..»
Бурмаз осмотрел, прищурившись, редакторскую комнату: автор этой статьи, Петрович, жалкий репортер по уголовным делам» уже ушел. Немного дальше сидел за своим столом молодой человек, нарядно разодетый, с цветком в петлице, густо напудренный, с расчесанными на пробор и чересчур прилизанными волосами, чересчур белокурый, и тонкой пилкой подправлял свои
длинные полированные ногти. Это был Дилберов, специалист по балам, светским раутам и свадьбам, дипломатическим приемам и ежегодным собраниям дамских благотворительных обществ. На досуге он писал в виде корреспонденций пошловатые двусмысленные статейки о Париже, Монмартре и Мулен Руже, собирая сведения из таких газет, как «Рап8-Р1а181г», писал о будуарах знаменитых куртизанок и актрис, хотя никогда там не бывал, описывал бальные туалеты крайне фривольно. Дилберов любил коверкать сербские слова на французский лад: вместо «выпить» говорил «консомировать», вместо «прекрасно» — «шармантно», вместо «белье» — «де- су», вместо «комната холостяка» — «гарсоньера»; говорил: «женерозный», «брасри», «акколада» любовь у него была — «Любовь», женщина — «Женщина», нога — «Нога». Как стилист он имел большую популярность в редакции. От него всегда исходил тяжелый, отталкивающий запах постели женщин легкого поведения. И, несмотря на то что костюм его был всегда хорошо выглажен, сам он напудрен, бумажник имел новый, платки чистые и портсигар серебряный, он производил неприятное впечатление. За то, что он вносил в общество заразу разложения, за то, что в девушках и женщинах будил грязные мысли и неясные похотливые желания, он получал от редакции три тысячи динаров в месяц.
Сперва Бурмаз попробовал сам двумя-тремя росчерками пера изменить смысл статьи. Например, фраза: «Мы никак не можем назвать это ужасное происшествие... несчастным случаем» — теперь выглядела так: «Мы можем все это неприятное происшествие назвать лишь несчастным случаем». Но вся статья была написана в отрицательном смысле и была слишком велика. Бурмаз позвал Дилберова и, показав ему подчеркнутую и исправленную фразу, сказал:
— Поправьте в таком духе. Имен называть не надо. И пустите это в виде постскриптума к вашей хронике о бале. Двадцать строк вполне достаточно.
Приближался полдень. Работа шла все еще вяло. Каждую минуту то тут, то там собирались небольшими группами и беседовали вполголоса. В «Штампе» творилось нечто необычное. Все обсуждали что-то — сотрудники, типографы, механики, служащие администрации.
Ротационная машина уже выбрасывала выпуски для провинции, когда появился Деспотович. На него никто не обратил внимания. Два-три взгляда, редкий поклон; Бурмаз даже не встал и не поклонился, сделав вид, что не заметил, кто прошел. Деспотович пробыл в своем кабинете не больше получаса. Потом вышел, неся под мышкой портфель, туго набитый бумагами. Проходя мимо Бурмаза, он остановился. Хотел было вернуться, но передумал и прошел между столов, словно одеревенелый, глядя поверх опущенных голов. У самой двери он все же встретился взглядом с Байкичем, улыбнулся и кивнул ему головой. У Байкича перехватило дыхание. Он уткнулся в свою корректуру. Рука с красным карандашом задрожала.
Между тем Бурмаз звонил по телефону в разные места, назначил два свидания, доверительно переговорил еще о чем-то с Дилберовым, после чего тот сразу куда-то исчез. Наконец, и сам Бурмаз оделся, бросил все и отправился в кафану «Русский царь», где его уже ожидал репортер по уголовной хронике одной крупной утренней газеты. Они долго и оживленно разговаривали, сидя за столом перед кружками пива и целой пирамидой горячих жареных лепешек. Репортер был человек средних лет, высокий, худой, в черном пиджаке и полосатых брюках, с шарфом поверх крахмального воротника, с маленькими усиками, которые он то и дело подкручивал. Он сидел неподвижно, смотрел перед собой блекло-голубыми глазами и не говорил ни да, ни нет. Под его вытянутыми в ниточку усиками масленые лепешки исчезали с головокружительной быстротой. Бурмаз, разузнав в конце концов то, что ему было нужно, стал вдруг серьезным, позвал официанта, расплатился, попрощался и вышел. Он зашел в кафану Джёрджевича и у стойки заказал ра- кии. Ждал он добрых четверть часа, раскланиваясь со знакомыми, которые входили и выходили. Вошел молодой человек в расстегнутом пальто, с узеньким воротником шалью, в нахлобученной шапке, неряшливого, но спортивного вида, с раскрасневшимся лицом, выбрить которое не составляло большого труда, и еще с порога начал извиняться.
— Давайте сюда,— перебил его Бурмаз.
