На двери была вывеска:
«Пирожная лавка Прекрасной Нормандки».
Рядом с этой лавочкой двое молодых людей, которые, по-видимому, никуда особенно не торопились и бесцельно глазели по сторонам, заметили бьющую в глаза вывеску, которая тотчас же привлекла их внимание:
«Ренэ-флорентиец, дворянин из Тосканы и парфюмер ее величества королевы Екатерины Медичи».
Ноэ ткнул локтем своего спутника, указывая ему на вывеску парфюмера.
— Эге! Как вы думаете, Генрих, не .зайти ли нам за покупками к нашему приятелю?
— Ты шутишь, мой милый, — смеясь, ответил ему Генрих.
— И да, и нет. Во-первых, мне хотелось бы узнать, вернулся ли уже этот негодяй, во-вторых, я не прочь потратить золотой на его парфюмерию и душистые масла, о которых рассказывают такие чудеса.
И, не дожидаясь согласия молодого принца, Ноэ перешагнул порог лавки парфюмера.
Юноша лет пятнадцати или шестнадцати, сидевший в углу лавки на скамейке, встал, увидев вошедших посетителей, и пошел им навстречу, почтительно сняв свою голубую бархатную шапочку.
Бледный, с худощавым лицом, белокурыми волосами и неопределенного голубого цвета глазами, немного выше среднего роста, но хрупкий и болезненный, с загадочной печальной улыбкой на тонких губах. Этот юноша сразу обращал на себя внимание тех, с кем ему приходилось сталкиваться.
Никто не знал, откуда парфюмер Ренэ вывез это странное существо.
Он не был ему ни сыном, ни племянником.
Он исполнял у него обязанности приказчика, торговал, принимал покупателей, говорил по-французски с сильным южным акцентом и никогда никому не сказал, откуда он родом, хотя уже более четырех лет его видели неизменно сидящим в лавке парфюмера королевы-матери.
Звали его Годольфином. Генрих Наваррский и Ноэ не могли удержаться от удивления при виде юноши, который подошел к ним с подобострастием купца, желающего продать свой товар.
— Что угодно вашей милости? — спросил он, опустив глаза.
— Купить духов, — ответил Генрих Наваррский.
— Это, во-первых, — прибавил Ноэ, — а затем засвидетельствовать свое почтение господину Ренэ-фло-рентийцу.
— А!.. Вы знакомы с ним? — спросил Годольфин и, казалось, вздрогнул.
— Мы с ним добрые приятели, — возразил со смехом принц.
— Господина Ренэ здесь нет, господа.
— Ага! Значит, он в Лувре?
— Нет.
— Где же он?
— Он путешествует.
Ноэ и принц многозначительно переглянулись.
— А известно вам, когда он вернется? — спросил принц.
— Мы ждали его вчера вечером, ждали сегодня утром и ждем теперь, и синьорита Паола, его дочь, очень беспокоится, что он еще не вернулся.
В то время как Годольфин беседовал с покупателями, дверь в глубине лавки отворилась, и в лавку вошла женщина, наружность которой произвела сильное впечатление на обоих беарнских дворян.
Это была синьорита Паола, дочь Ренэ-флорентийца.
Она с достоинством приветствовала молодых людей, а затем села за резным дубовым прилавком, на котором стояли баночки и флаконы самых различных цветов, коробочки с желтыми, голубыми, белыми и красными порошками, из которых каждый имел особое свойство; одни из них, говорят, сокращали жизнь, другие — поддерживали ее, одни сохраняли красоту, а другие — обжигали кожу и делали урода из красивой женщины.
Молодые люди почти не обратили внимания на флаконы, но зато пристально смотрели на синьориту Паолу.
Итальянка, бесспорно, вполне заслуживала такого внимания: она была действительно прекрасна, но красота ее была мрачная, энергичная, высокомерная, напоминавшая собою черты ее отца, надменного любимца королевы.
Выражение ее больших черных глаз было жестокое, губы были презрительно сжаты, а походка полна гордости.
Во всей ее наружности было что-то, свидетельствующее, что она считает для себя унизительными те условия, в которых она живет.
В самом деле, в то время как ее отец проводил большую часть времени в Лувре, где он имел собственное помещение, Паола постоянно была в лавке на мосту Св. Михаила, и, несмотря на ее самые настойчивые просьбы, флорентиец отказывал ей изменить хоть в чем-нибудь ее образ жизни.
Честолюбивая, как и отец, флорентийка мечтала с пятнадцати лет, а теперь ей было двадцать пять, о жизни, которую злокозненная судьба никак не хотела осуществить. Она хотела выйти замуж за настоящего дворянина, дворянина из хорошего дома.
С первого взгляда казалось, что в те смутные времена этого не трудно было добиться.
