Темноволосый всадник вышел из чащи на аллею грабов в десяти саженях от главного фасада, затем, вместо того, чтобы пройти мимо, он приложил два пальца к губам и свистнул таким образом, как свищут пастухи, пасущие стада на высокогорных равнинах, когда зовут друг друга. Затем он отбежал к группе деревьев, окружавших замок, растянулся на земле и стал ждать, глядя на замок, где все, конечно, спали, потому что там не было видно огня.
Прошло несколько минут. В нижнем этаже одной из башен мелькнул свет и тотчас же потух, как быстро промелькнувший метеор.
Герой наш встал, осторожно двинулся вперед, все время держась в тени деревьев.' Он обошел башню замка и остановился у южного фасада, обращенного к горам.
В эту минуту огромная собака, лежавшая на траве, кинулась к нему с горящими глазами и разинутой пастью, приготовившись зарычать от злости.
— Молчи, Плутон,— тихо сказал молодой человек,— это я.
Собака, без сомнения, узнала его, потому что начала лизать ему руку, стала вилять хвостом от удовольствия и снова спокойно улеглась на прежнее место.
В это время над головой молодого человека неслышно распахнулся ставень, и шелковая лестница упала к его ногам. Он ухватился за нее обеими руками и с быстротою кошки вскарабкался по ней до раскрытого окна.
Когда он перескочил через подоконник, две белые, как снег, надушенные ручки обняли его и увлекли в глубь комнаты.
— Ах, дорогой Генрих! — прошептал свежий молодой голосок, которому любовь придавала невыразимую гармонию.— Как вы запоздали сегодня!..
Товарищ Амори де Ноэ очутился в прелестной комнатке, носившей в то время название интимной приемной, позже переименованной в будуар.
Гипсовая лампа распространяла таинственный свет и освещала картины итальянской школы, флорентийскую бронзу, восточные ковры и большие дубовые кресла с роскошной резьбой. Волшебница-хозяйка этого помещения, после того как осторожно закрыла окно и втащила лестницу обратно, уселась в одно из кресел.
Молодой человек встал перед нею на колени и взял обе ее руки.
Это была женщина лет двадцати четырех — двадцати пяти, белокурая, как Рафаэлевская Мадонна, и белая, как лилия; цветок севера, перенесенный под жгучие лучи юга; голубоглазый демон, насмешливая улыбка которого выдавала беарнское происхождение и высокое общественное положение.
Женщину, перед которой наш герой опустился на колени, звали Дианой-Коризандрой д'Андуен графиней де Грамон.
— Диана, прекрасная моя Диана! — шептал юноша, поднося белые надушенные ручки графини к своим губам.— Зачем вы хмурите так ваши белокурые брови и смотрите на меня сердито, упрекая, что я запоздал?
— Однако, взгляните на часы,— ответила она, улыбаясь и указывая рукой на стоявшие в углу часы.— Генрих, дорогой мой, ведь теперь уже два часа утра.
— Правда, дорогая моя. Ноэ заплатит мне за это, это он всегда задерживает меня.
Графиня нежно посмотрела на молодого человека.
— Ах, Генрих, ты все забываешь, что у нас теперь июль и в три часа уже светло. Подумай, дорогой мой, ведь твоя Коризандра погибнет, если тебя встретят на рассвете в окрестностях Бомануара. Он убьет меня,— добавила она шепотом.
— О, посмотрим! — воскликнул молодой человек, гордо сверкнув глазами.— Разве я не с тобой!
— Я принадлежу ему,— вздохнула она, поникнув головой,— и если бы у него зародилось малейшее подозрение, о, клянусь тебе, Генрих, что, хотя ты и принц, но он был бы способен убить тебя.
Генрих улыбнулся.
— Ты забываешь, Диана, бога, охраняющего нас, бога влюбленных...
Он взял обеими руками ее голову и поцеловал ее в лоб.
Затем он грустно добавил:
— Бедная Диана, ты не подозреваешь, что я пришел проститься с тобой; я уезжаю на целый месяц...
— Проститься! Ты с ума сошел, Генрих? — с ужасом вскричала графиня.
— Увы, нет, друг мой.
— Но это невозможно... зачем прощаться...
— Я уезжаю, я покидаю Нерак. Так хочет моя мать; она приказала мне...
— Куда же ты уезжаешь, боже мой? — воскликнула, задрожав и побледнев, Диана д'Андуен.— Куда ты едешь, Генрих?
— В Париж, к французскому двору...
— О, не езди туда, Генрих, не езди! — быстро произнесла молодая женщина с ужасом.— Ты гугенот, дорогой мой принц, с тобой случится несчастье.
— Не волнуйтесь,— сказал Генрих Наваррский.— Успокойтесь, дорогая Диана, я уезжаю в Париж инкогнито. Какая тому причина — не знаю. Королева, моя мать, передаст мне завтра запечатанный конверт, который я должен вскрыть по приезде в Париж. Мне известно только, что я уезжаю без свиты, с одним Ноэ, и должен остановиться в Париже на улице Св. Иакова, близ Ситэ, в гостинице «Серебряный Лев», которую содержит беарнец Лестакад,
— И вы возвратитесь через месяц, дорогой мой?
— Так, по крайней мере, сказала моя мать!
Графиня задумалась.
— Путешествие это чрезвычайно странно...— прошептала она,— и, конечно, имеет политическую подкладку, о которой не подозреваем ни я, ни вы, мой дорогой Генрих.
— Прекрасная моя Диана,— сказал молодой принц,— позвольте мне заставить вас замолчать поцелуем. Нам остается провести вместе один только час. Если вы будете беспокоиться относительно моего путешествия, то мы даром потеряем время.
— Вы правы,— сказала она.
Влюбленные обменялись самыми торжественными клятвами в любви и остававшийся в их распоряжении час употребили на горячие уверения во взаимной, верности. Когда на горизонте показалась первая полоска наступающего дня, Генрих Наваррский встал и, подобно Ромео, прощавшемуся с Джульеттой, воскликнул:
— Боже! Диана, наступило утро.
Она обняла его; осыпала поцелуями и в сотый раз в течение часа заставила повторить клятву, что он вернется как можно скорее и будет любить ее. Затем она сказала ему:
— Скажи мне, был ты когда-нибудь в Париже?
— Да, когда мне было восемь лет.
— Это все равно, что ты никогда там не был. Хотя ты и принц, но ты не избежишь ни козней, ни соблазнов; а так как ты едешь туда инкогнито, то ты должен заручиться поддержкой преданных друзей, дорогой мой властелин.
— Со мною будет Ноэ.
— Ноэ ветреник и в Париже будет таким же новичком, как и ты. Я дам тебе письмо, которое может сослужить тебе службу.
— А к кому будет твое письмо, дорогая моя?
— Я напишу письмо одному мещанину на улице Урс, жена которого воспитывалась вместе со мною в замке в Турене, где я родилась. Видишь, Генрих, мы чаще нуждаемся в услугах маленьких, нежели великих людей, и славный мещанин, чьих услуг я прошу для тебя, предан мне бесконечно; он умрет ради тебя, если узнает, что я люблю тебя; и если ты слишком быстро опустошишь свой кошелек, то он предложит тебе денег взаймы и притом без всяких процентов, не так как жиды или кассы ссуд.
— Следовательно, он богат?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52