«Таким образом, отечественное предприятие, основанное на отечественном капитале, принуждено в это трудное время всеобщего обновления страны полностью прекратить операции и свою полезную деятельность».
Разочарованный Майсторович продолжал работать и спекулировать на свой страх и риск. Покупал предметы санитарии, военную амуницию — и на этом то терял, то зарабатывал. Одно он терял неустанно — это свое хладнокровие. Он стал нервным и рассеянным, страдал бессонницей. И все больше и больше впутывался в сомнительные дела. На висках засеребрилась седина. Связь с Мариной стала его тяготить, и он избегал оставаться с ней наедине. Он сделался раздражительным, желчным и более обычного молчаливым. По временам он терял всякую энергию и часами беспомощно бродил по фабрике, дотрагивался до бездействующих машин, спускался в подвальные коридоры, заходил на склады, в помещение, где хранилось сырье, зажигал лампочки, поворачивал колеса, с которых были сняты приводные ремни. И в эти мрачные минуты ему становилось ясно, что все, что он делает,— сплошное безумие, так как он, вынь да положи, хочет за год или два сколотить такой же капитал, какой вложен в машины и здания и который стоил ему не год и не два, а пятнадцати лет упорного труда. И после таких горьких размышлений, усталый и пропыленный, он выходил из пустых и темных фабричных помещений, запирался у себя в кабинете и принимался бог весть в который раз вычислять, сколько у него наличных денег и сколько еще требуется. Подолгу совещался с техническим директором, просматривал в коммерческом отделе заказы, индекс цен и книгу с записью должников. Ничтожной мелочи — открытия или приобретения магазина, незначительного увеличения заказов — уже было достаточно, чтобы воскресить в нем веру в конечный успех.
Однако такие минуты выпадали тем реже, чем чаще мелькали новые сроки векселей, поступавших с головокружительной быстротой. Он вертелся в каком-то вихре краткосрочных займов, погашений, конверсий, переговоров и гербовых марок!
Вначале все это было едва заметно — один закрывшийся магазин, одна потерянная поставка, перехваченная более выгодным предложением. Потом появились два небольших местных предприятия, изготовлявшие обувь ручным способом. Цены на нее были значительно ниже прежних и одинаковые на обоих предприятиях. Затем эти единые сниженные расценки стали постепенно захватывать и крупных производителей: на рынке неожиданно появилось огромное количество иностранной обуви — лучшего качества, но продававшейся по той же цене. Кто же сбивал цены? Этого нельзя было с точностью установить. Очевидно, какой-то сильный конкурент наводнял рынок своим товаром, продавая его себе в убыток. Но по какой причине? И с какой целью? И против кого была направлена эта борьба? Майсторовича обуял смертельный страх. Снизить цены на свою обувь он не мог. Он и так терпел убыток ради того, чтобы как-нибудь держаться хотя бы на самом низком уровне производства. Он, конечно, мог бы снизить цены, и даже намного по сравнению с этими новыми ценами, если бы работал на полную мощность, выпуская до трех тысяч пар обуви, если бы жалованье директорам и инженерам, расходы на электричество, администрацию и рекламу он делил на три тысячи, а не на пятьсот; если бы... И вдруг он вспомнил — Шуневич! Вот оно что! Однажды, еще во времена Балканского банка, к нему пришел Шуневич и без всяких предисловий сказал:
— Некая лондонско-венская компания интересуется вашей фабрикой. Вам нужны большие средства, которых невозможно достать в стране. Эта компания готова предоставить вам неограниченный кредит. Их представитель, господин Шварц, мой старый знакомый...
— Еще с тех времен,— прервал его Майсторович с усмешкой,— когда вы снимали секвестр с Деспотовичем.
— Шварца я знал раньше этого, господин Майсторович,— невозмутимо ответил Шуневич,— еще во времена оккупации, если вам угодно знать и эту подробность. Но мне кажется, что секвестр был не плохое дело. Если бы вы были на месте Деспотовича, вы бы теперь не нуждались в кредите. Ему нужно было иметь еже
дневную газету — он ее и создал. Утопающий хватается и за соломинку. Впрочем, я не понимаю, какое это имеет отношение к нашему разговору?
Майсторович ничего не ответил.
— Компания предлагает очень выгодные условия. Подумайте.
— Какие же это условия?
— Финансовый и технический контроль, раздел рынка...
— Нет. Я хочу иметь полную свободу. Для чего ж я боролся? Не желаю, чтобы кто-нибудь вмешивался в мои дела. Впрочем, когда я буду работать на полный ход, я смогу побить кого угодно если не качеством, то ценами. Да и пошлины на моей стороне.