Перед королем Карлом IX в Лувре царствовала женщина, которой достаточно было двинуть бровью, чтобы вся Франция пала к ее ногам.
Но на эту женщину странное, таинственное, так сказать, деспотическое влияние имел один человек.
Екатерина царила в Лувре, а первым министром ее был, бесспорно, Ренэ-флорентиец. Ренэ, как говорили, был богаче самого короля, в подвалах его мраморных дворцов на родине хранились груды золота.
Паола была так прекрасна, что ее красоте завидовала даже принцесса Маргарита, увидевшая ее в окно лавки на мосту Св. Михаила, куда она была заключена своим деспотом-отцом.
Без сомнения, если бы любимец королевы, человек, перед которым все трепетали, пожелал выдать свою дочь за первого из баронов, то ему достаточно было сделать лишь намек, но Ренэ не хотел выдавать свою дочь замуж, и Паола напрасно старалась поколебать его решение, не понимая, что им руководит.
Флорентиец не хотел также, чтобы она появлялась в Лувре и была представлена королеве Екатерине, он не позволял ей выходить из лавки, и когда туда являлся какой-нибудь красивый дворянин, она должна была немедленно уходить.
Молодая девушка, знавшая, что ее отец уехал, на этот раз не торопилась исполнить его приказание. Вместо того, чтобы остаться в задней половине лавки, она заняла место за конторкой и пристально смотрела на молодых людей.
«Ого! Вот это действительно красавица», — подумал Ноэ.
Паола посмотрела на Ноэ и подумала то же самое:
«Это в самом деле красивый господин, я в жизни не видела ничего красивее этих голубых глаз».
— Прекрасная барышня, — обратился, подходя к ней, Ноэ, — мой друг и я — мы в первый раз приехали в Париж.
— Этого не видно по вашим манерам, сударь,-- ответила Паола, у которой вновь мелькнула мысль найти мужа-дворянина.
Она улыбнулась, причем сквозь ее красные, как спелые июньские вишенки, губы сверкнули два ряда ослепительной белизны зубов.
Затем она прибавила:
— Однако вы, кажется, только что сказали, что знакомы с моим отцом?
— Да, синьора.
— Где же вы познакомились с ним, если вы в первый раз в Париже?
— В провинции, по дороге из Блуа в Орлеан.
Пока Ноэ беседовал с прекрасной хозяйкой лавки, Генрих Наваррский старался отвлечь внимание Го-дольфина, хрупкого и болезненного юноши, покупая помады и духи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
«Пирожная лавка Прекрасной Нормандки».
Рядом с этой лавочкой двое молодых людей, которые, по-видимому, никуда особенно не торопились и бесцельно глазели по сторонам, заметили бьющую в глаза вывеску, которая тотчас же привлекла их внимание:
«Ренэ-флорентиец, дворянин из Тосканы и парфюмер ее величества королевы Екатерины Медичи».
Ноэ ткнул локтем своего спутника, указывая ему на вывеску парфюмера.
— Эге! Как вы думаете, Генрих, не .зайти ли нам за покупками к нашему приятелю?
— Ты шутишь, мой милый, — смеясь, ответил ему Генрих.
— И да, и нет. Во-первых, мне хотелось бы узнать, вернулся ли уже этот негодяй, во-вторых, я не прочь потратить золотой на его парфюмерию и душистые масла, о которых рассказывают такие чудеса.
И, не дожидаясь согласия молодого принца, Ноэ перешагнул порог лавки парфюмера.
Юноша лет пятнадцати или шестнадцати, сидевший в углу лавки на скамейке, встал, увидев вошедших посетителей, и пошел им навстречу, почтительно сняв свою голубую бархатную шапочку.
Бледный, с худощавым лицом, белокурыми волосами и неопределенного голубого цвета глазами, немного выше среднего роста, но хрупкий и болезненный, с загадочной печальной улыбкой на тонких губах. Этот юноша сразу обращал на себя внимание тех, с кем ему приходилось сталкиваться.
Никто не знал, откуда парфюмер Ренэ вывез это странное существо.
Он не был ему ни сыном, ни племянником.
Он исполнял у него обязанности приказчика, торговал, принимал покупателей, говорил по-французски с сильным южным акцентом и никогда никому не сказал, откуда он родом, хотя уже более четырех лет его видели неизменно сидящим в лавке парфюмера королевы-матери.
Звали его Годольфином. Генрих Наваррский и Ноэ не могли удержаться от удивления при виде юноши, который подошел к ним с подобострастием купца, желающего продать свой товар.
— Что угодно вашей милости? — спросил он, опустив глаза.
— Купить духов, — ответил Генрих Наваррский.
— Это, во-первых, — прибавил Ноэ, — а затем засвидетельствовать свое почтение господину Ренэ-фло-рентийцу.
— А!.. Вы знакомы с ним? — спросил Годольфин и, казалось, вздрогнул.
