..
Улицы запружены народом. Легкий ветерок треплет новенькие флаги — все напоминает пасху. Незнакомые люди приветствуют друг друга, дети стреляют из пугачей, в руках девушек вянут цветы, которые они принесли для встречи союзников. Только никто точно не знает, с какой стороны союзники войдут в город и в котором часу. Поздно ночью люди стали расходиться, все еще не теряя надежды.
Вечером, когда Ненад вышел с кумом запереть ворота, он в глубокой ночной тишине услышал отдаленный, приглушенный гул. Небо было ясное, звездное. Гул доносился временами, вместе с ветром, но едва слышно, как шум водопада, доносящийся издалека, или как стук повозок, которые волы тащат по сухому деревянному мосту.
— Кум, слушайте, разве вы не слышите? — Ненада обуял страх, он схватил кума за руку; по небу гулял ветер, но оно было ясное и звездное.
Кум прислушался: словно далекий град бьет по листьям, словно удары мягкой палочки по литаврам, покрытым черным сукном.
— Пушки...
Это было настолько далеко, что звуки все время исчезали в глубокой ночной тишине.
Весь следующий день флаги развевались напрасно, цветы увядали, наполняя воздух сладковато-горьким запахом: союзники не появлялись. И Войкан к Ненаду не приходил. Тогда Ненад пошел к нему. Еще издали он увидел перед домом военный грузовик; солдаты уже заканчивали погрузку вещей. У Ненада дрогнуло сердце. Он подошел. Из дома вышла вся семья: две его сестры, мать, бабушка, старая тетка и служанка с двумя китайскими собачками на руках. Отец Войкана, полный господин небольшого роста, ходил вокруг грузовика и давал указания, как перевязывать вещи. Прохожие оборачивались, останавливались и, глядя на беженцев, начинали ругаться, поняв, что обмануты, а потом сами устремлялись за сведениями и готовились к бегству.
Тем временем мать Войкана, бабушку, тетку и сестер втиснули в закрытый экипаж; служанка с собачками взобралась на грузовик. Отец Войкана в сторонке спорил с прыщавым фельдфебелем, и только теперь, наконец, в глубине улицы показался Войкан; он бежал со всех ног, держа фуражку в руке, и тянул на поводке красивую серую собаку. Не обращая внимания на то, что ему кричали из экипажа, не глядя на отца, который грозил ему палкой, весь красный, он кинулся Ненаду на шею.
— Я был у тебя дома. Все кончено. Мы бежим в Салоники. Министерства перебираются вечером. Папа не позволяет мне брать с собой Мусу. Возьми его, пожалуйста.— Он сунул Ненаду поводок. Собака начала рычать.— Вот твой новый хозяин, Муса, слушайся его. А ты не бойся, он не кусается. Приласкай его. Я тебе напишу. Может быть, и ты приедешь в Салоники. Будь здоров, дружище.
Войкан поцеловал Ненада, показал язык отцу, который кричал, чтобы он торопился, вскарабкался на грузовик и устроился рядом со служанкой, солдатом и собачками. Загудел мотор, и, наполняя всю улицу вонючим синим дымом, машина тронулась. Войкан махал фуражкой, пока грузовик не завернул за угол. Муса скулил, глядя вслед машине, но не вырывался. Ненад постоял перед раскрытыми воротами. Улица, как в тумане, стала двоиться у него в глазах, по щекам скатились две крупные слезы. Он пошел домой. Пес послушно последовал за ним. Ненад перестал плакать. Но на сердце лежал камень, не хватало воздуха, он чувствовал себя подавленным. Значит, все ложь — и флаги и сообщения в газетах. Чтобы удобнее было удирать! Собака лизнула ему руку. Ненад обнял ее за шею.
Днем пошел мелкий осенний дождь. Через два дня от флагов остались только пестрые, полинялые тряпки, висевшие на мокрых столбах. Гирлянды распались. Кое- где они свисали до грязной мостовой. Всю ночь громыхали проезжавшие мимо нагруженные повозки. Отдаленная канонада доносилась теперь и днем. В одно ясное утро в небе послышалось монотонное жужжание самолета. По нему дали несколько выстрелов шрапнелью; раздался взрыв сброшенной бомбы; самолет исчез как шмель; но долго еще в чистом небе неподвижно висели маленькие, белые, мягкие и курчавые облачка шрапнельных разрывов.