Йойкич подал бумагу. Он ждал, что Бурмаз хоть взглянет на нее, но тот сразу положил ее в карман.
— Думаю, что сонет лучше других стихов... впрочем, вы увидите.
Бурмаз заплатил, и они вышли на улицу. Крупными снежинками густо падал мокрый снег; на Ипотечном банке едва можно было различить часы; на тротуарах была сплошная грязная каша из снега и воды, в которой обувь тонула с хлюпаньем.
— Вечером я увижусь с редактором «Ежемесячного обозрения» и отрекомендую вас с самой лучшей стороны. Полагаю, что на сей раз ваш прием обеспечен.
Йойкич просиял. Он не сказал ни слова. Счастливый, он молча шлепал подле Бурмаза.
— Вы уже написали об этом случае на вчерашнем балу в Гранд-отеле?
— О гробе Майсторовича? Нет еще. Я пишу всегда днем. Отличный материал: один заголовок строки на три, не меньше!
— Все это хорошо... и неприятно. Вы знакомы с молодой Распопович?
Йойкич покраснел.
— Бываю у них иногда.
— Одна из этих дам — Кока.
Они стали прощаться у дверей «Штампы».
— Я несколько смягчил это дело,— значительно произнес Бурмаз.
— Да, с каждым ведь может случиться подобная неприятность. Тут нет личной ответственности,— быстро проговорил Йойкич.
— Люди этого не поймут. У нас же всюду демагогия. Боюсь, как бы нашим друзьям не пришлось пострадать из-за того только, что они богаты. Я уже видел шапки в утренних газетах: «В то время как играет джаз...», «Как веселятся богачи» или «Забава сытых стоит жизни несчастному бедняку».
— Еще выдумают, чего доброго,— сказал Йойкич с неожиданным негодованием в голосе,— что этот старый идиот был каким-нибудь национальным борцом, жертвой.
— Это несомненно,— проговорил задумчиво Бурмаз. Он вынул носовой платок, чистый и надушенный, но пожалел его, плюнул в сточную канавку, а чистый платок положил обратно в карман.— Мы все еще столь примитивны, что не внемлем доводам рассудка. К кровной мести перестали прибегать всего несколько десятилетий тому назад. Наш долг, долг культурных людей, умиротворять страсти.
— О, конечно!..
Только около полудня Станка решилась вернуться домой, и лишь после того, как Миле ее уверил, что так нужно, пока он устроит свои дела, найдет необходимые деньги и получит документы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Бурмаз осмотрел, прищурившись, редакторскую комнату: автор этой статьи, Петрович, жалкий репортер по уголовным делам» уже ушел. Немного дальше сидел за своим столом молодой человек, нарядно разодетый, с цветком в петлице, густо напудренный, с расчесанными на пробор и чересчур прилизанными волосами, чересчур белокурый, и тонкой пилкой подправлял свои
длинные полированные ногти. Это был Дилберов, специалист по балам, светским раутам и свадьбам, дипломатическим приемам и ежегодным собраниям дамских благотворительных обществ. На досуге он писал в виде корреспонденций пошловатые двусмысленные статейки о Париже, Монмартре и Мулен Руже, собирая сведения из таких газет, как «Рап8-Р1а181г», писал о будуарах знаменитых куртизанок и актрис, хотя никогда там не бывал, описывал бальные туалеты крайне фривольно. Дилберов любил коверкать сербские слова на французский лад: вместо «выпить» говорил «консомировать», вместо «прекрасно» — «шармантно», вместо «белье» — «де- су», вместо «комната холостяка» — «гарсоньера»; говорил: «женерозный», «брасри», «акколада» любовь у него была — «Любовь», женщина — «Женщина», нога — «Нога». Как стилист он имел большую популярность в редакции. От него всегда исходил тяжелый, отталкивающий запах постели женщин легкого поведения. И, несмотря на то что костюм его был всегда хорошо выглажен, сам он напудрен, бумажник имел новый, платки чистые и портсигар серебряный, он производил неприятное впечатление. За то, что он вносил в общество заразу разложения, за то, что в девушках и женщинах будил грязные мысли и неясные похотливые желания, он получал от редакции три тысячи динаров в месяц.
Сперва Бурмаз попробовал сам двумя-тремя росчерками пера изменить смысл статьи. Например, фраза: «Мы никак не можем назвать это ужасное происшествие... несчастным случаем» — теперь выглядела так: «Мы можем все это неприятное происшествие назвать лишь несчастным случаем». Но вся статья была написана в отрицательном смысле и была слишком велика. Бурмаз позвал Дилберова и, показав ему подчеркнутую и исправленную фразу, сказал:
— Поправьте в таком духе. Имен называть не надо. И пустите это в виде постскриптума к вашей хронике о бале. Двадцать строк вполне достаточно.
