— Едем, гроза уже проходит,— сказал Генрих.— Садись на коня, мой милый Ноэ. От голода меня мутит.
— Мне противно быть рядом с этой падалью,— сказал Ноэ, отталкивая ногой тело итальянца.
— А меня заботит только одно,— сказал Генрих, отвязавший уже свою лошадь и вскочивший в седло.
— Что же?
— Кто такая та дама, которая так храбро выстрелила в него. Красива ли она? Молода ли? Мне это очень интересно.
-- Генрих,— сказал, засмеявшись, Ноэ,— мне хотелось бы найти курьера, которого я мог бы отправить в Наварру.
— Зачем это, чудак?
— Чтобы сообщить в Бомануар прекрасной Кори-зандре, что Генрих Наваррский...
— Тс... несчастный... молчи!
Принц пришпорил свою лошадь, и молодые люди снова пустились в путь, оставив флорентийца лежащим в обмороке.
III
На следующий день после страшной ночной грозы, которая так дорого обошлась Ренэ-флорентийцу, мы встречаем юного принца Генриха Наваррского и его спутника Амори де Ноэ в гостинице между Блуа и деревней Божанси.
Внешность гостиницы была очень невзрачная, и, в противоречие ее громкой вывеске «Место свидания волхвов», в ней останавливались и вельможи, и простые дворяне.
Несколько тощих кур копошились на дворе в мусоре, большой пес, помесь овчарки и волка, дремал на пороге, а трактирщик, он же и повар, щипал перед дверью гуся на ужин гостям, которых ему послало небо. В кухне служанка растапливала печь, а жена трактирщика накрывала на стол, в то время как единственный слуга чистил привязанных у входа в конюшню лошадей приезжих господ.
Генрих Наваррский и Амори де Ноэ уселись верхом на большом бревне, лежавшем перед домом, непочтительно повернувшись друг к другу спиной.
Генрих о чем-то задумался и отрешенно, ничего не замечая, смотрел перед собой, а Амори вытащил книгу из кармана и стал читать ее.
— Черт возьми! Какой ты стал ученый, мой милый! А что такое ты читаешь, Амори?
— Последнее произведение мессира Бурделя, аббата Брантомского: «Жизнь женщин полусвета». Надо же как-нибудь убить время.
— Благодарю, значит, беседа со мной заставляет тебя считать часы.
— О, простите! — сказал Амори.— Ваше высочество несправедливы.
— Ты находишь?
— Ваш разговор очень, очень интересен мне. — Но?..— спросил Генрих.
— Но так как ваше высочество нашли более приятное занятие, нежели беседу со мной, и не удостоили сказать мне даже трех слов, то я подумал, что мне надо обойтись как-нибудь и без него.
— Твоя независимость нравится мне, Амори, мой милый, но я покончу с этим.
— Ага! Наконец-то ваше высочество удостоили заговорить со мной!
— Как простой смертный.
— О ком вы задумались, Генрих?
— О Коризандре.
— Все о ней же!
— Отчего бы и нет?
— Но, Боже мой! — возразил Ноэ.— Стоят ли женщины того, чтобы думать о них день и ночь?
— О, эта!..
Амори начал крутить свои белокурые усы и погрузился в глубокое молчание. Принц продолжал.
— Притом, Ноэ, мой дорогой, одна вещь возбуждает в высшей степени мое любопытство.
— Какая это вещь, Генрих?
— Ты знаешь, что Коризандра дала мне письмо?
— Да.
— К своей подруге детства, жене ювелира Лорио.
— Совершенно верно. Ну так что же?
— Ну, так мне очень бы хотелось узнать содержание этого письма.
— К несчастью, оно перевязано шелком, концы которого припечатаны печатью из голубого воска.
— Увы! Это известно мне.
— И распечатать его было бы в высшей степени неделикатно.
— Еще бы! Но письмо, написанное женщиной, которая любит вас и доказала свою любовь...
— Боже мой!
— Не принимая в расчет этого обстоятельства, я придерживаюсь твоего мнения и никогда не позволю себе взломать печать... На, увы!..
Генрих остановился и вздохнул.
— Ну, что же? — спросил Ноэ.
— Со мной случилось несчастье.
— Неужели? Какое же?
— Печать сломалась сама собою.
— Каким образом?
— Или, вернее, она растаяла, потому что сегодня было очень жарко. Мы остановились в гостинице, у ворот Блуа, чтобы позавтракать. Я положил письма Кори-зандры и моей матери на солнце. Солнце растопило воск, когда мы пили луарское кисловатое вино.
Принц Наваррский вытащил письма из кармана и протянул их своему другу Амори де Ноэ.
— Да, правда,— сказал последний,— солнце растопило воск, но не развязало концов шелковинки.
— Правда твоя, однако...
— О, я знаю, что вы хотите сказать мне. Развязав узел, можно снова завязать его.
— Однако!..
— Ах, что касается письма королевы Иоанны На-варрской, которое предназначается вам лично и которое вы должны вскрыть по приезде в Париж, то я вам скажу...
— Оно мало интересует меня.
— Почем знать?
— Оно касается, без сомнения, политики, а политика надоела мне. Зато письмо Коризандры... но если ты настаиваешь на том, что это было бы непорядочно...
Генрих Наваррский не докончил своих слов. Стук копыт нескольких лошадей послышался на дороге, до того пустынной и безмолвной.
Молодые люди обернулись и увидели группу, состоявшую из трех всадников, направлявшихся к гостинице, носившей громкое название «Место свидания волхвов».
Генрих Наваррский спрятал оба письма снова в карман и встал, чтобы лучше рассмотреть всадников.
Третий всадник, замыкавший группу, оказался женщиной.
Ехавший впереди был толстый, уже довольно старый человек, одетый в плотно облегающий тело сюртук из коричневого сукна и фетровую шляпу без пера, мушкет его был привешен к луке седла. Все это доказывало, что он не был дворянином...
Он имел вид зажиточного мещанина, живущего в городе и вполне счастливого.
За ним ехал слуга, который вез два больших чемодана, из которых один был привешен к луке седла, а другой — за спиною седока. Женщина, ехавшая на прекрасной белой лошади и замыкавшая процессию, была тоже одета так, как одеваются мещанки.
Но она казалась такой привлекательной под своею маской,— женщины в те времена путешествовали не иначе, как в маске,— стан ее был так гибок и строен, и она так ловко управляла своей лошадью, что можно было предположить в ней аристократку, путешествующую инкогнито в сопровождении своих слуг.
— Эй! — крикнул мещанин.— Эй, хозяин!
Трактирщик, щипавший гуся, не двинулся с места,
только небрежно поднял голову и дерзко взглянул на всадника.
— Что вам надо? — спросил он.
— Черт возьми! — ответил мещанин, слезая с лошади, и повелительным тоном человека, у которого кошелек туго набит: — Я хочу поужинать и отдохнуть.
Трактирщик в нерешительности посмотрел на молодых людей. Но взгляд его выражал, что он видит для себя слишком мало чести дать приют мещанам в то время, когда у него остановились знатные господа.
Генрих Наваррский, понявший, без сомнения, что означает его взгляд, сказал ему:
— Как, хозяин! Неужели вы хотите отказаться пустить их к себе?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52