— Мы с ним добрые приятели, — возразил со смехом принц.
— Господина Ренэ здесь нет, господа.
— Ага! Значит, он в Лувре?
— Нет.
— Где же он?
— Он путешествует.
Ноэ и принц многозначительно переглянулись.
— А известно вам, когда он вернется? — спросил принц.
— Мы ждали его вчера вечером, ждали сегодня утром и ждем теперь, и синьорита Паола, его дочь, очень беспокоится, что он еще не вернулся.
В то время как Годольфин беседовал с покупателями, дверь в глубине лавки отворилась, и в лавку вошла женщина, наружность которой произвела сильное впечатление на обоих беарнских дворян.
Это была синьорита Паола, дочь Ренэ-флорентийца.
Она с достоинством приветствовала молодых людей, а затем села за резным дубовым прилавком, на котором стояли баночки и флаконы самых различных цветов, коробочки с желтыми, голубыми, белыми и красными порошками, из которых каждый имел особое свойство; одни из них, говорят, сокращали жизнь, другие — поддерживали ее, одни сохраняли красоту, а другие — обжигали кожу и делали урода из красивой женщины.
Молодые люди почти не обратили внимания на флаконы, но зато пристально смотрели на синьориту Паолу.
Итальянка, бесспорно, вполне заслуживала такого внимания: она была действительно прекрасна, но красота ее была мрачная, энергичная, высокомерная, напоминавшая собою черты ее отца, надменного любимца королевы.
Выражение ее больших черных глаз было жестокое, губы были презрительно сжаты, а походка полна гордости.
Во всей ее наружности было что-то, свидетельствующее, что она считает для себя унизительными те условия, в которых она живет.
В самом деле, в то время как ее отец проводил большую часть времени в Лувре, где он имел собственное помещение, Паола постоянно была в лавке на мосту Св. Михаила, и, несмотря на ее самые настойчивые просьбы, флорентиец отказывал ей изменить хоть в чем-нибудь ее образ жизни.
Честолюбивая, как и отец, флорентийка мечтала с пятнадцати лет, а теперь ей было двадцать пять, о жизни, которую злокозненная судьба никак не хотела осуществить. Она хотела выйти замуж за настоящего дворянина, дворянина из хорошего дома.
С первого взгляда казалось, что в те смутные времена этого не трудно было добиться.
Перед королем Карлом IX в Лувре царствовала женщина, которой достаточно было двинуть бровью, чтобы вся Франция пала к ее ногам.
Но на эту женщину странное, таинственное, так сказать, деспотическое влияние имел один человек.
Екатерина царила в Лувре, а первым министром ее был, бесспорно, Ренэ-флорентиец. Ренэ, как говорили, был богаче самого короля, в подвалах его мраморных дворцов на родине хранились груды золота.
Паола была так прекрасна, что ее красоте завидовала даже принцесса Маргарита, увидевшая ее в окно лавки на мосту Св. Михаила, куда она была заключена своим деспотом-отцом.
Без сомнения, если бы любимец королевы, человек, перед которым все трепетали, пожелал выдать свою дочь за первого из баронов, то ему достаточно было сделать лишь намек, но Ренэ не хотел выдавать свою дочь замуж, и Паола напрасно старалась поколебать его решение, не понимая, что им руководит.
Флорентиец не хотел также, чтобы она появлялась в Лувре и была представлена королеве Екатерине, он не позволял ей выходить из лавки, и когда туда являлся какой-нибудь красивый дворянин, она должна была немедленно уходить.
Молодая девушка, знавшая, что ее отец уехал, на этот раз не торопилась исполнить его приказание. Вместо того, чтобы остаться в задней половине лавки, она заняла место за конторкой и пристально смотрела на молодых людей.
«Ого! Вот это действительно красавица», — подумал Ноэ.
Паола посмотрела на Ноэ и подумала то же самое:
«Это в самом деле красивый господин, я в жизни не видела ничего красивее этих голубых глаз».
— Прекрасная барышня, — обратился, подходя к ней, Ноэ, — мой друг и я — мы в первый раз приехали в Париж.
— Этого не видно по вашим манерам, сударь,-- ответила Паола, у которой вновь мелькнула мысль найти мужа-дворянина.
Она улыбнулась, причем сквозь ее красные, как спелые июньские вишенки, губы сверкнули два ряда ослепительной белизны зубов.
Затем она прибавила:
— Однако вы, кажется, только что сказали, что знакомы с моим отцом?
— Да, синьора.
— Где же вы познакомились с ним, если вы в первый раз в Париже?
— В провинции, по дороге из Блуа в Орлеан.
Пока Ноэ беседовал с прекрасной хозяйкой лавки, Генрих Наваррский старался отвлечь внимание Го-дольфина, хрупкого и болезненного юноши, покупая помады и духи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52