Приближался полдень. Работа шла все еще вяло. Каждую минуту то тут, то там собирались небольшими группами и беседовали вполголоса. В «Штампе» творилось нечто необычное. Все обсуждали что-то — сотрудники, типографы, механики, служащие администрации.
Ротационная машина уже выбрасывала выпуски для провинции, когда появился Деспотович. На него никто не обратил внимания. Два-три взгляда, редкий поклон; Бурмаз даже не встал и не поклонился, сделав вид, что не заметил, кто прошел. Деспотович пробыл в своем кабинете не больше получаса. Потом вышел, неся под мышкой портфель, туго набитый бумагами. Проходя мимо Бурмаза, он остановился. Хотел было вернуться, но передумал и прошел между столов, словно одеревенелый, глядя поверх опущенных голов. У самой двери он все же встретился взглядом с Байкичем, улыбнулся и кивнул ему головой. У Байкича перехватило дыхание. Он уткнулся в свою корректуру. Рука с красным карандашом задрожала.
Между тем Бурмаз звонил по телефону в разные места, назначил два свидания, доверительно переговорил еще о чем-то с Дилберовым, после чего тот сразу куда-то исчез. Наконец, и сам Бурмаз оделся, бросил все и отправился в кафану «Русский царь», где его уже ожидал репортер по уголовной хронике одной крупной утренней газеты. Они долго и оживленно разговаривали, сидя за столом перед кружками пива и целой пирамидой горячих жареных лепешек. Репортер был человек средних лет, высокий, худой, в черном пиджаке и полосатых брюках, с шарфом поверх крахмального воротника, с маленькими усиками, которые он то и дело подкручивал. Он сидел неподвижно, смотрел перед собой блекло-голубыми глазами и не говорил ни да, ни нет. Под его вытянутыми в ниточку усиками масленые лепешки исчезали с головокружительной быстротой. Бурмаз, разузнав в конце концов то, что ему было нужно, стал вдруг серьезным, позвал официанта, расплатился, попрощался и вышел. Он зашел в кафану Джёрджевича и у стойки заказал ра- кии. Ждал он добрых четверть часа, раскланиваясь со знакомыми, которые входили и выходили. Вошел молодой человек в расстегнутом пальто, с узеньким воротником шалью, в нахлобученной шапке, неряшливого, но спортивного вида, с раскрасневшимся лицом, выбрить которое не составляло большого труда, и еще с порога начал извиняться.
— Давайте сюда,— перебил его Бурмаз.
Йойкич подал бумагу. Он ждал, что Бурмаз хоть взглянет на нее, но тот сразу положил ее в карман.
— Думаю, что сонет лучше других стихов... впрочем, вы увидите.
Бурмаз заплатил, и они вышли на улицу. Крупными снежинками густо падал мокрый снег; на Ипотечном банке едва можно было различить часы; на тротуарах была сплошная грязная каша из снега и воды, в которой обувь тонула с хлюпаньем.
— Вечером я увижусь с редактором «Ежемесячного обозрения» и отрекомендую вас с самой лучшей стороны. Полагаю, что на сей раз ваш прием обеспечен.
Йойкич просиял. Он не сказал ни слова. Счастливый, он молча шлепал подле Бурмаза.
— Вы уже написали об этом случае на вчерашнем балу в Гранд-отеле?
— О гробе Майсторовича? Нет еще. Я пишу всегда днем. Отличный материал: один заголовок строки на три, не меньше!
— Все это хорошо... и неприятно. Вы знакомы с молодой Распопович?
Йойкич покраснел.
— Бываю у них иногда.
— Одна из этих дам — Кока.
Они стали прощаться у дверей «Штампы».
— Я несколько смягчил это дело,— значительно произнес Бурмаз.
— Да, с каждым ведь может случиться подобная неприятность. Тут нет личной ответственности,— быстро проговорил Йойкич.
— Люди этого не поймут. У нас же всюду демагогия. Боюсь, как бы нашим друзьям не пришлось пострадать из-за того только, что они богаты. Я уже видел шапки в утренних газетах: «В то время как играет джаз...», «Как веселятся богачи» или «Забава сытых стоит жизни несчастному бедняку».
— Еще выдумают, чего доброго,— сказал Йойкич с неожиданным негодованием в голосе,— что этот старый идиот был каким-нибудь национальным борцом, жертвой.
— Это несомненно,— проговорил задумчиво Бурмаз. Он вынул носовой платок, чистый и надушенный, но пожалел его, плюнул в сточную канавку, а чистый платок положил обратно в карман.— Мы все еще столь примитивны, что не внемлем доводам рассудка. К кровной мести перестали прибегать всего несколько десятилетий тому назад. Наш долг, долг культурных людей, умиротворять страсти.
— О, конечно!..
Только около полудня Станка решилась вернуться домой, и лишь после того, как Миле ее уверил, что так нужно, пока он устроит свои дела, найдет необходимые деньги и получит документы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138