И всегда на фоне светлого окна голова Ясны. Потом утренний выход на рынок, торопливо, впопыхах. Потом кухня. Потом посуда, которую надо было мыть и чистить. Как и всегда при воспоминании об этом, Ненада охватила глубокая нежность — и стыд. Глаза наполнились слезами. Он взял тихонько руку матери с красивыми, огрубевшими теперь пальцами и долго ее держал. Наконец, он сказал, почувствовав при этом глубокое облегчение:
— Ни стола, ни квартиры. С первого возьмешь прислугу.— А когда Ясна попыталась протестовать и уверять, что это совсем не нужно, что она сама управляется, он взял ее обе руки в свои и очень серьезно сказал:
— Нет, Ясна, ты наймешь прислугу, довольно уже тебе самой мыть посуду. Я так хочу, и так будет.
В его голосе слышалась такая твердость, что Ясна не решилась противоречить. Когда он встал, чтобы пройти в свою комнату, она привлекла его к себе и поцеловала.
Очутившись один, он снова пришел в плохое настроение. Он попытался развлечься чтением. Сел на пол у полки с книгами и стал их перебирать. Искал те, которые, как он помнил, доставляли ему удовольствие. Но хотя глаза и следили за строчками, мысли его скользили и улетали, и он разочарованно закрывал книгу и снова ста вил ее на полку. Он испытывал неопределенное томление: так бывает перед большим путешествием, где вас ждут всякие неожиданности. Всем своим существом он бессознательно стремился к чему-то неясному для него. Он закурил. Его мысли, подобно дыму, беспрестанно меняли свои очертания. Звонок заставил его вздрогнуть. Он вскочил. Зажег свет. Женский голос? Прислушавшись, он встрепенулся. Лицо вспыхнуло. Он машинально провел рукой по волосам и лицу. Александра! И все его непонятные порывы сразу сосредоточились на голосе, который слышался в передней. Но... почему она пришла? Она еще никогда у него не была. Случилось что-нибудь? Он отворил дверь: Ясна держала Александру за руку и улыбалась. Ненад подбежал.
— О, мы уже познакомились! — Александра посмотрела Байкичу прямо в глаза.— Можно на минуточку?
Байкич суетился с ее пальто и ботиками, белыми от снега. Белянка, распушив шерсть, недоверчиво подошла и понюхала снег.
— Вся семья!
Александра почувствовала себя как дома. Погладила кошку. Потом снова взяла Ясну за руку.
— Я вас не побеспокоила?
— Нет, дитя мое, входите. Хотите чаю? Я сейчас.
В комнате Ненада Александра остановилась. Внимательно все осмотрела — а сердце стучало,— все мелочи: его кровать, стол, лампу со стеклянным зеленым колпаком, книги, печку, окно, сквозь которое виднелась заснеженная Сава, две-три картины... Вещи были самые обыкновенные: полка для книг из елового дерева, железная кровать, а все-таки... Что-то такое...
— Как у вас хорошо! — И она подошла к столу, взяла в руки маленькую собачку из терракоты и провела пальцем вдоль ее глянцевитого хребта.
— Что-нибудь случилось? — спросил Ненад.
Она поставила статуэтку и обернулась к Ненаду.
— Я уезжаю.
— Скоро?
— Завтра. Потому и решилась прийти.
— Я это предчувствовал.
Александра прислонилась к столу. Он не предлагал ей сесть.
— Почему так скоро?
— Не спрашивайте, прошу вас! — И, взяв его за руку, сказала, понизив голос: — На этот раз ненадолго, вернусь как можно скорее, поверьте,— И, так как он продолжал молчать, добавила: — Могу вам только сказать, что еду не по собственной воле.— И совсем тихо, склонив голову: — Впрочем, вы и сами догадываетесь... может быть, и знаете, а я и так должна была поехать сдать экзамены еще перед смертью дедушки.
Ему стоило больших усилий, чтобы не говорить об отъезде. Он стал поддразнивать ее насчет учения.
— А что вы будете делать, когда кончите? Выйдете замуж?
— А я, по-вашему, не способна работать?
— Нет... но ходить ежедневно к определенному часу... С вашим дипломом вы можете делать только две вещи: изо дня в день преподавать французский язык или историю в одной из гимназий или поступить в библиотеку...
— Или продолжать обучение в университете. Вы думаете, я не смогу защитить докторскую диссертацию? Работать самостоятельно на научном поприще?