— А до тех пор?
— А до тех пор буду терпеть убытки или закрою фабрику.
— Если дело дойдет до конкуренции, то вы и при этих условиях будете вынуждены закрыть фабрику.
— Плевать мне на конкуренцию. В данный момент я самый крупный фабрикант в стране, и с меня этого довольно. Обувную фабрику не так легко соорудить. Это не фабрика дрожжей.
— Как вам угодно.
Вспомнив теперь этот разговор, Майсторович оцепенел от ужаса. Его преследуют! Хотят его уничтожить! Кто стоит за спиной Шуневича? И кто за этой венской компанией и за Шварцем? Какие у них капиталы? Майсторович ничего не знал, и потому в его воображении эти капиталы казались огромными. Сам же он со своей фабрикой и десятком миллионов динаров, в которые он себя оценивал, вдруг показался себе маленьким и ничтожным. Бежать — невозможно. Нападать — и того меньше. Пойти на попятный? Ему захотелось убедиться. Он пошел к Шуневичу.
— Вы догадываетесь о причине моего посещения? Отчасти? Ну ладно, Шуневич, я хотел вас спросить, как обстоят дела с вашей венской компанией?
Их разделял стол, на котором лежала груда бумаг. Шуневич посмотрел на свои ногти, сложил некоторые открытые папки и только после этого поднял глаза на Майсторовича. Лицо его обросло прекрасной черной бородой, подстриженной, как у английского короля
Георга. Над бородой выдавался большой прямой нос необычайной белизны. Но светлые и всегда насмешливые глаза не гармонировали с низким, скошенным лбом, обрамленным гладко расчесанными на пробор волосами.
— Не знаю. Я это дело бросил, как только понял, что оно вас не интересует. Вы помните наш разговор?
— Жаль,— пробормотал Майсторович,— теперь бы меня это интересовало.
— Посмотрим... но насколько мне известно... положение вообще значительно изменилось за последний год. Полагаю, что они отказались от своей мысли о предоставлении кредита... они, по-моему, хотят построить собственную фабрику или что-то в этом роде.
— Жаль,— значительно повторил Майсторович,— жаль.
Он поднялся. Шуневич, наклонившись над столом, продолжал приводить его в порядок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Разочарованный Майсторович продолжал работать и спекулировать на свой страх и риск. Покупал предметы санитарии, военную амуницию — и на этом то терял, то зарабатывал. Одно он терял неустанно — это свое хладнокровие. Он стал нервным и рассеянным, страдал бессонницей. И все больше и больше впутывался в сомнительные дела. На висках засеребрилась седина. Связь с Мариной стала его тяготить, и он избегал оставаться с ней наедине. Он сделался раздражительным, желчным и более обычного молчаливым. По временам он терял всякую энергию и часами беспомощно бродил по фабрике, дотрагивался до бездействующих машин, спускался в подвальные коридоры, заходил на склады, в помещение, где хранилось сырье, зажигал лампочки, поворачивал колеса, с которых были сняты приводные ремни. И в эти мрачные минуты ему становилось ясно, что все, что он делает,— сплошное безумие, так как он, вынь да положи, хочет за год или два сколотить такой же капитал, какой вложен в машины и здания и который стоил ему не год и не два, а пятнадцати лет упорного труда. И после таких горьких размышлений, усталый и пропыленный, он выходил из пустых и темных фабричных помещений, запирался у себя в кабинете и принимался бог весть в который раз вычислять, сколько у него наличных денег и сколько еще требуется. Подолгу совещался с техническим директором, просматривал в коммерческом отделе заказы, индекс цен и книгу с записью должников. Ничтожной мелочи — открытия или приобретения магазина, незначительного увеличения заказов — уже было достаточно, чтобы воскресить в нем веру в конечный успех.
Однако такие минуты выпадали тем реже, чем чаще мелькали новые сроки векселей, поступавших с головокружительной быстротой. Он вертелся в каком-то вихре краткосрочных займов, погашений, конверсий, переговоров и гербовых марок!