БЕГСТВО
Поезд тронулся медленно и как-то неуверенно. Съежившись в углу теплушки, Ненад дремал, положив голову на колени бабушки. В его памяти одна за другой быстро сменялись картины. Ночь, внезапный отъезд Мичи и поспешные сборы; вой запертого Мусы и его неожиданное появление на вокзале с оторванной веревкой на шее; потом улицы, украшенные мокрыми флагами, белотелая голая женщина, Войкан на грузовике — все это перемешалось: веревка была на шее белотелой женщины, на вокзал прибежал Войкан, в сарае выл запертый Мича. У Ненада трещала голова, он судорожно передергивался, неподвижно уставившись в темноту. В дальнем углу теплушки слабым желтым пламенем, едва озаряя мрак, горела свеча. Рядом с ней вырисовывалось склоненное над книгой лицо, заросшее косматой бородой... Ненад тщетно боролся со сном, и когда глаза его слипались, ему под громкий стук колес казалось, что путешествие, начиная с бегства из Белграда, длится непрерывно и все в той же теплушке; год, проведенный в Нише, был только сном, в действительности его не существовало, а вот стук колес, кислый запах вагона, сонные головы, которые кивают одновременно, будто они связаны, ночной мрак, непрерывное движение — это и есть действительность. Но через мгновение ему казалось обратное: путешествие только сон, и он вот-вот проснется в Нише, в маленькой тесной комнате, на своей подушке.
Они надеялись, что утро застанет их далеко за Вране. Когда Ненад проснулся, поезд стоял на маленькой сельской станции. Вокруг мокрых полей тянулись синие горы, закрывающие горизонт. Солнце еще не всходило. Перед теплушкой разговаривали мужчины — штатские и солдаты. В утренней тишине голоса их звучали необычайно четко и звонко.
— Где мы?
Ясна вздохнула.
— Под Грделицей. Спи.
Тишина убаюкивала, и Ненад снова заснул.
В Грделице было большое оживление. На станции стоял еще один поезд. Вдоль вагонов бегали, переговариваясь, люди; другие толпились у станционного здания, перед дверями телеграфа. Сквозь влажные испарения земли солнце светило так тускло, что на него можно
было смотреть без боли в глазах. На груде ящиков сидел солдат и снимал с винтовки ремень. Потом зашвырнул винтовку за ящики, а ремнем опоясал шинель. Делал он это спокойно, в косматой бороде торчал окурок цигарки. Вокруг колонки шумел народ, сражаясь за воду, которую нельзя было пить,— так от нее воняло серой. Железо скрипело, фляжки и котелки гремели, вода брызгала, ноги тонули в луже; послышался крик — кто-то разбил бутылку о чугунную колонку. Над всей этой мелочной суетой, над этими двумя маленькими поездами, похожими на заржавелых змей, над беспорядочно кишевшими крохотными людьми простиралось небо, дышавшее испарениями земли, сквозь мягкую влажность которых доносился глухой рокот канонады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Улицы запружены народом. Легкий ветерок треплет новенькие флаги — все напоминает пасху. Незнакомые люди приветствуют друг друга, дети стреляют из пугачей, в руках девушек вянут цветы, которые они принесли для встречи союзников. Только никто точно не знает, с какой стороны союзники войдут в город и в котором часу. Поздно ночью люди стали расходиться, все еще не теряя надежды.
Вечером, когда Ненад вышел с кумом запереть ворота, он в глубокой ночной тишине услышал отдаленный, приглушенный гул. Небо было ясное, звездное. Гул доносился временами, вместе с ветром, но едва слышно, как шум водопада, доносящийся издалека, или как стук повозок, которые волы тащат по сухому деревянному мосту.
— Кум, слушайте, разве вы не слышите? — Ненада обуял страх, он схватил кума за руку; по небу гулял ветер, но оно было ясное и звездное.
Кум прислушался: словно далекий град бьет по листьям, словно удары мягкой палочки по литаврам, покрытым черным сукном.
— Пушки...
Это было настолько далеко, что звуки все время исчезали в глубокой ночной тишине.
Весь следующий день флаги развевались напрасно, цветы увядали, наполняя воздух сладковато-горьким запахом: союзники не появлялись. И Войкан к Ненаду не приходил. Тогда Ненад пошел к нему. Еще издали он увидел перед домом военный грузовик; солдаты уже заканчивали погрузку вещей. У Ненада дрогнуло сердце. Он подошел. Из дома вышла вся семья: две его сестры, мать, бабушка, старая тетка и служанка с двумя китайскими собачками на руках. Отец Войкана, полный господин небольшого роста, ходил вокруг грузовика и давал указания, как перевязывать вещи. Прохожие оборачивались, останавливались и, глядя на беженцев, начинали ругаться, поняв, что обмануты, а потом сами устремлялись за сведениями и готовились к бегству.
Тем временем мать Войкана, бабушку, тетку и сестер втиснули в закрытый экипаж; служанка с собачками взобралась на грузовик. Отец Войкана в сторонке спорил с прыщавым фельдфебелем, и только теперь, наконец, в глубине улицы показался Войкан; он бежал со всех ног, держа фуражку в руке, и тянул на поводке красивую серую собаку. Не обращая внимания на то, что ему кричали из экипажа, не глядя на отца, который грозил ему палкой, весь красный, он кинулся Ненаду на шею.
