Ей помогала камеристка.
Эта камеристка была прелестнейшая молодая восемнадцатилетняя девушка, белокурая, как Мадонна, и умная, как дьявол. Звали ее Нанси.
Нанси, одевая свою госпожу, болтала без умолку о придворных и дворянах, о пажах и дамах. Она, по-видимому, была прекрасно осведомлена обо всех интригах Лувра и всеми силами старалась развлечь принцессу. Но прекрасное лицо последней было грустно, большие темно-голубые глаза смотрели печально, яркие губы были презрительно сжаты, а вся ее наружность выражала мрачную печаль.
Однако принцесса Маргарита, если судить по внешности, была самая счастливая из принцесс. Король, ее брат, обращался с нею как с избалованным ребенком, придворные ее обожали, добрый город Париж любовался ею, когда она проезжала по улицам верхом на лошади. Притом принцесса Маргарита, казалось, не была заражена ужасной болезнью — скукой, медленно подтачивающей жизнь всех членов ее семьи.
Она прекрасно рисовала, занималась скульптурой, литературой и часто беседовала о поэзии с мессиром Пьером Ронсаром и аббатом де Бурдевилем, сэром Бран-томом, который нередко советовался с нею, когда писал «Жизнь светских женщин».
Принцесса Маргарита занимала самое шикарное помещение, какое когда-либо выпадало на долю французской принцессы, внучки Медичи. Восточные ткани, драгоценные сокровища итальянских музеев, строгое искусство эпохи Возрождения, мрачные картины испанской школы, флорентийская школа со своими яркими красками — все имело здесь превосходные образцы.
Посреди комнаты стояла начатая статуя, а подле статуи были брошены мукшель и резец. В углу, на столе, лежали роскошные издания сочинений Гомера с греческим текстом, перья и пергамент. Немного подальше, на полу, валялись рапиры и маска, а еще дальше стоял мольберт с начатой картиной.
Вся обстановка комнаты свидетельствовала о том, что фея этого жилища была одновременно живописцем, скульптором, поэтом, знала древние языки и умела владеть шпагой не хуже своего первого учителя фехтования герцога Генриха Анжуйского, польского короля.
Затем, если бы вы увидели в большом венецианском зеркале восхитительную черноволосую головку с беленьким личиком, с широким лбом, под которым мыслям было просторно, с большими темно-голубыми глазами, в которых светился ум, с ярко-красными страстными губками, то вы должны были бы признаться, что фея этого жилища была самое очаровательное, самое чудное создание, и что дерзок был бы тот, кто посмел бы вызвать грустную улыбку на этих чудных устах, из которых должны были литься потоки поэзии и слова любви, или заставил бы нахмуриться этот лоб художника.
Что же сделалось с принцессой Маргаритой?
Какая неудовлетворенная прихоть, какая печаль омрачила ее лицо? Разве она не первая из красавиц, не богиня, которую всякий мужчина, будь то даже безбожник дон Жуан, выбрал бы среди других богинь? Нанси напрасно старалась развлечь болтовней свою госпожу. Ей не удалось вызвать улыбку на устах принцессы Маргариты.
Наконец, истощив весь запас анекдотов и сплетен, хорошенькая камеристка назвала имя, которое заставило вздрогнуть Маргариту.
— Если бы герцог Гиз был здесь, — сказала она, — то он нашел бы ваше высочество прекраснее, чем когда-либо.
— Молчи, Нанси,— прошептала Маргарита,— молчи!
— Разве запрещено говорить о герцоге? — спросила Нанси.
Маргарита с ужасом осмотрелась вокруг.
— Молчи! — повторила она. — Не называй этого имени. В Лувре стены имеют уши.
— Королева-мать на балу.
— Уже!
— Конечно. Ведь она должна встретить посланника.
— Правда.
— А если королева на балу, значит, можно говорить о герцоге.
Молодая принцесса глубоко вздохнула.
— Герцог уехал, — заметила она.
— Он в Нанси, в городе, который носит мое имя,— смеясь сказала камеристка.
— Нанси очень далеко, — вздохнула Маргарита.
— Оттуда можно доехать за три дня.
— Увы! Герцог не вернется.
— Ах! Неужели!
— Разве ты не знаешь, — прошептала принцесса,— что жизнь герцога подвергалась опасности в Лувре?
— Разве? — с недоверием спросила Нанси.
— Когда герцог вышел отсюда однажды вечером потайным коридором, по маленькой лестнице...
— Так что же случилось? — спросила Нанси.
— Едва он вышел из двери на набережную, как к нему подошел человек в маске.
— И... что он сказал ему, ваше высочество?
— Он сказал: «Ваше высочество, вы любите принцессу Маргариту, и она вас также». Так как герцог вздрогнул, то человек этот прибавил: «Я ваш друг и хочу дать вам добрый совет». — «Говорите», — сказал герцог. — «Если вы хотите дожить до старости, то садитесь сейчас же на лошадь и уезжайте отсюда». — «Куда же я должен уехать?» — «В Нанси». — «Зачем?» — «Ждать там, пока принцесса Маргарита не выйдет замуж за принца Наваррского». — «Как! — воскликнул герцог, — неужели мой кузен Генрих Наваррский способен убить меня?» — «Не он, ваше высочество». — «Кто же в таком случае?» — «Есть имена, которые навлекают несчастие на тех, кто их произносит», — ответил человек в маске и исчез впотьмах.
— И эта причина отъезда герцога?
— Да, — ответила Маргарита. — На следующий день я встретилась с ним, и он рассказал мне о своей странной встрече. «Я не уеду, — сказал он мне, — я вас люблю и ничего не боюсь». Но я настаивала, молила его, плакала, и он уехал.
На длинных ресницах принцессы повисла слеза. После минуты тягостного молчания она продолжала:
— А между тем я должна идти на бал, должна улыбаться, танцевать и притворяться счастливой в то время, как на душе у меня так тяжело.
— О, противный принц Наваррский! — воскликнула Нанси, топнув своей маленькой ножкой по паркету.
— Я ненавижу его уже заранее, — сказала Маргарита.
— Но ведь герцог Гиз, кажется, богаче и могущественнее королька Наваррского?
— Конечно, дитя мое.
— Ну, так почему же в таком случае королева Екатерина не выдаст вас за герцога Гиза?
— Бедная Нанси, — прошептала Маргарита, — ты ничего не понимаешь в политике.
— Может быть.
— Меня хотят обвенчать с принцем Наваррским именно потому, что я люблю герцога Гиза.
— Я все еще не могу понять.
— Герцог Гиз на одну степень родства дальше от трона Франции, нежели принц Наваррский, — продолжала Маргарита. — Но он ближе к трону по своим качествам, политическому положению, по своему влиянию и народной любви. Разве ты не знаешь, что король дрожит при мысли, что род Валуа может угаснуть и что герцог может сделаться его преемником, если ему позволят сделать еще один шаг к трону?
— Положим, — сказала Нанси, — но во всяком случае не лучше ли иметь своим преемником герцога Гиза — католика и пользующегося любовью во Франции, чем короля Наваррского — гугенота?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52