«Хомоле мне досталось за мои идеи. Черт возьми, до сих пор я только говорил — теперь начну действовать!» И со всей своей бешеной энергией он взялся за организацию партии. Переписка его необыкновенно расширилась. Он стал систематически созывать уездные и окружные собрания. Я не могла себе представить, чтобы один человек мог столько сделать: не прошло и месяца после нашего приезда, как весь край воспламенился. «Вождь» тут не показывался и своим поведением не ослаблял основных принципов движения. До сих пор центром было Подрине; с приездом Йована движение стало значительнее в Пожаревацком округе. «Вождь» предполагал созвать общепартийный съезд в Тополе или каком-либо другом центральном месте, но значение и размах движения в этой горной местности и, наконец, личная репутация Йована решили иначе: общепартийный съезд был, несмотря на дальность расстояния, назначен в Пожаревацком округе. Со всех сторон на Йована посыпались предостережения и требования прекратить созыв собраний — из полиции, от инспектора, из министерства. Но Йован всем отвечал, что единственной целью его переезда в Хомоле было открыть народу глаза.
На этом несчастном съезде, который состоялся вопреки всем полицейским мерам, присутствовало свыше трех тысяч человек! Йована носили на руках, восторженно рукоплескали ему. Он представил съезду вождя партии генерала Ст. О., но съезд в один голос ответил: «Ты наш вождь: ты с нами страдаешь, живешь нашей жизнью!» Йован настоятельно предлагал выбрать председателем съезда генерала Ст. О., но съезд пожелал избрать его самого. Мне потом рассказывали — тогда не в обычае было, чтобы жены сопровождали мужей на политические съезды,— что генерал из-за этого едва не покинул съезда, друзья с трудом уговорили его остаться, но все время он сидел бледный, не проронив ни слова. Воодушевленный всеобщим подъемом, Йован произнес блестя
щую речь, длившуюся часа три. Ораторы отказались выступать после него, потому что им уже нечего было сказать. Аплодисментам и крикам не было конца. Каждому хотелось пожать Йовану руку, старики его целовали, и, наконец, ликование вылилось в один общий крик: «Ты должен быть в скупщине, только ты можешь быть нашим представителем в скупщине!» Этого сделать он не мог по молодости лет, но был бесконечно счастлив, видя, что партия приобретала вес. Воодушевление настолько увлекло твоего отца, так его опьянило, что он совсем забыл, что является всего-навсего маленьким беззащитным учителем, а стоящая за ним партия — только некая туманная восторженность без какой-либо твердой основы.
По окончании съезда народ не хотел расходиться, и было решено, что по округу пройдет процессия лидеров во главе с Йованом и кандидатом в депутаты. Погода была пасмурная, и с наступлением сумерек спустился густой, непроницаемый туман; дороги были ненадежные, реки вздулись. Двигались конные и пешие со знаменами и музыкой, оглашая воздух ружейными выстрелами. Навстречу выходила вся деревня, со стариками, женщинами и детьми. Но это триумфальное шествие длилось недолго. Уже на другой день властям — уездному и окружному начальникам — пришел из Белграда приказ любой ценой помешать дальнейшему продвижению демонстрации. Но власти были беспомощны — в демонстрации участвовало больше двухсот всадников и несколько сот пеших. Просить помощи у сторонников правительства они не решались, потому что в таком случае пришлось бы взять на себя ответственность за стрельбу. Остановить процессию можно было бы только в том случае, если бы произошли беспорядки. Но она продвигалась вперед, не реагируя на провокации, организованные в некоторых деревнях. И тогда случилось вот что (все это разъяснилось только впоследствии, но — увы! — нам с тобой от этого не легче): министр Деспотович позвонил окружному начальнику,— это стало известно на другой же день,— начальник сел на коня и поехал к уездному начальнику, а тот отправился к председателю местного комитета партии министра. Вернувшись, он устроил завтрак в честь окружного начальника — был жареный барашек, вино, цыгане. Только на другой день он лично проводил его в округ. И все видели, что оба тогда были «под мухой».
