Видела маму, склонившуюся над швейной машинкой… Потом бегала по лужам… Видела каток во дворе… Мужика в тулупе, который меня однажды испугал до смерти… Золотую паутину на нашем чердаке, а в ней — зеленую-презеленую муху… Видела папу, он читал нам с сестрой Евангелие… Соседского мальчика Митю, грызущего яблоко… Видела бабушку перед иконкой, ее сгорбленную спину… И дедушку видела, как он закуривает трубку от свечи… А перед тем, как ты разбудил меня, пыталась залезть на дерево. И не удержалась… Видишь, шрам на локте…
Она приподняла рукав.
— Ты хотела бы вернуться назад, в свой сон?
— Нет. Потому что там не было тебя.
Аллен взял ее руки в свои:
— Скажи откровенно. Тебе и в самом деле стало лучше?
— Когда ты рядом, боль отступает. Но когда уходишь, когда тебя нет…
— Давай договоримся… Нам осталось быть в Нью-Йорке три или четыре дня. Это время ты проведешь в палате. Запомни, для тебя я еще и начальник колонии.
— И в ответе за своих подчиненных, — досказала Мария и обняла его за плечи.
— Да, отвечаю. За их здоровье и жизнь.
— Раз так, я согласна. Отвези меня утром в госпиталь. А сейчас налей нам вина.
— Тебе нельзя.
— Я только пригублю.
— За нас с тобой!
— За нашу любовь!
— У меня для тебя подарок.
— Еще один? Ты ведь недавно подарил мне браслет.
— Угадай, что я принес на этот раз.
Началась игра, такая знакомая и любимая ими.
— Что-то маленькое? Что можно сжать в кулаке? — предположила Мария.
— Не угадала!
— Могу я его поднять?
— О да! Совсем легкий.
— Коврик или гобелен?
— Ты близка к истине. Но совсем другое.
— Я нетерпеливая. Больше угадывать не буду.
— Тогда отвернись и закрой глаза.
Райли разрезал тесьму и освободил картину от бумаги.
В первую минуту она не узнала себя. Потом взяла портрет в руки, подошла к зеркалу и стала переводить поочередно взгляд со своего отображения в стекле на холст.
— Неужели это я?
— А кто же еще?
— Эта девушка не от мира сего. Будто ее вынесло на палубу волной.
— Афродита тоже появилась из пены.
— Все женщины на «Йоми Мару» знают, что вы великий мастер комплимента, мистер Аллен!
— Завтра же закажу золоченую раму, и мы повесим портрет.
— Его незачем вешать. Завтра меня уже здесь не будет. Но ты не сказал главного — откуда портрет? Я не помню, чтобы кому-то позировала.
— Здесь приложено небольшое письмо от художника. Это Клаус, один из бывших военнопленных. Кто бы подумал, что рядом с нами на пароходе такой мастер!
— Который моет посуду и драит палубу…
Дождь за окном прекратился. Мария принялась готовить ужин.
— Я помогу, — сказал Райли.
— Нет, я сама. Хочешь, сделаю коктейль? А ты посиди рядом и полистай свою любимую «Нью-Йорк таймс».
Райли засмеялся.
— Чему ты смеешься?
— Мы как типичная американская семья. С одной разницей — за мамин передник не держится маленькая золотоволосая девочка, похожая на тебя.
— Или малыш — копия папы. Маленький Райли.
— Ах, если бы это стало правдой!
Райли отложил в сторону газету и подошел к Марии. Она улыбалась, и глаза ее были полны любви. Уже несколько дней Мария собиралась сказать об этом, но все не могла выбрать время. Райли уезжал рано, а возвращался поздно и уставшим. Да и она себя чувствовала скверно.
— Райли, ты сказал, что нам кое-чего не хватает, чтобы вполне походить на типичную семью.
— Это так. К сожалению…
Она взяла его руку и осторожно приложила к своему животу.
— Нас уже трое…
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
БОЛЬШОЙ СБОР
После гибели Павла Николаева мальчики стали строже. Их оставило желание шуметь и озорничать. По многу раз в день они проходили мимо лужайки, где случайный выстрел оборвал жизнь их товарища.
Острым напоминанием о происшедшем была и пустующая койка Павла. Никто не вынес ее из казармы и никто не занял. Койка была аккуратно застелена, и Кузовок время от времени подходил к ней и клал голову на суконное одеяло, все еще хранившее живой запах мальчика. Каждое утро на стоявшей рядом тумбочке появлялись цветы. Их приносили девочки, жившие в соседнем домике.
Петя Александров, Федя Кузовков, Борис Моржов, Юзек Яновский и их четвероногий друг держались вместе. Все у них было общим — развлечения, поездки в город, даже кошелек. Конечно, больше всего долларов перепадало Юзеку от папы, почти ежедневно посещавшего Водсворт.