— Я был у тебя дома. Все кончено. Мы бежим в Салоники. Министерства перебираются вечером. Папа не позволяет мне брать с собой Мусу. Возьми его, пожалуйста.— Он сунул Ненаду поводок. Собака начала рычать.— Вот твой новый хозяин, Муса, слушайся его. А ты не бойся, он не кусается. Приласкай его. Я тебе напишу. Может быть, и ты приедешь в Салоники. Будь здоров, дружище.
Войкан поцеловал Ненада, показал язык отцу, который кричал, чтобы он торопился, вскарабкался на грузовик и устроился рядом со служанкой, солдатом и собачками. Загудел мотор, и, наполняя всю улицу вонючим синим дымом, машина тронулась. Войкан махал фуражкой, пока грузовик не завернул за угол. Муса скулил, глядя вслед машине, но не вырывался. Ненад постоял перед раскрытыми воротами. Улица, как в тумане, стала двоиться у него в глазах, по щекам скатились две крупные слезы. Он пошел домой. Пес послушно последовал за ним. Ненад перестал плакать. Но на сердце лежал камень, не хватало воздуха, он чувствовал себя подавленным. Значит, все ложь — и флаги и сообщения в газетах. Чтобы удобнее было удирать! Собака лизнула ему руку. Ненад обнял ее за шею.
Днем пошел мелкий осенний дождь. Через два дня от флагов остались только пестрые, полинялые тряпки, висевшие на мокрых столбах. Гирлянды распались. Кое- где они свисали до грязной мостовой. Всю ночь громыхали проезжавшие мимо нагруженные повозки. Отдаленная канонада доносилась теперь и днем. В одно ясное утро в небе послышалось монотонное жужжание самолета. По нему дали несколько выстрелов шрапнелью; раздался взрыв сброшенной бомбы; самолет исчез как шмель; но долго еще в чистом небе неподвижно висели маленькие, белые, мягкие и курчавые облачка шрапнельных разрывов.
БЕГСТВО
Поезд тронулся медленно и как-то неуверенно. Съежившись в углу теплушки, Ненад дремал, положив голову на колени бабушки. В его памяти одна за другой быстро сменялись картины. Ночь, внезапный отъезд Мичи и поспешные сборы; вой запертого Мусы и его неожиданное появление на вокзале с оторванной веревкой на шее; потом улицы, украшенные мокрыми флагами, белотелая голая женщина, Войкан на грузовике — все это перемешалось: веревка была на шее белотелой женщины, на вокзал прибежал Войкан, в сарае выл запертый Мича. У Ненада трещала голова, он судорожно передергивался, неподвижно уставившись в темноту. В дальнем углу теплушки слабым желтым пламенем, едва озаряя мрак, горела свеча. Рядом с ней вырисовывалось склоненное над книгой лицо, заросшее косматой бородой... Ненад тщетно боролся со сном, и когда глаза его слипались, ему под громкий стук колес казалось, что путешествие, начиная с бегства из Белграда, длится непрерывно и все в той же теплушке; год, проведенный в Нише, был только сном, в действительности его не существовало, а вот стук колес, кислый запах вагона, сонные головы, которые кивают одновременно, будто они связаны, ночной мрак, непрерывное движение — это и есть действительность. Но через мгновение ему казалось обратное: путешествие только сон, и он вот-вот проснется в Нише, в маленькой тесной комнате, на своей подушке.
Они надеялись, что утро застанет их далеко за Вране. Когда Ненад проснулся, поезд стоял на маленькой сельской станции. Вокруг мокрых полей тянулись синие горы, закрывающие горизонт. Солнце еще не всходило. Перед теплушкой разговаривали мужчины — штатские и солдаты. В утренней тишине голоса их звучали необычайно четко и звонко.
— Где мы?
Ясна вздохнула.
— Под Грделицей. Спи.
Тишина убаюкивала, и Ненад снова заснул.
В Грделице было большое оживление. На станции стоял еще один поезд. Вдоль вагонов бегали, переговариваясь, люди; другие толпились у станционного здания, перед дверями телеграфа. Сквозь влажные испарения земли солнце светило так тускло, что на него можно
было смотреть без боли в глазах. На груде ящиков сидел солдат и снимал с винтовки ремень. Потом зашвырнул винтовку за ящики, а ремнем опоясал шинель. Делал он это спокойно, в косматой бороде торчал окурок цигарки. Вокруг колонки шумел народ, сражаясь за воду, которую нельзя было пить,— так от нее воняло серой. Железо скрипело, фляжки и котелки гремели, вода брызгала, ноги тонули в луже; послышался крик — кто-то разбил бутылку о чугунную колонку. Над всей этой мелочной суетой, над этими двумя маленькими поездами, похожими на заржавелых змей, над беспорядочно кишевшими крохотными людьми простиралось небо, дышавшее испарениями земли, сквозь мягкую влажность которых доносился глухой рокот канонады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138