А в это время процессия шла от одной деревни к другой, останавливаясь лишь на короткий отдых. Но чем дальше она продвигалась, тем больше нарушался ее порядок: на третий день некоторые отстали, но примкнуло и немало новых людей, среди которых были известные личности, но достаточно и деревенской голытьбы, бездельников и пьяниц, присоединившихся только для того, чтобы поесть и выпить на чужой счет. Приближаясь к одной деревне, всадники выстрелили, чтобы возвестить о своем прибытии. Йован, ехавший впереди, вдруг вскрикнул, схватился за пах и покачнулся. Наступила суматоха, все смешалось. Пешие в страхе разбежались по полям и скрылись в вечернем тумане. Известили местные власти, и уже через несколько часов было принято решение запретить дальнейшее продвижение процессии. А Йован в это время лежал, все еще не перевязанный, в придорожной корчме. Врач приехал только поздно вечером, потому что посланный за ним верховой был в пути задержан полицейским чиновником, направлявшимся на расследование, и «допрошен». Пока чиновник вел следствие, врач извлек пулю. Полицейский чиновник приобщил ее к делу, но по дороге потерял, а тем самым была потеряна возможность найти виновника. А о том, что таковой существовал, свидетельствовали форма ранения и характерный звук выстрела: ни у кого из крестьян не было револьвера, стреляли главным образом из старых кремневых ружей или из охотничьих двустволок, а извлеченная пуля была револьверная. Вызывало удивление и то, что несмотря на утверждение врача и некоторых из присутствовавших, главари партии (возможно, под давлением генерала Ст. О., который не хотел вступать в открытую борьбу с полицией) присоединились к официальному заключению и, даже не поговорив с Йованом, поместили в газетах сообщение, что он ранен «по несчастной случайности». Расследование было сразу прекращено, и дело сдано в архив. Оставшись в одиночестве, обеспокоенные ранением, ни я, ни Йован не думали в ту минуту о том, чтобы доискаться правды. Он был, вопреки совету врача, доставлен не в больницу, а домой в Л. Кто об этом распорядился, когда его уже несли в город, осталось невыясненным. Из-за этой оплошности рану не перевязывали больше двух суток. Врач, человек молодой и порядочный, но неопытный и запуганный, остававшийся около больного круглые сутки, обещал приехать через день-два, но приехал только на третий. Рана была чистая и уже начала затягиваться. Тогда врач признался нам, что сначала подумывал о необходимости операции из-за того, что в ране осталась косточка;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
На этом несчастном съезде, который состоялся вопреки всем полицейским мерам, присутствовало свыше трех тысяч человек! Йована носили на руках, восторженно рукоплескали ему. Он представил съезду вождя партии генерала Ст. О., но съезд в один голос ответил: «Ты наш вождь: ты с нами страдаешь, живешь нашей жизнью!» Йован настоятельно предлагал выбрать председателем съезда генерала Ст. О., но съезд пожелал избрать его самого. Мне потом рассказывали — тогда не в обычае было, чтобы жены сопровождали мужей на политические съезды,— что генерал из-за этого едва не покинул съезда, друзья с трудом уговорили его остаться, но все время он сидел бледный, не проронив ни слова. Воодушевленный всеобщим подъемом, Йован произнес блестя
щую речь, длившуюся часа три. Ораторы отказались выступать после него, потому что им уже нечего было сказать. Аплодисментам и крикам не было конца. Каждому хотелось пожать Йовану руку, старики его целовали, и, наконец, ликование вылилось в один общий крик: «Ты должен быть в скупщине, только ты можешь быть нашим представителем в скупщине!» Этого сделать он не мог по молодости лет, но был бесконечно счастлив, видя, что партия приобретала вес. Воодушевление настолько увлекло твоего отца, так его опьянило, что он совсем забыл, что является всего-навсего маленьким беззащитным учителем, а стоящая за ним партия — только некая туманная восторженность без какой-либо твердой основы.
