— Кричат лишь те, которые не могут повлиять на ход вещей, какой-нибудь Павлов, например, или Жабаль, или священник Крагич. Деспотовичу же довольно шепотом сделать замечание в кругу своих приятелей, и уже двое бегут в комнату прессы спросить нас: «Вы слышали, что сказал господин председатель?» Я же вам говорил: чтобы ориентироваться в происходящем, недостаточно только смотреть и слушать. Вы так ничего и не услышите и не увидите. Надо знакомиться с людьми. И надо, чтобы они знали, кто вы такой. Пойдемте со мной.
Все утро Марковац водил с собой Байкича и знакомил с разными людьми. И у каждого из них было нечто такое, что он должен был сообщить Марковацу на ухо. Байкичем овладело какое-то неопределенное отвращение, но он продолжал внимательно слушать указания своего старшего коллеги, продолжал улыбаться самым разнообразным физиономиям и покорно брать из золотых портсигаров дорогие сигареты. Между тем узнать человека не так легко, как войти в дом. Тут все улыбались, толковали о честности, патриотизме, преданности народу, и хотя Байкич говорил себе, что все они гробы повапленные, он все же испытывал к ним известное уважение. Тем более что среди них он встретил несколько умных и культурных людей, известных писателей и честных энтузиастов, крестьян, грубоватых, но с трезвыми взглядами, старых борцов за правду и свободу, хотя и не умел еще отличить их одного от другого. «Тут, очевидно, как у нас в редакции,— подумал Байкич с горечью,— несколько порядочных, честных и умных людей работают и тянут лямку, а остальные шумят и живут в свое удовольствие».
В течение нескольких дней, все время под руководством Марковаца, Байкич прислушивался к подземному гулу клубных разговоров и партийных интриг. Люди вдруг стали молчаливы и скрытны. Избегали друг друга. В воздухе царила неизвестность, тягостное ощущение неуверенности. То в одном, то в другом углу здания распространялись самые фантастические вести, которые через минуту опровергались или заменялись другими, еще более невероятными. Чаще всего толковали о том, что Солдатовича в конце концов приперли к стене, что, отложив проверку мандатов, он пустил в ход последнее средство, а теперь перевес на стороне общенациональной партии и оппозиции, членов аграрной, мусульманской и католической партий. Как только будут проверены первые десять мандатов, члены аграрной партии представят и остальные, и через три дня в скупщине будет новое и крепкое большинство. Настанет новая эра объединения государства и созидательной работы. Конечно, лишь при условии, что общенациональная партия не распадется. Но считали, что до этого не дойдет, что целью последних шумных выступлений Деспотовича было обеспечить в будущей коалиции общенациональной и аграрной партий ведущую роль. К этому добавляли, что Деспотович продолжал ходить в свой старый клуб. Нет, ничего не случится. И что может поделать Деспотович один? Куда ему деваться? Да еще в такой момент? Но тем не менее атмосфера в кулуарах накалялась. Она заразила и Байкича. Он уже барахтался в противоречивых известиях. Он ждал, что вся эта лихорадка завершится несколькими красивыми речами, взаимными упреками и под конец здоровой потасовкой в виде апофеоза соглашения. Но водоворот, в который попала в этот июльский день старая кавалерийская казарма, превзошел все его ожидания. Он взволнованно пробирался по извилистым коридорам, смущенно стоял в кипящей ложе журналистов, тщетно старался помочь Марко-вацу. Депутаты носились сломя голову. Шефы партий и фракций, запершись по кабинетам, вели переговоры через своих доверенных людей; секретари, стоя у дверей, читали журналистам решения клубов и коммюнике. В зале беспрестанно сменялись ораторы: примечания к протоколу сыпались со всех сторон, слово для личного заявления предоставляли весьма охотно, клубок заматывался все больше и больше при смехе одних
и бурном протесте других, требовавших, чтобы перешли, наконец, к повестке дня. Председатель скупщины беседовал со своим заместителем; министры в полном составе циркулировали между министерскими креслами и министерской комнатой. То здесь, то там сходились группы депутатов. Столкновения оппозиции с правительственным большинством становились все острее. Происходило нечто невероятное: большинство, принужденное покориться, учинило обструкцию. Был момент, когда два разъяренных депутата после краткой словесной перепалки обменялись несколькими ударами. Председатель ежеминутно прерывал заседание, что не только не умиротворяло толпу, а, наоборот, возбуждало. Заседание из дневного перешло в вечернее, а из вечернего в ночное. В тяжелом, спертом воздухе, в сизом тумане табачного дыма, проникавшего из коридоров, в монотонном гудении электрических вентиляторов, под белыми снопами ослепительно яркого света, лившегося с потолка, фигуры людей стали казаться усталому Байкичу призраками. Какие-то полоумные духи там внизу, в зале, творили что-то непонятное и бессмысленное, и только огромным усилием воли ему удавалось вернуться к действительности и осознать, что это вовсе не духи, а потные взъерошенные люди, осыпавшие друг друга отборной бранью; что там внизу самые обыкновенные люди, которые бьют кулаком по кафедре и до умопомрачения кричат: «Господа! Братья!»