Вначале все это было едва заметно — один закрывшийся магазин, одна потерянная поставка, перехваченная более выгодным предложением. Потом появились два небольших местных предприятия, изготовлявшие обувь ручным способом. Цены на нее были значительно ниже прежних и одинаковые на обоих предприятиях. Затем эти единые сниженные расценки стали постепенно захватывать и крупных производителей: на рынке неожиданно появилось огромное количество иностранной обуви — лучшего качества, но продававшейся по той же цене. Кто же сбивал цены? Этого нельзя было с точностью установить. Очевидно, какой-то сильный конкурент наводнял рынок своим товаром, продавая его себе в убыток. Но по какой причине? И с какой целью? И против кого была направлена эта борьба? Майсторовича обуял смертельный страх. Снизить цены на свою обувь он не мог. Он и так терпел убыток ради того, чтобы как-нибудь держаться хотя бы на самом низком уровне производства. Он, конечно, мог бы снизить цены, и даже намного по сравнению с этими новыми ценами, если бы работал на полную мощность, выпуская до трех тысяч пар обуви, если бы жалованье директорам и инженерам, расходы на электричество, администрацию и рекламу он делил на три тысячи, а не на пятьсот; если бы... И вдруг он вспомнил — Шуневич! Вот оно что! Однажды, еще во времена Балканского банка, к нему пришел Шуневич и без всяких предисловий сказал:
— Некая лондонско-венская компания интересуется вашей фабрикой. Вам нужны большие средства, которых невозможно достать в стране. Эта компания готова предоставить вам неограниченный кредит. Их представитель, господин Шварц, мой старый знакомый...
— Еще с тех времен,— прервал его Майсторович с усмешкой,— когда вы снимали секвестр с Деспотовичем.
— Шварца я знал раньше этого, господин Майсторович,— невозмутимо ответил Шуневич,— еще во времена оккупации, если вам угодно знать и эту подробность. Но мне кажется, что секвестр был не плохое дело. Если бы вы были на месте Деспотовича, вы бы теперь не нуждались в кредите. Ему нужно было иметь еже
дневную газету — он ее и создал. Утопающий хватается и за соломинку. Впрочем, я не понимаю, какое это имеет отношение к нашему разговору?
Майсторович ничего не ответил.
— Компания предлагает очень выгодные условия. Подумайте.
— Какие же это условия?
— Финансовый и технический контроль, раздел рынка...
— Нет. Я хочу иметь полную свободу. Для чего ж я боролся? Не желаю, чтобы кто-нибудь вмешивался в мои дела. Впрочем, когда я буду работать на полный ход, я смогу побить кого угодно если не качеством, то ценами. Да и пошлины на моей стороне.
— А до тех пор?
— А до тех пор буду терпеть убытки или закрою фабрику.
— Если дело дойдет до конкуренции, то вы и при этих условиях будете вынуждены закрыть фабрику.
— Плевать мне на конкуренцию. В данный момент я самый крупный фабрикант в стране, и с меня этого довольно. Обувную фабрику не так легко соорудить. Это не фабрика дрожжей.
— Как вам угодно.
Вспомнив теперь этот разговор, Майсторович оцепенел от ужаса. Его преследуют! Хотят его уничтожить! Кто стоит за спиной Шуневича? И кто за этой венской компанией и за Шварцем? Какие у них капиталы? Майсторович ничего не знал, и потому в его воображении эти капиталы казались огромными. Сам же он со своей фабрикой и десятком миллионов динаров, в которые он себя оценивал, вдруг показался себе маленьким и ничтожным. Бежать — невозможно. Нападать — и того меньше. Пойти на попятный? Ему захотелось убедиться. Он пошел к Шуневичу.
— Вы догадываетесь о причине моего посещения? Отчасти? Ну ладно, Шуневич, я хотел вас спросить, как обстоят дела с вашей венской компанией?
Их разделял стол, на котором лежала груда бумаг. Шуневич посмотрел на свои ногти, сложил некоторые открытые папки и только после этого поднял глаза на Майсторовича. Лицо его обросло прекрасной черной бородой, подстриженной, как у английского короля
Георга. Над бородой выдавался большой прямой нос необычайной белизны. Но светлые и всегда насмешливые глаза не гармонировали с низким, скошенным лбом, обрамленным гладко расчесанными на пробор волосами.
— Не знаю. Я это дело бросил, как только понял, что оно вас не интересует. Вы помните наш разговор?
— Жаль,— пробормотал Майсторович,— теперь бы меня это интересовало.
— Посмотрим... но насколько мне известно... положение вообще значительно изменилось за последний год. Полагаю, что они отказались от своей мысли о предоставлении кредита... они, по-моему, хотят построить собственную фабрику или что-то в этом роде.
— Жаль,— значительно повторил Майсторович,— жаль.
Он поднялся. Шуневич, наклонившись над столом, продолжал приводить его в порядок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138