— Отнюдь нет. Столько мужчин, и гораздо менее способных, чем вы, получили докторскую степень... и работают «самостоятельно». Я не такой ретроград, чтобы оспаривать способности женщины — хотя я считаю, что есть вещи, которых женщины не должны были бы делать, не потому что не способны, а потому, что это не женское дело. Это одно. Но есть еще и другое, Александра, я снова к этому возвращаюсь. Способны ли вы пожертвовать своими удобствами, свободой, поездками в Вену, Байрейт или Зальцбург на музыкальные фестивали, путешествиями в Париж или Северную Италию, способны ли привыкнуть ежедневно вставать в определенное время, ходить на службу — это ведь совсем не то что работа дома, когда знаешь, что в любой момент можешь ее прекратить,— работа в учреждении совсем не занимательна, даже когда ее любишь, потому что все повторяется и надоедает, а к тому же приходится соблюдать чинопочитание,— подумали ли вы обо всем этом? Не знаю, но, мне кажется, я боюсь, как бы для вас не было уже слишком поздно, что жизнь вас уже слегка — а может быть, и непоправимо! — избаловала и что... разрешите мне говорить совсем откровенно?
Александра рассмеялась.
— Конечно, говорите!
— Видите ли, вы стали... о, не по своей вине, разумеется, а просто потому, что вы всегда имели то, чего хотели, привыкли к красивым вещам и дорогим духам, к шелковому белью и спальным вагонам и в силу всего этого стали дилетанткой, Александра. Некоторые вещи представляются нам легкими... когда мы говорим о них, и оказываются необычайно трудными, когда мы беремся за их выполнение.
— Я не собираюсь быть дилетанткой. Как только окончу учение, я начну работать.
— Даже если бы вам пришлось бросить теперешний образ жизни?
— Мой образ жизни? Но я живу совсем, совсем просто!
Она была вполне искренна. Байкича тронула ее наивность.
— Просто! А если бы потребовалось жить еще проще? В двух комнатах? Носить дешевые платья, питаться по кафанам или самой готовить обед после работы? Приходило вам когда-нибудь в голову, что есть еще десять, двадцать слоев более простой жизни, чем ваша?
— Нет... но вы преувеличиваете значение того, что называете моим образом жизни. Я действительно... впрочем, зачем придавать столько значения чисто внешним вещам, второстепенным... я никогда не думаю о них.
— Потому что они у вас есть, Александра.— Он помолчал с минуту.— И я не ценю вещи ради них самих. Но думать о них я вынужден, поскольку у меня их нет, а они мне требуются. Все мы любим красивые вещи, удобства... и все бы хотели не думать об этих вещах, а попросту иметь их как нечто само собой разумеющееся, расценивая их не как мерило человека, а как основу его развития.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
— Ни стола, ни квартиры. С первого возьмешь прислугу.— А когда Ясна попыталась протестовать и уверять, что это совсем не нужно, что она сама управляется, он взял ее обе руки в свои и очень серьезно сказал:
— Нет, Ясна, ты наймешь прислугу, довольно уже тебе самой мыть посуду. Я так хочу, и так будет.
В его голосе слышалась такая твердость, что Ясна не решилась противоречить. Когда он встал, чтобы пройти в свою комнату, она привлекла его к себе и поцеловала.
Очутившись один, он снова пришел в плохое настроение. Он попытался развлечься чтением. Сел на пол у полки с книгами и стал их перебирать. Искал те, которые, как он помнил, доставляли ему удовольствие. Но хотя глаза и следили за строчками, мысли его скользили и улетали, и он разочарованно закрывал книгу и снова ста вил ее на полку. Он испытывал неопределенное томление: так бывает перед большим путешествием, где вас ждут всякие неожиданности. Всем своим существом он бессознательно стремился к чему-то неясному для него. Он закурил. Его мысли, подобно дыму, беспрестанно меняли свои очертания. Звонок заставил его вздрогнуть. Он вскочил. Зажег свет. Женский голос? Прислушавшись, он встрепенулся. Лицо вспыхнуло. Он машинально провел рукой по волосам и лицу. Александра! И все его непонятные порывы сразу сосредоточились на голосе, который слышался в передней. Но... почему она пришла? Она еще никогда у него не была. Случилось что-нибудь? Он отворил дверь: Ясна держала Александру за руку и улыбалась. Ненад подбежал.
— О, мы уже познакомились! — Александра посмотрела Байкичу прямо в глаза.— Можно на минуточку?
Байкич суетился с ее пальто и ботиками, белыми от снега. Белянка, распушив шерсть, недоверчиво подошла и понюхала снег.
— Вся семья!
Александра почувствовала себя как дома. Погладила кошку. Потом снова взяла Ясну за руку.
— Я вас не побеспокоила?
— Нет, дитя мое, входите. Хотите чаю? Я сейчас.
