ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Виной тому была его удачливость! Все, что бы он ни замыслил, всегда ему удавалось. Вот он и возгордился. Решил, что преуспевает потому, что все знает, все может. Все советы считал глупыми, всех людей — ниже себя. А теперь, как ни крутись, а приходится признать, что Драгич Распопович прав. Гадина! Мягкие сумерки душили его. Он вспомнил о процессе:
— Сколько мучений, сколько мучений!
Он брел вперед подавленный. Почувствовал голод. Опомнился и зашел в закусочную. Пиво его немного подкрепило. Стал выбирать, что бы поесть. Прожевал несколько бутербродов, потом ему подали поросячью ножку. Во время еды взгляд его упал на телефон — в самом углу, за стеклянной перегородкой. В закусочной никого не было. Майсторович оставил недоеденную ножку, неловко вытер руки одну о другую и зашел за перегородку. Все это он делал как во сне, хотя и вполне сознательно. Снял трубку, назвал номер. Сердце стучало ровно и спокойно. Жизнь в нем била ключом. Послышался густой мужской голос. По телу Майсторовича пробежала легкая дрожь.
— Алло, кто это? Шуневич? Очень хорошо. Говорит Майсторович. Здравствуйте. Вы догадываетесь, по какому поводу я звоню. Да? Ну и отлично... Есть ли какие-нибудь новости? Как? Нет, послушайте, Шуневич, я в курсе дела. Конечно, так лучше. Сегодня я не могу. Так денька через два. Нет, не у меня, а у Драгича. Почему? Да я и так бываю там почти каждый день. Идет, до свидания.
Есть уже не хотелось. Майсторович вышел на улицу и зашагал дальше. Ни малейшего ощущения горечи,
хотя он сделал то, чему противился столько лет. Наоборот, этот первый шаг принес ему облегчение. И все-таки он вздохнул:
— О господи, сколько мучений, сколько мучений!
Он вдруг очутился перед темной махиной своей
фабрики. Ее глухая стена тянулась вдоль всей короткой улицы. Эта улица — скольких усилий стоило ему добиться, чтобы ее проложили на задворках фабрики! Комитеты, заседания городской управы, решения, вмешательство депутатов и министров, нападки в печати, будто он сам скупил все участки, как ему было выгодно, а теперь продает их городу тоже по сходной цене, что городская управа дерет за них цену вдвое большую, чем Майсторович, чтобы дать его фабрике выезд на другую сторону.
Эти воспоминания его подбодрили. Он приосанился. Не вышло одним путем — выйдет другим. Одно его тяготило в эту минуту: необходимость признать себя побежденным перед Распоповичем. Гадина! Он завернул за угол и очутился у главного входа на фабрику. Яркая лампочка освещала большие чугунные ворота, две калитки и золотые буквы над ними. За этими освещенными воротами возвышалась мрачная и темная махина главного здания фабрики. Ни малейшего шума. Только на втором этаже светилось одно-единственное окно. Майсторович, зажмурившись, представил себе и то, чего не было видно, чуть заметно улыбнулся и толкнул калитку. Но прежде, чем затворить ее за собой, погрузиться во мрак, он подумал:
— Эх, черт возьми... Ну, конечно, вот что получается, когда надеваешь носок сперва на левую ногу!
АКЦИОНЕРНОЕ ОБЩЕСТВО «ШТАМПА»
Угол улицы Князя Михаила и Обиличевого венца по крайней мере один раз в день выглядел по-европейски. Это бывало чаще всего во время тумана, то есть обычно осенью, примерно между шестью и семью часа ми вечера. Тихий перекресток к этому времени оживлялся — люди выходили из канцелярий, банков, школ и спешили домой, наслаждаясь тем, что могут пройтись по главным улицам среди гуляющей публики. Машины продвигались с трудом, и перед полицейским в белых перчатках раздавались протесты пыхтящих моторов.
На мокром асфальте, в котором отражались силуэты прохожих, окружающих домов и освещенных витрин, ярко горела красная электрическая реклама — огромные буквы оповещали, что в этом высоком, холодном, новом, но уже старом здании на углу помещалось акционерное общество «Штампа». Этот угол был так ярко освещен, тут всегда было так оживленно и шумно, что на другую часть перекрестка как-то не обращали внимания. Там в полумраке тонули маленькие кафтаны, блоки неотделанных плохоньких домишек, овощные лавочки у старых, покосившихся ворот, с корзинами яблок и позднего винограда, освещенными карбидными лампами.
Современная ежедневная газета — это прежде всего здание, которое не отвечает своему назначению. Если газета процветает, то здание оказывается недостаточно поместительным, всегда где-то что-то ремонтируется, ломается или пристраивается; покупают новые машины, устраивают новые кабинеты для редакторов, ставят новые телефоны. И несмотря на все это, остается впечатление чего-то скученного и временного. Если же газета находится в состоянии упадка или даже только застоя, то здание кажется чересчур просторным, быстро разрушается, машины не работают, а потому начинают ржаветь и портиться и, хотя все стоит еще на своих местах, отовсюду веет особым затхлым запахом запустения. «Штампа» со своими двумя выпусками, утренним и вечерним, причем последний принужден был уже сокращать количество страниц, постепенно приближалась ко второму типу газет. Здание «Штампы» было построено на скорую руку из старого материала на развалинах бывшего винного погреба, разрушенного бомбардировкой в 1914 году, и, хоть фасад его был выложен искусственным камнем и украшен огромной световой рекламой, оно не было рассчитано на долговечность. Большую ротационную машину, помещавшуюся в бывшем винном погребе, перенесли на бетонный фундамент, но это не помогло. Стоило машину пустить в ход, как все здание начинало сотрясаться и дребезжать: и световые рекламы, и кривые, тесные коридоры, и комнаты с окнами, выходящими на глухие стены соседних домов, и линотипы, и телефоны, и машины для стереотипии, в которых кипит свинец, и круглые стенные часы, и желтые перегородки в административном отделе. Все здание представляло собой огромный
расхлябанный музыкальный ящик из сухих бревен, связанных для прочности железными балками и бетонными плитами. Но сила и ценность всякой газеты, в том числе и «Штампы», никогда не зависели от потрескавшихся потолков или деревянных лестниц; силу ее составляет капитал, скрытый за этим облезлым фасадом, а ценность создают люди, запертые в этих темных помещениях, в сырых фотолабораториях, цинкографических и телеграфных кабинах, в канцеляриях, машинных отделениях, подвалах и на чердаках. Ценность газеты — это вложенный в нее труд людей.
Но Байкич, который сидел, устало склонившись над столиком, с красным чернильным карандашом в руке, испытывая острую боль в груди и между лопатками от долгого сидения и задыхаясь от запаха сырой бумаги и типографской краски, сам по себе не представлял никакой силы. За восемьсот динаров в месяц он два раза в сутки прочитывал восемь, шестнадцать или тридцать две страницы «Штампы», по четыре столбца на каждой, с нонпарелями, петитами и марашками, и красным карандашом исправлял набранные «у» или «о» на «а» или «е».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138