По окончании съезда народ не хотел расходиться, и было решено, что по округу пройдет процессия лидеров во главе с Йованом и кандидатом в депутаты. Погода была пасмурная, и с наступлением сумерек спустился густой, непроницаемый туман; дороги были ненадежные, реки вздулись. Двигались конные и пешие со знаменами и музыкой, оглашая воздух ружейными выстрелами. Навстречу выходила вся деревня, со стариками, женщинами и детьми. Но это триумфальное шествие длилось недолго. Уже на другой день властям — уездному и окружному начальникам — пришел из Белграда приказ любой ценой помешать дальнейшему продвижению демонстрации. Но власти были беспомощны — в демонстрации участвовало больше двухсот всадников и несколько сот пеших. Просить помощи у сторонников правительства они не решались, потому что в таком случае пришлось бы взять на себя ответственность за стрельбу. Остановить процессию можно было бы только в том случае, если бы произошли беспорядки. Но она продвигалась вперед, не реагируя на провокации, организованные в некоторых деревнях. И тогда случилось вот что (все это разъяснилось только впоследствии, но — увы! — нам с тобой от этого не легче): министр Деспотович позвонил окружному начальнику,— это стало известно на другой же день,— начальник сел на коня и поехал к уездному начальнику, а тот отправился к председателю местного комитета партии министра. Вернувшись, он устроил завтрак в честь окружного начальника — был жареный барашек, вино, цыгане. Только на другой день он лично проводил его в округ. И все видели, что оба тогда были «под мухой».
А в это время процессия шла от одной деревни к другой, останавливаясь лишь на короткий отдых. Но чем дальше она продвигалась, тем больше нарушался ее порядок: на третий день некоторые отстали, но примкнуло и немало новых людей, среди которых были известные личности, но достаточно и деревенской голытьбы, бездельников и пьяниц, присоединившихся только для того, чтобы поесть и выпить на чужой счет. Приближаясь к одной деревне, всадники выстрелили, чтобы возвестить о своем прибытии. Йован, ехавший впереди, вдруг вскрикнул, схватился за пах и покачнулся. Наступила суматоха, все смешалось. Пешие в страхе разбежались по полям и скрылись в вечернем тумане. Известили местные власти, и уже через несколько часов было принято решение запретить дальнейшее продвижение процессии. А Йован в это время лежал, все еще не перевязанный, в придорожной корчме. Врач приехал только поздно вечером, потому что посланный за ним верховой был в пути задержан полицейским чиновником, направлявшимся на расследование, и «допрошен». Пока чиновник вел следствие, врач извлек пулю. Полицейский чиновник приобщил ее к делу, но по дороге потерял, а тем самым была потеряна возможность найти виновника. А о том, что таковой существовал, свидетельствовали форма ранения и характерный звук выстрела: ни у кого из крестьян не было револьвера, стреляли главным образом из старых кремневых ружей или из охотничьих двустволок, а извлеченная пуля была револьверная. Вызывало удивление и то, что несмотря на утверждение врача и некоторых из присутствовавших, главари партии (возможно, под давлением генерала Ст. О., который не хотел вступать в открытую борьбу с полицией) присоединились к официальному заключению и, даже не поговорив с Йованом, поместили в газетах сообщение, что он ранен «по несчастной случайности». Расследование было сразу прекращено, и дело сдано в архив. Оставшись в одиночестве, обеспокоенные ранением, ни я, ни Йован не думали в ту минуту о том, чтобы доискаться правды. Он был, вопреки совету врача, доставлен не в больницу, а домой в Л. Кто об этом распорядился, когда его уже несли в город, осталось невыясненным. Из-за этой оплошности рану не перевязывали больше двух суток. Врач, человек молодой и порядочный, но неопытный и запуганный, остававшийся около больного круглые сутки, обещал приехать через день-два, но приехал только на третий. Рана была чистая и уже начала затягиваться. Тогда врач признался нам, что сначала подумывал о необходимости операции из-за того, что в ране осталась косточка;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138