На третьем месяце твоей жизни мы решили, что наше дитя будет любить музыку: стараясь развлечь тебя, мы заводили будильник, он звонил, и ты переставал плакать. Как только будильник замолкал, малютка снова принимался плакать. Но мама должна была развлекать и учить не только своего малютку, но еще пятьдесят сопливых деревенских «малюток», а потому надо было сделать так, чтобы малыш не мешал занятиям. Когда он не спал, я подвешивала к колыбели пестрый мячик, и малыш с ним забавлялся, а если это ему надоедало, я усаживала его, как куклу, между белыми подушками и опрометью бросалась в класс за папой, чтобы он посмотрел, как сын его сидит.
Но мы умели и обманывать малютку, когда он отказывался понимать, что его мама должна идти на урок. Я намазывала ему один пальчик медом и к нему прилепляла легкое перышко. О, с каким терпением малютка отлеплял перышко, которое сейчас же прилипало к пальцу на другой ручке! Но наше «изобретение» не долго нам служило — малютка развивался не по дням, а по часам. Как-то прилепила я перышко и ушла на кухню; вдруг слышу, как малютка давится и кашляет. Вбегаю и сразу вижу в чем дело: мой умненький малыш пришел к заключению, что все его пальчики сладкие, и стал их сосать вместе с перышком; оно, конечно, прилипло к небу, и кто знает, что бы случилось, не подоспей я вовремя.
А вот еще случай. Когда тебе исполнилось четыре недели, у тебя отвалился пупок и намокла пеленка. Мы сразу понесли тебя к доктору в Шабац. На обратном пути набежали черные тучи. Папа твой зашел в чей-то дом на окраине попросить одеяло, и в тот же миг раздался страшный удар грома, молния сверкнула совсем близко, ослепив лошадей; они захрапели и бросились в сторону,
хлынул ливень, заливая меня и няню с ребенком на руках. Ливень был так силен, что телега наполнилась водой. Тщетно старалась я плащом кучера укрыть ребенка от дождя, который все усиливался. Обезумев от страха, что ребенок, укутанный в одеяла, задохнется под плащом или захлебнется водой, я поминутно торопила кучера. А он вдруг стал придерживать лошадей: услышал, как кричал бедняга Йован, бежавший за нами следом. Вдали виднелась хуторская школа. Я колебалась только одно мгновение: меня просил подождать человек, за которого несколько недель тому назад я готова была отдать жизнь, а на руках у меня был кусочек живого мяса, и только теперь, когда пришло время выбирать, я поняла, что значит этот кусочек: это часть меня самой, моя кровь, моя душа, моя жизнь,— и я решительно приказала кучеру гнать изо всех сил; несчастный остался посреди поля, по колено в грязи, под проливным дождем. У хутора дождь перестал, и мы пошли к местным учителям обсушиться немного. Высвободив малютку из-под груды мокрых одеял, мы увидели, что он мирно спал, на лбу блестели крупные капельки пота. Вскоре на попутной телеге приехал и папа; ни с кем не поздоровавшись, он бросился в дом и еще с порога крикнул: «Что с ребенком?» Увидя, что ты спишь, он подошел ко мне и, потрепав по плечу, сказал с укором, как-то грустно улыбаясь: «Теперь я знаю, кого ты больше любишь». Я не смела взглянуть на него и тихо, как провинившаяся, ответила: «Я спасла тебе сына». Он рассмеялся и, по своему обыкновению, сказал: «Шучу, шучу».
Генерал Ст. О., услыхав об этом случае, пришел в школу повидаться с нами. В этот вечер наша судьба определилась: твой отец решил вступить в эту новую партию, вернее — создать ее.
Генерал Ст. О. стремился, по-видимому, не столько заложить идейную основу новой партии, сколько стать «вождем», лидером партии, потому что только таким образом он смог бы показать власть имущим, что он еще способен на большие дела на благо отечества. Что касается программы, то, по его замыслу, партия должна была походить на все остальные партии в Сербии, с лозунгами вроде: «Глас народа — глас божий» или «Вся власть народу», потому что уже самый факт, что он лично возглавляет ее, являлся бы признаком известного направления для избирательских масс. Он, конечно, не сказал об этом прямо, но в тот же вечер на хуторе развивал мысль о движении, которое не зависело бы от партии, толковал о снижении налогов и сокращении срока военной службы, об обеспечении земледельцам беспроцентной ссуды для весенних работ, о приобретении самых усовершенствованных машин, а когда повел речь о своей любви к родной земле, к измученному крестьянину, из которого высасывают кровь деревенские и городские ростовщики, на глазах его показались слезы. Но все это не мешало Йовану ясно видеть оскорбленное честолюбие светского, придворного человека, выкинутого за борт; он понял, кроме того, неопределенность и шаткость его основных положений — это был тростник, колеблемый ветром честолюбия. Возвращаясь свежей звездной ночью, омытой ливнем, Йован мне сказал: «Этот человек, жаждущий славы, примет все, что я ему предложу, если только представить это как последовательное развитие его «главной линии». Власть имущие, зная его туманную идеологию, оставят нас на первых порах в покое, а мы, пользуясь этим, будем создавать центральные и окружные комитеты».
На другой день, совсем неожиданно, к нашей школе подъехал на своих белых конях генерал Ст. О. «Хотел посмотреть, как вы живете,— сказал он, выходя из экипажа, поддерживаемый бывшим вестовым, а теперь личным слугой.— Ночью не спалось мне что-то, и вот я набросал несколько пунктов нашей будущей программы. Просмотрите и напишите ваши замечания». Так господин Ст. О., может быть преднамеренно, дал Йовану возможность внести в программу, состоявшую из самых общих мест, несколько основных положений, на которые главным образом и должно было опираться это крестьянское движение. Йован, конечно, воспользовался этим случаем, и партия, таким образом, приобрела исключительно крестьянский и кооперативный характер. «Вождя» это так воодушевило, что он сразу заказал свой портрет на открытках, в генеральской форме,— вся грудь в орденах. Потом начались собеседования, собрания и встречи с отдельными личностями... Идеи, положенные в основу, были ясные, простые, отвечали общим нуждам, и люди стали стекаться. От нашей деревни к хутору близ Шабаца и обратно беспрестанно курсировали посыльные с письмами и поручениями. Между хвастливым и болезненно честолюбивым вождем, который воздействовал на крестьянское сознание своими орденами, и Йованом, приводившим серьезные доводы, выбрать было не трудно. Вскоре сложилось так, что без Йована ничего не делалось и не решалось. Он был главным секретарем, хотя и не имел этого звания, членом центрального комитета, а позднее и ведущим оратором. С первых же месяцев работы Йован стал подлинным лидером партии.
Редактор партийной газеты в Белграде переписывался большей частью с Йованом, председатели окружных и местных комитетов приходили сперва в нашу деревню, к Йовану, а потом уже шли на хутор к «вождю».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138