Их было
мало, человек тридцать, но воевали они, как дьяволы, и оружие у
них было очень мощное. Мы заняли тогда больше половины острова...
но ваши сумели, наконец, подвезти достаточно пушек, чтобы вымести
нас картечью... Мне повезло: зацепило в самом начале, вытащить
успели и погрузить на корабль тоже. Многих так и не погрузили...
А третья рана уже здесь, на Острове: пытались выбить ваших с
укрепленной высотки. И я все понимаю, но почему-то: если бы
завтра надо было лезть на ту высотку, я бы полез. Вот в чем ведь
дело...
Лев хотел что-то сказать в ответ, но необычный звук прервал
его. Мягкий свистящий рокот. Он возник как бы со всех сторон
сразу, нарастал стремительно - и вдруг взорвался воем и грохотом.
Черное продолговатое тело пронеслось над самыми головами. Вихрь
рухнул сверху, ломая ветви, обрывая листья. Над дорогой мгновенно
вспухли грязно-белые тучи. Высоко и медленно летело колесо.
Светлана вдруг обнаружила себя на открытом месте, с Билли на
руках. Стояла глухая тишина. Никого не было рядом. Там, где была
дорога, медленно двигались тени. Кто-то страшный, черно-розовый,
встал перед нею из травы и рухнул, скребя руками землю - будто
хотел зарыться. Дым расползался. редел, но - пронизанный
солнечным светом, становился еще непрозрачнее, хотя и по-иному.
На трех ногах ковыляла лошадь, шарахнулась от Светланы, упала на
бок и забилась. Солдат, немолодой усатый дядька, обматывал бинтом
правую кисть. Увидев Светлану, широко улыбнулся ей. Острые
осколки зубов...
Кто-то остановил ее, показал рукой - туда. Это не тишина,
подумала Светлана, это я просто ничего не слышу. На брезент
сносили раненых. Надо помогать, решила она. Билли висел крепко,
как обезьянка. Она перевязала одного, второго. Третий умер. Вдруг
все поднялись и стали смотреть в одну сторону. Она посмотрела
тоже.
От близких гор ползли, сильно дымя, ныряя в низинки и
появляясь на возвышенностях, полторы дюжины темных угловатых
машин. Наверное, они шумели, но Светлана чувствовала лишь
напряженную дрожь земли под ногами...
Все-таки дорога была невозможно узкая: местами танки. правой
гусеницей елозя над обрывом, левым бортом царапали скалу. Один
уже сорвался - правда, метров с трех, но безнадежно: некуда было
приткнуть буксиры, чтобы тащить его тросами. Экипаж отделался
одним синяком на четверых. Когда входили в Чехословакию, предался
воспоминаниям Зарубин, этих танков под откосы спустили - ну,
сотни полторы. На полста пятых пээмпэ стоял совсем хреновый...
Туров почти не слушал его. Вот оно, настоящее вторжение,
думал он. Мы начали настоящее вторжение. Положено было что-то
чувствовать, но - не получалось. От вчерашнего ликования остался
прогорклый привкус. Что-то не так? Вроде бы - все то... но... Не
понимаю.
"Есть в неудачном наступленьи тоскливый час, когда оно уже
остановилось, но - войска приведены в движенье, еще не отменен
приказ, и он с жестоким постоянством в непроходимое пространство,
как маятник, толкает нас..." Именно так, подумал вдруг Туров.
Войска приведены в движение. Но - командующий умер... убит... и
операция продолжается по инерции, срабатывают давно собранные и
снаряженные механизмы, но целеустремленности нет, вот беда,
градус уже не тот, сомнения гложут всех, сомнения и расчет... Да,
мы захватили плацдарм, но - пойдет ли второй эшелон? Тылов у нас
нет, вот ведь - дожили... А надо - сразу ставить крепости,
города... пятнадцаь-восемнадцать миллионов, говорил Ю-Вэ, светлая
ему память... Ничего не будет, понял он вдруг, Горбачев не тянет,
не та порода. Не та. Ах, черт, неужели - все зря? Не раскисай,
одернул он себя. Когда мы преподнесем ему шестнадцатую
республику: благодатный климат, чертова прорва зерна и мяса,
образованное население, которое бросится нам на шею, когда мы
прижмем к ногтю этих судаков из профсоюзов и покажем самый малый
набор достижений цивилизации... да наш пенициллин здесь - панацея
от всех болезней...
На малой высоте прошло назад, на заправку, вертолете звено.
Было десять сорок пять.
Пленников поднимали по одному, вдували в обе ноздри по
лошадиной дозе кокаина - и, пока они не начинали чудить,
привязывали к косым крестам. Двадцать один крест окружал подножие
"монумента" - гигантского ромбического кристалла, косо
вырастающего из скальной, отполированной до льдистого блеска
площадки. Вчера они шли к нему весь день, и монумент рос. рос,
рос - не приближаясь,- и это пугало. Но поздним вечером, уже
после наступления темноты - они достигли его и повалились, но
пришлось не расслабляться, а напротив - делать последнее
усилие...
- Я сам,- Эндрью вдохнул кокаин, зажмурился - и прижался
спиной к кресту, расставив ноги и подняв руки. Мервин привязал
его и сам повернулся к своему кресту, тяжело дыша. Сол поднес ему
кокаин...
Иссиня-черная стена косо нависала над ними. Высоко, но видно
- алели неизвестные буквы. Когда шли, силились прочесть - не
смогли. Четыре коротких слова.
Баттерфильд.
Сол. Черное лицо. черная клочковатая, торчащая вперед
борода.
- Кит...- шепотом. - Будешь уходить - возьми мою кобуру...
- Что?
- Кобуру. Ты же знаешь: Сол - хитрый еврей. Прощай. Все было
прекрасно...
- Прощай.
- Ты не бойся. Я шепну за тебя словечко.
- Бесполезно, дружище. Меня туда на порог не пустят. Так что
- вряд ли увидимся...
Сквозь тупость, тяжесть, внутренний мрак и песок - острой
иглой в самое сердце. Вильямс отошел поспешно...
Надо торопиться, пока все живы. Он шел, посыпая кокаином
головы распятых. Наверное, его видели. Он сам видел себя: почему-
то сбоку и сверху: маленьким кривоногим жестоким карликом. Где
Дэнни? А. вот он: возится с костром. Торопись, солдат,
торопись... Баттерфильд уже висел на кресте, уронив голову на
грудь, из носа капала кровь - часто, крупными каплями; они
ударялись о скалу и разлетались, как шарики ртути. Здесь совсем
нет пыли, запоздало вспомнил и почти удивился Вильямс. Что бы это
значило?.. Два костра горело, дым тек по ногам. Третий. Все,
Дэнни. Все. Уходим.
Вот она - кобура Сола. Большая сумка на ремне с хитроумной
застежкой.
И вновь - будто сверху, с десятого этажа: три костра
треугольником, ярче, ярче - и два человечка, на четвереньках
ползущие от них. Один почти тащит другого, а другой - будто бы
сам рвется в огонь. Кто кого тащит, неясно: оба маленькие, оба
оборванные. По гладкому стеклу им трудно ползти, и возникает
некое общее сожаление вокруг. Черепашки торопятся в гору... А вот
- от костров, ставших белыми, побежали огненные дорожки к
подножию монумента...
На короткий миг - издали - Вильямс увидел, как вспыхнули
разом, почти взорвались, человеческие существа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69