Американский мальчик, отпросившийся сначала на несколько дней, теперь окончательно поселился в лагере и не отказался бы и дальше разделить судьбу колонии. Не только в казарме, но и в пароходном трюме.
Тетушка Вероника, мать Юзека, кажется, понимала и чувствовала это куда лучше мужа и пригласила мальчиков на ужин с последующим ночлегом. Они уже собирались покинуть лагерь, как их остановил Виталий Запольский.
— Сегодня на берегу возле пушек большой сбор, — предупредил он.
— Это важно?
— Очень важно.
Дети уже привыкли к митингам, нашествиям гостей и делегаций, журналистам и фотографам. Сначала было интересно. Потом надоело. Надоели жалость, восторги, глажение по голове и даже, как ни покажется странным, подарки. Пресытились…
Будь это заурядное собрание, мальчики улизнули бы. Но большой сбор — другое дело. Собираются все-все, от мала до велика. Не только дети, но и воспитатели. Все, кроме американцев.
В назначенный час мальчики были на берегу, Федя опередил других, чтобы занять удобное место.
— Это наша пушка, — заявил он.
Они уселись на ствол, беспечно свесив ноги. А собака расположилась на лафете, охраняя и саму пушку, и своих друзей.
Леонид Дейбнер взобрался на возвышение и произнес пылкую речь — самую страстную из всех, когда-либо звучавших на острове Стейтен-Айленд.
Водрузив на нос очки, он сказал, что в истории Петроградской детской колонии наступил важный момент. Вот-вот они поднимутся на пароход, чтобы начать вторую часть путешествия. Но куда собираются направить «Йоми Мару»? На их протест ехать во Францию так и нет ответа. Почему маршрут держат в секрете? Нельзя молчать! В море их голос не услышат. Вот почему они и собрались здесь. Сейчас Юра Заводчиков прочтет письмо, которое подпишут все колонисты.
Длинное, на нескольких страницах письмо было адресовано президенту Вильсону, Международному Красному Кресту в Женеве, в штаб-квартиру Красного Креста в Вашингтоне, Государственному секретарю, представителю Советского правительства в Нью-Йорке и в Комитет русских организаций. Письмо требовало, чтобы американцы связались с родителями и совместно решили, где будет конечный пункт морской экспедиции.
Письмо заканчивалось словами: «Дети и учителя высоко ценят работу Красного Креста, многочисленные знаки внимания и доброты и навсегда сохранят чувство благодарности».
Далее Юра Заводчиков сказал, что каждый из семисот восьмидесяти колонистов и тридцати семи преподавателей, которые присутствуют на митинге, должны подойти и расписаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202
Она приподняла рукав.
— Ты хотела бы вернуться назад, в свой сон?
— Нет. Потому что там не было тебя.
Аллен взял ее руки в свои:
— Скажи откровенно. Тебе и в самом деле стало лучше?
— Когда ты рядом, боль отступает. Но когда уходишь, когда тебя нет…
— Давай договоримся… Нам осталось быть в Нью-Йорке три или четыре дня. Это время ты проведешь в палате. Запомни, для тебя я еще и начальник колонии.
— И в ответе за своих подчиненных, — досказала Мария и обняла его за плечи.
— Да, отвечаю. За их здоровье и жизнь.
— Раз так, я согласна. Отвези меня утром в госпиталь. А сейчас налей нам вина.
— Тебе нельзя.
— Я только пригублю.
— За нас с тобой!
— За нашу любовь!
— У меня для тебя подарок.
— Еще один? Ты ведь недавно подарил мне браслет.
— Угадай, что я принес на этот раз.
Началась игра, такая знакомая и любимая ими.
— Что-то маленькое? Что можно сжать в кулаке? — предположила Мария.
— Не угадала!
— Могу я его поднять?
— О да! Совсем легкий.
— Коврик или гобелен?
— Ты близка к истине. Но совсем другое.
— Я нетерпеливая. Больше угадывать не буду.
— Тогда отвернись и закрой глаза.
Райли разрезал тесьму и освободил картину от бумаги.
В первую минуту она не узнала себя. Потом взяла портрет в руки, подошла к зеркалу и стала переводить поочередно взгляд со своего отображения в стекле на холст.
— Неужели это я?
— А кто же еще?
— Эта девушка не от мира сего. Будто ее вынесло на палубу волной.
— Афродита тоже появилась из пены.
— Все женщины на «Йоми Мару» знают, что вы великий мастер комплимента, мистер Аллен!
— Завтра же закажу золоченую раму, и мы повесим портрет.
— Его незачем вешать. Завтра меня уже здесь не будет. Но ты не сказал главного — откуда портрет? Я не помню, чтобы кому-то позировала.
