно и есть, вдруг понял он. Никуда не деться...
Глеб обещал помочь перевезти семьи. А Тиунов подтвердил, что
они действительно были там, дома - и вернулись обратно, и это не
так сложно, хотя и чудно. Но верить в это - не получалось
почему-то. Люди с такими серыми глазами и такими желваками за
скулами легко могут врать. Врать - и при этом смотреть в глаза
своими серыми глазами. и - будешь верить...
- Товарищ майор, разрешите обратиться!
- Обращайтесь.
Прапорщик с запоминающейся фамилией Черноморец замялся.
- Такое дело, товарищ майор... Тут гражданочка одна - не
хочет выселяться. Как бы сказать...
- Быстро и коротко. Что значит не хочет? Кто ее спрашивает?
- Да, товарищ майор... и я за нее прошу. Позвольте остаться.
- Что? Что вы сказали, товарищ прапорщик?
- Такое дело... вроде как любовь у нас, значит... Ну и - не
хочет теперь в отлучку. Может. можно оставить?
- Любовь, значит...
Адлерберг хотел что-то сказать, но вдруг ослепительной
лиловой вспышкой - звездой! - погасило прапорщика, а следом - и
весь остальной свет. Уау! - взвизгнуло в ушах.
Тесаный камень тротуара метнулся в лицо, но рука сама
взлетела и подсунула себя под удар, и ноги подогнулись - то ли
прятаться, то ли прыгать...
Полчаса спустя связанный Громов стоял перед ним и смотрел
прямо в глаза с нечеловеческой ненавистью. Голова Адлерберга
гудела, как колокол. Бинты промокали, горячая струйка продолжала
течь на шею.
Мы ничего не добились, понял вдруг Адлерберг. Ничего...
- Уведите,- сказал он. - Сдайте тем, на заставе...
- Пошли,- Черноморец тронул Громова за плечо. Тот брезгливо
дернулся.
Навстречу им распахнулась дверь, и почти вбежали Глеб,
наследник и его "дядька" - полковник Ветлицкий.
- Вот он,- сказал Глеб.
- Господин Адлерберг,- сказал наследник,- вы должны
отпустить казака. Он не знал о заключенном соглашении...
- Я отпустил его,- сказал Адлерберг.
Глеб смотрел на казака, медленно узнавая в этом грязном,
заросшем и осунувшемся человеке - того, другого...
- Громов? - еще неуверенно сказал он. - Иван?
Встречный взгляд.
- Глеб Борисович? Господин Невон? Какими судьбами?!
- Мир тесен... Развяжите ему руки, прапорщик.
Великая княгиня умерла во сне, не болея ни часа. Утром ее
долго не решались разбудить... Комендант дворца встретился с
премьер-министром, и они долго о чем-то совещались. Послали за
князем Кугушевым. Известие о смерти правительницы решено было
пока не обнародовать - в целях обеспечения безопасности
наследника престола. Но уже вечером в гостиных столицы шептались
о скорых потрясениях...
18.
- И какое у тебя осталось впечатление от всего этого? -
Парвис уселся поудобнее, приготовился слушать.
Турунтаев поднес большой палец к губам, втянул щеки: будто
раскуривал воображаемую трубку.
- Не знаю!- распахнул ладонь. - Самому смешно: могу
пересказать: вот это говорил я, а это говорил он. А что в
результате, понял ли он меня, договорились ли мы о чем-нибудь...
Монгольский божок. Многомудрый Будда.
- Запись я прослушал, - кивнул Парвис.- В чем-то согласен с
тобой... А вы что скажете, князь? - повернулся он к Голицыну.
- Мне показалось, что Евгений Александрович в самом начале
сообщил ему нечто, совершенно его уничтожившее. И всю беседу он
просто не замечал нас, думая о том, своем.
- Так, Женя?
- Как вариант. С другой стороны, вполне может статься, что
ничего нового мы ему не сказали, и он просто был вынужден нас
терпеть из вежливости...
За ними закрылась дверь, Громов пытался сказать что-то, Глеб
оборвал: потом. Иван, пожалуйста: никого не пускай. Хоть
наследник, хоть сам Господь Бог... В голове шумело и ноги не
держали - как после большой кружки водки.
Значит, так, да? Значит, без выбора?
Он метался по собственной памяти - и не находил запертых
дверей. Все стало на места.
Вот почему отец позволил себя так бездарно убить. Не вынес
проклятой предопределенности. Но к него был на подхвате - я.
Спасибо, папа. А у меня, значит, на подхвате - Билли...
Ледяную иголку загнало в грудь. От жалости... и нежности...
Светлая, ты меня слышишь? Я был дурак... я ошибался... я не
понял, я не знал тогда, что к чему... Как, наверное, тебя обидела
моя холодность. Стремление держать тебя на дистанции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69