Где-то не слишком далеко...
- И что? - с непонятной ей самой надеждой спросила Светлана.
- Пока еще не знаю, - сказал Глеб. - Надо довести до конца
начатое, а уж потом... если оно будет, это потом...
Сверху упала одна веревка, через минуту - вторая.
- Не вздумай спускаться по веревке! - грозно крикнул
полковник. Дэнни засмеялся наверху.
Еще через полчаса все было готово. Одно из зеркал, овальное,
ростовое, прикреплено было к стене. Второе, прямоугольное,
поясное - подвесили за углы на веревках. Глеб отвел его от
вертикали, отпустил. Оно медленно поплыло вперед, замерло,
вернулось. Глеб его остановил и вернул в нейтральную точку.
- Вот пока и все, - сказал он. - Теперь будем ждать темноты.
Судя по часам, осталось недолго...
Первых десять, назначенных на расстрел, повели в семь вечера
по тропе к башне. Окна домов были закрыты, но слышно было, как
там, за окнами, их оплакивают. Адлерберг разрешил сегодня
вызываться добровольно - тогда не будут брать по жребию. И все
десять - вызвались. Четверо пожилых мужчин, два мальчика, два
солдата, старик и старуха - супруги... Их провели по городу и
погнали в гору. Конвой был из "зайчиков" - почему-то так называли
тех, кто должен был создавать и охранять полевые тюрьмы и
концлагеря - а также производить ликвидацию тех, кто ликвидации
подлежал. "Зайчиков" не любили: за предписанное уставом
шкурничество: во время боев им надлежало оставаться в тылу, и
только по подавлении вооруженного сопротивления начинать
действовать. Именно по этой причине они понесли самые малые
потери: оба истребительных удара, огневой и химический, пришлись
на голову и тело колонны, лишь слегка зацепив хвост... Теперь их
было абсолютное большинство: сто шестьдесят девять человек из
трехсот одиннадцати боеспособных. Среди семидесяти раненых и
отравленных не до смерти "зайчиков" было четверо.
В восемь часов ровно - солнце, белое в оранжевой дымке,
висело над перевалом Лонгволк - заложников выстроили в ряд на
краю верхней площадки гелиографической башни и под взглядами
десятков биноклей расстреляли. Лейтенанту Завитулько пришлось
грудью останавливать своих матросов, рвущихся в атаку...
Парвис получил телеграмму о событии около полуночи:
посыльный катер с поста Литлхорн нагнал президентскую яхту в
открытом море. Вскоре катер устремилсмя назад, увозя текст ответа
президента. Адлерберг получил его утром. Прочел. Усмехнулся.
Кажется, начинает получаться...
Только что он стал самым влиятельным человеком в мире.
Над островом Волантир уже третьи сутки стояли черные
грозовые тучи, хотя по сторонам, как ни странно, погода была
ясная и тихая, как и надлежит быть ранней осенью. Леонид Самсон
сидел на высоком утесе и смотрел на мир, готовый ковриком лечь у
его ног. Почему-то особой радости от этого он не ощущал.
Собственно, еще вчера, позавчера, неделю назад - можно было взять
быка за рога... Почему-то он медлил. Не хотелось, наверное,
превращать мечту в повседневность.
Море внизу было усеяно легкими лодками. парусными и
весельными. Люди стремились сюда, к нему, со всего света. Их было
на острове шесть тысяч четыреста девяносто два. Он любил знать
число людей в любой момент времени, хотя практического значения
это не имело: критический рубеж в три тысячи шестьсот семьдесят
два человека был перейден почти две недели назад.
Он прошел все стадии власти. Над одним конкретным человеком
- от незаметного влияния до полного подчинения. Над группой. Над
стадом. Теперь - над массой... Это были люди, там, внизу - они
умели размышлять вслух, строить планы и сочинять заговоры, писать
пером на бумаге, разыгрывать мистерии - в общем, делать все то,
что отличает человека от умного животного. И в то же время они
были примитивнее кома сырой глины. Он мог сделать с ними все.
То есть абсолютно все, на что способна была его фантазия. И вот
поэтому они перестали быть людьми...
Скоро почти все они умрут - принесут себя во всесожжение -
для того, чтобы сделать его властелином мира. Они будут умирать в
таком неистовом блаженстве, что он почти завидовал им - самому
никогда не достичь и тени того... Презирал он их за это же самое.
А уважал тех немногих - нескольких - кто, приложившись к чаше,
сумел оторваться от нее.
Правда, никто из них не пытался сделать это дважды...
Олив обернулась. Над туманным горизонтом разворачивалось
огненное полотнище. Сильнейший удар изнутри потряс ее: все
чувства, какиетолько были в ней, рванулись вовне. Гнев и
нежность, ужас и желание, боль и упоение страстью... Все
осветилось окрест.
И - будто одинокая труба пропела в вышине.
- И - ни звука. Что я велю, исполняйте без размышления.
Полковник, особенно вы. Расслабьтесь так, чтобы - ни тени
сомнения. Может получиться, что я как бы войду в вас и буду
управлять вами. Не противьтесь, не заставляйте меня отвлекаться
от главного. Понимаете ли...
- Хорошо, Глеб Борисович,- сказал Вильямс. - Вы сказали, и
не надо объяснять.
- Светочка, а твое дело, как у Хомы Брута: все видеть и за
круг не выходить. Может показаться, что все ужасно, что
пропало... Понимаешь, если все пропало, то мы этого не успеем
почувствовать. Если чувствуем - то все хорошо. А малыш пусть
делает, что хочет. Отдельно от нас ему не угрожает вообще ничего.
- Ты хочешь меня успокоить?
- Нет. Риск всего дела чуть больше, чем при плавании между
столицами - летом и в мирное время.
- Тогда почему ты...
- Потому что рискуем мы не только своими жизнями. Очень уж
большая ставка. И не я ее сделал, и не в самой я лучшей форме,
чтобы так играть... Однако - начнем.
Он встал позади висяшего зеркала, коротким и нежным
движением послал его вперед. Отступил на шаг. Прошло полминуты,
прежде чем зеркало вернулось ему в руки. Он задержал его,
сосредоточенно о чем-то думая. Светлана видела со своего места,
как быстро шепчут его губы. Зеркало вновь пошло вперед, и вновь
Глеб отошел на шаг и дождался его. Так повторялось раз за разом,
пока он не отошел к самой стене, а промежуток меджу зеркалом,
висящим напротив, и тем, что качалось. не стал совсем крошечным.
Каждый мах Светлане казалось, что сейчас зеркала встретятся...
почему-то это невозможно было пережить. Пятнадцать секунд
вперед... пятнадцать назад. Пятнадцать вперед... Неожиданно она
поняла, что скорость качания маятника увеличивается. Но зато
теперь зеркало надолго как бы замирало и возле Глеба, который
опустил руки и никак его не удерживал, и возле второго зеркала. А
потом там в момент замирания стал вспыхивать зеленоватый свет.
Еще несколько махов - судорожно-быстрых, пугающих - и между
зеркалами появился зеленоватый светящийся сгусток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69