В комнате Ненада Александра остановилась. Внимательно все осмотрела — а сердце стучало,— все мелочи: его кровать, стол, лампу со стеклянным зеленым колпаком, книги, печку, окно, сквозь которое виднелась заснеженная Сава, две-три картины... Вещи были самые обыкновенные: полка для книг из елового дерева, железная кровать, а все-таки... Что-то такое...
— Как у вас хорошо! — И она подошла к столу, взяла в руки маленькую собачку из терракоты и провела пальцем вдоль ее глянцевитого хребта.
— Что-нибудь случилось? — спросил Ненад.
Она поставила статуэтку и обернулась к Ненаду.
— Я уезжаю.
— Скоро?
— Завтра. Потому и решилась прийти.
— Я это предчувствовал.
Александра прислонилась к столу. Он не предлагал ей сесть.
— Почему так скоро?
— Не спрашивайте, прошу вас! — И, взяв его за руку, сказала, понизив голос: — На этот раз ненадолго, вернусь как можно скорее, поверьте,— И, так как он продолжал молчать, добавила: — Могу вам только сказать, что еду не по собственной воле.— И совсем тихо, склонив голову: — Впрочем, вы и сами догадываетесь... может быть, и знаете, а я и так должна была поехать сдать экзамены еще перед смертью дедушки.
Ему стоило больших усилий, чтобы не говорить об отъезде. Он стал поддразнивать ее насчет учения.
— А что вы будете делать, когда кончите? Выйдете замуж?
— А я, по-вашему, не способна работать?
— Нет... но ходить ежедневно к определенному часу... С вашим дипломом вы можете делать только две вещи: изо дня в день преподавать французский язык или историю в одной из гимназий или поступить в библиотеку...
— Или продолжать обучение в университете. Вы думаете, я не смогу защитить докторскую диссертацию? Работать самостоятельно на научном поприще?
— Отнюдь нет. Столько мужчин, и гораздо менее способных, чем вы, получили докторскую степень... и работают «самостоятельно». Я не такой ретроград, чтобы оспаривать способности женщины — хотя я считаю, что есть вещи, которых женщины не должны были бы делать, не потому что не способны, а потому, что это не женское дело. Это одно. Но есть еще и другое, Александра, я снова к этому возвращаюсь. Способны ли вы пожертвовать своими удобствами, свободой, поездками в Вену, Байрейт или Зальцбург на музыкальные фестивали, путешествиями в Париж или Северную Италию, способны ли привыкнуть ежедневно вставать в определенное время, ходить на службу — это ведь совсем не то что работа дома, когда знаешь, что в любой момент можешь ее прекратить,— работа в учреждении совсем не занимательна, даже когда ее любишь, потому что все повторяется и надоедает, а к тому же приходится соблюдать чинопочитание,— подумали ли вы обо всем этом? Не знаю, но, мне кажется, я боюсь, как бы для вас не было уже слишком поздно, что жизнь вас уже слегка — а может быть, и непоправимо! — избаловала и что... разрешите мне говорить совсем откровенно?
Александра рассмеялась.
— Конечно, говорите!
— Видите ли, вы стали... о, не по своей вине, разумеется, а просто потому, что вы всегда имели то, чего хотели, привыкли к красивым вещам и дорогим духам, к шелковому белью и спальным вагонам и в силу всего этого стали дилетанткой, Александра. Некоторые вещи представляются нам легкими... когда мы говорим о них, и оказываются необычайно трудными, когда мы беремся за их выполнение.
— Я не собираюсь быть дилетанткой. Как только окончу учение, я начну работать.
— Даже если бы вам пришлось бросить теперешний образ жизни?
— Мой образ жизни? Но я живу совсем, совсем просто!
Она была вполне искренна. Байкича тронула ее наивность.
— Просто! А если бы потребовалось жить еще проще? В двух комнатах? Носить дешевые платья, питаться по кафанам или самой готовить обед после работы? Приходило вам когда-нибудь в голову, что есть еще десять, двадцать слоев более простой жизни, чем ваша?
— Нет... но вы преувеличиваете значение того, что называете моим образом жизни. Я действительно... впрочем, зачем придавать столько значения чисто внешним вещам, второстепенным... я никогда не думаю о них.
— Потому что они у вас есть, Александра.— Он помолчал с минуту.— И я не ценю вещи ради них самих. Но думать о них я вынужден, поскольку у меня их нет, а они мне требуются. Все мы любим красивые вещи, удобства... и все бы хотели не думать об этих вещах, а попросту иметь их как нечто само собой разумеющееся, расценивая их не как мерило человека, а как основу его развития.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138