Около одиннадцати часов Байкич заменил Марковаца у телефона, чтобы дать тому возможность закусить, а потом и сам прошел в буфет. Слабо освещенные коридоры были пусты; служители сидели на скамьях и дремали. Шаги отдавались так гулко, что Байкич машинально пошел на цыпочках. Чем больше он удалялся, тем невнятнее становился говор толпы. Когда он вошел в пустой буфет, его со всех сторон обступила глубокая тишина. Голос официанта, мывшего стаканы, показался Байкичу после всего этого шума каким-то потусторонним. Чтобы прийти в себя, он должен был встряхнуться и зажмурить на минуту глаза. И тем не менее буфет и официанта Байкич видел как в тяжелом сне, пугаясь их реальности. Тишина стала его тяготить. Он выпил стакан пива, съел полпирожка и торопливо вернулся на свое место. В зале все еще царило недовольство. Многие депутатские места были пусты. Но
где-то в глубине здания, очевидно, лихорадочно действовали телефоны, потому что ежеминутно на автомобилях подкатывали опоздавшие депутаты. Деспотович теперь стоял среди своих сторонников. Как и всегда в его присутствии, Байкич чувствовал себя словно заколдованным: он не мог оторвать глаз от этого высокого, слегка сгорбившегося с годами человека. Деспотович стоял, положив руки в карманы, и едва заметно улыбался из-под седых усов. От всей его фигуры, покатых плеч, крепко прижатых к бокам локтей и слегка наклоненной вперед головы веяло невозмутимым спокойствием и страшной, железной волей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Все утро Марковац водил с собой Байкича и знакомил с разными людьми. И у каждого из них было нечто такое, что он должен был сообщить Марковацу на ухо. Байкичем овладело какое-то неопределенное отвращение, но он продолжал внимательно слушать указания своего старшего коллеги, продолжал улыбаться самым разнообразным физиономиям и покорно брать из золотых портсигаров дорогие сигареты. Между тем узнать человека не так легко, как войти в дом. Тут все улыбались, толковали о честности, патриотизме, преданности народу, и хотя Байкич говорил себе, что все они гробы повапленные, он все же испытывал к ним известное уважение. Тем более что среди них он встретил несколько умных и культурных людей, известных писателей и честных энтузиастов, крестьян, грубоватых, но с трезвыми взглядами, старых борцов за правду и свободу, хотя и не умел еще отличить их одного от другого. «Тут, очевидно, как у нас в редакции,— подумал Байкич с горечью,— несколько порядочных, честных и умных людей работают и тянут лямку, а остальные шумят и живут в свое удовольствие».