— Здесь приложено небольшое письмо от художника. Это Клаус, один из бывших военнопленных. Кто бы подумал, что рядом с нами на пароходе такой мастер!
— Который моет посуду и драит палубу…
Дождь за окном прекратился. Мария принялась готовить ужин.
— Я помогу, — сказал Райли.
— Нет, я сама. Хочешь, сделаю коктейль? А ты посиди рядом и полистай свою любимую «Нью-Йорк таймс».
Райли засмеялся.
— Чему ты смеешься?
— Мы как типичная американская семья. С одной разницей — за мамин передник не держится маленькая золотоволосая девочка, похожая на тебя.
— Или малыш — копия папы. Маленький Райли.
— Ах, если бы это стало правдой!
Райли отложил в сторону газету и подошел к Марии. Она улыбалась, и глаза ее были полны любви. Уже несколько дней Мария собиралась сказать об этом, но все не могла выбрать время. Райли уезжал рано, а возвращался поздно и уставшим. Да и она себя чувствовала скверно.
— Райли, ты сказал, что нам кое-чего не хватает, чтобы вполне походить на типичную семью.
— Это так. К сожалению…
Она взяла его руку и осторожно приложила к своему животу.
— Нас уже трое…
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
БОЛЬШОЙ СБОР
После гибели Павла Николаева мальчики стали строже. Их оставило желание шуметь и озорничать. По многу раз в день они проходили мимо лужайки, где случайный выстрел оборвал жизнь их товарища.
Острым напоминанием о происшедшем была и пустующая койка Павла. Никто не вынес ее из казармы и никто не занял. Койка была аккуратно застелена, и Кузовок время от времени подходил к ней и клал голову на суконное одеяло, все еще хранившее живой запах мальчика. Каждое утро на стоявшей рядом тумбочке появлялись цветы. Их приносили девочки, жившие в соседнем домике.
Петя Александров, Федя Кузовков, Борис Моржов, Юзек Яновский и их четвероногий друг держались вместе. Все у них было общим — развлечения, поездки в город, даже кошелек. Конечно, больше всего долларов перепадало Юзеку от папы, почти ежедневно посещавшего Водсворт.
Американский мальчик, отпросившийся сначала на несколько дней, теперь окончательно поселился в лагере и не отказался бы и дальше разделить судьбу колонии. Не только в казарме, но и в пароходном трюме.
Тетушка Вероника, мать Юзека, кажется, понимала и чувствовала это куда лучше мужа и пригласила мальчиков на ужин с последующим ночлегом. Они уже собирались покинуть лагерь, как их остановил Виталий Запольский.
— Сегодня на берегу возле пушек большой сбор, — предупредил он.
— Это важно?
— Очень важно.
Дети уже привыкли к митингам, нашествиям гостей и делегаций, журналистам и фотографам. Сначала было интересно. Потом надоело. Надоели жалость, восторги, глажение по голове и даже, как ни покажется странным, подарки. Пресытились…
Будь это заурядное собрание, мальчики улизнули бы. Но большой сбор — другое дело. Собираются все-все, от мала до велика. Не только дети, но и воспитатели. Все, кроме американцев.
В назначенный час мальчики были на берегу, Федя опередил других, чтобы занять удобное место.
— Это наша пушка, — заявил он.
Они уселись на ствол, беспечно свесив ноги. А собака расположилась на лафете, охраняя и саму пушку, и своих друзей.
Леонид Дейбнер взобрался на возвышение и произнес пылкую речь — самую страстную из всех, когда-либо звучавших на острове Стейтен-Айленд.
Водрузив на нос очки, он сказал, что в истории Петроградской детской колонии наступил важный момент. Вот-вот они поднимутся на пароход, чтобы начать вторую часть путешествия. Но куда собираются направить «Йоми Мару»? На их протест ехать во Францию так и нет ответа. Почему маршрут держат в секрете? Нельзя молчать! В море их голос не услышат. Вот почему они и собрались здесь. Сейчас Юра Заводчиков прочтет письмо, которое подпишут все колонисты.
Длинное, на нескольких страницах письмо было адресовано президенту Вильсону, Международному Красному Кресту в Женеве, в штаб-квартиру Красного Креста в Вашингтоне, Государственному секретарю, представителю Советского правительства в Нью-Йорке и в Комитет русских организаций. Письмо требовало, чтобы американцы связались с родителями и совместно решили, где будет конечный пункт морской экспедиции.
Письмо заканчивалось словами: «Дети и учителя высоко ценят работу Красного Креста, многочисленные знаки внимания и доброты и навсегда сохранят чувство благодарности».
Далее Юра Заводчиков сказал, что каждый из семисот восьмидесяти колонистов и тридцати семи преподавателей, которые присутствуют на митинге, должны подойти и расписаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202