В течение нескольких дней, все время под руководством Марковаца, Байкич прислушивался к подземному гулу клубных разговоров и партийных интриг. Люди вдруг стали молчаливы и скрытны. Избегали друг друга. В воздухе царила неизвестность, тягостное ощущение неуверенности. То в одном, то в другом углу здания распространялись самые фантастические вести, которые через минуту опровергались или заменялись другими, еще более невероятными. Чаще всего толковали о том, что Солдатовича в конце концов приперли к стене, что, отложив проверку мандатов, он пустил в ход последнее средство, а теперь перевес на стороне общенациональной партии и оппозиции, членов аграрной, мусульманской и католической партий. Как только будут проверены первые десять мандатов, члены аграрной партии представят и остальные, и через три дня в скупщине будет новое и крепкое большинство. Настанет новая эра объединения государства и созидательной работы. Конечно, лишь при условии, что общенациональная партия не распадется. Но считали, что до этого не дойдет, что целью последних шумных выступлений Деспотовича было обеспечить в будущей коалиции общенациональной и аграрной партий ведущую роль. К этому добавляли, что Деспотович продолжал ходить в свой старый клуб. Нет, ничего не случится. И что может поделать Деспотович один? Куда ему деваться? Да еще в такой момент? Но тем не менее атмосфера в кулуарах накалялась. Она заразила и Байкича. Он уже барахтался в противоречивых известиях. Он ждал, что вся эта лихорадка завершится несколькими красивыми речами, взаимными упреками и под конец здоровой потасовкой в виде апофеоза соглашения. Но водоворот, в который попала в этот июльский день старая кавалерийская казарма, превзошел все его ожидания. Он взволнованно пробирался по извилистым коридорам, смущенно стоял в кипящей ложе журналистов, тщетно старался помочь Марко-вацу. Депутаты носились сломя голову. Шефы партий и фракций, запершись по кабинетам, вели переговоры через своих доверенных людей; секретари, стоя у дверей, читали журналистам решения клубов и коммюнике. В зале беспрестанно сменялись ораторы: примечания к протоколу сыпались со всех сторон, слово для личного заявления предоставляли весьма охотно, клубок заматывался все больше и больше при смехе одних
и бурном протесте других, требовавших, чтобы перешли, наконец, к повестке дня. Председатель скупщины беседовал со своим заместителем; министры в полном составе циркулировали между министерскими креслами и министерской комнатой. То здесь, то там сходились группы депутатов. Столкновения оппозиции с правительственным большинством становились все острее. Происходило нечто невероятное: большинство, принужденное покориться, учинило обструкцию. Был момент, когда два разъяренных депутата после краткой словесной перепалки обменялись несколькими ударами. Председатель ежеминутно прерывал заседание, что не только не умиротворяло толпу, а, наоборот, возбуждало. Заседание из дневного перешло в вечернее, а из вечернего в ночное. В тяжелом, спертом воздухе, в сизом тумане табачного дыма, проникавшего из коридоров, в монотонном гудении электрических вентиляторов, под белыми снопами ослепительно яркого света, лившегося с потолка, фигуры людей стали казаться усталому Байкичу призраками. Какие-то полоумные духи там внизу, в зале, творили что-то непонятное и бессмысленное, и только огромным усилием воли ему удавалось вернуться к действительности и осознать, что это вовсе не духи, а потные взъерошенные люди, осыпавшие друг друга отборной бранью; что там внизу самые обыкновенные люди, которые бьют кулаком по кафедре и до умопомрачения кричат: «Господа! Братья!»
Около одиннадцати часов Байкич заменил Марковаца у телефона, чтобы дать тому возможность закусить, а потом и сам прошел в буфет. Слабо освещенные коридоры были пусты; служители сидели на скамьях и дремали. Шаги отдавались так гулко, что Байкич машинально пошел на цыпочках. Чем больше он удалялся, тем невнятнее становился говор толпы. Когда он вошел в пустой буфет, его со всех сторон обступила глубокая тишина. Голос официанта, мывшего стаканы, показался Байкичу после всего этого шума каким-то потусторонним. Чтобы прийти в себя, он должен был встряхнуться и зажмурить на минуту глаза. И тем не менее буфет и официанта Байкич видел как в тяжелом сне, пугаясь их реальности. Тишина стала его тяготить. Он выпил стакан пива, съел полпирожка и торопливо вернулся на свое место. В зале все еще царило недовольство. Многие депутатские места были пусты. Но
где-то в глубине здания, очевидно, лихорадочно действовали телефоны, потому что ежеминутно на автомобилях подкатывали опоздавшие депутаты. Деспотович теперь стоял среди своих сторонников. Как и всегда в его присутствии, Байкич чувствовал себя словно заколдованным: он не мог оторвать глаз от этого высокого, слегка сгорбившегося с годами человека. Деспотович стоял, положив руки в карманы, и едва заметно улыбался из-под седых усов. От всей его фигуры, покатых плеч, крепко прижатых к бокам локтей и слегка наклоненной вперед головы веяло невозмутимым спокойствием и страшной, железной волей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138