с ними; оно было ими.
Но ведь он уже отказался от своей книги, и от своей любви, и от своего
ребенка. Сколько жертв можно требовать от человека?
- Черт! - сказал он вслух. Правийский язык был плохо приспособлен
для того, чтобы ругаться. Трудно ругаться, когда секс не считается
непристойным, а богохульство не существует.
- Вот черт! - повторил он. Он мстительно скомкал неряшливую записку
Сабула, а потом ударил сжатыми кулаками по краю стола - раз, и другой, и
третий,- в приступе гнева стремясь ощутить боль. Но все было бесполезно.
Ничего нельзя было поделать и никуда нельзя было уйти. В конце концов ему
пришлось раскатать постель, лечь одному и уснуть - безутешно и с дурными
сновидениями.
С самого утра постучалась Бунуб. Шевек встретил ее в дверях и не
посторонился, чтобы пропустить в комнату. Бунуб, их соседке по бараку, было
лет пятьдесят. Она работала слесарем-механиком на авиамоторном заводе.
Таквер она всегда забавляла, а Шевека приводила в ярость. Во-первых, она
зарилась на их комнату. Она говорила, что, как только эта комната
освободилась, она подала на нее заявку, но не получила, потому что
квартальный регистратор жилых помещений к ней плохо относится. В ее комнате
не было углового окна - предмета ее неутихающей зависти. Но ее комната
была двойная, а она жила в ней одна, что, с учетом нехватки жилья, было с
ее стороны эгоистично; но Шевек нипочем не стал бы тратить время на то,
чтобы осуждать ее, если бы она сама не вынудила его к этому своими
оправданиями. Она вечно объясняла, объясняла... У нее был партнер, партнер
на всю жизнь, "вот, как вы оба" (жеманная улыбочка). Только куда девался
этот партнер? О нем почему-то всегда говорилось в прошедшем времени. Между
тем, необходимость двойной комнаты вполне подтверждалось чередой мужчин,
входивших в дверь Бунуб: каждый вечер - другой мужчина, точно Бунуб -
здоровенная семнадцатилетняя девчонка. Таквер наблюдала за этой процессией
с восхищением. Бунуб приходила и в подробностях рассказывала ей про этих
мужчин, и жаловалась, жаловалась... То, что ей не досталась угловая
комната, было лишь одной из ее бесчисленных обид. Характер у нее был столь
же коварный, сколь мерзкий, она во всем ухитрялась увидеть плохое и тут же
переносила все на себя. Завод, где она работает, это отвратительное
скопление бестолковости, блата и саботажа. Каждое собрание ее синдиката -
это сплошной сумасшедший дом, бесконечные несправедливые инсинуации, и все
- по ее адресу. Весь социальный организм направлен на преследование Бунуб.
От всего этого Таквер начинала хохотать, иногда истерически, прямо в лицо
Бунуб. "Ой, Бунуб, ты такая смешная!" - говорила она, а женщина с
седеющими волосами, тонкими губами и вечно потупленными глазами слабо
улыбалась, не обижаясь, вот нисколечко - и продолжала свои чудовищные
тирады. Шевек понимал, что Таквер права, смеясь над ней, но сам смеяться не
мог.
- Это ужасно,- сказала Бунуб, протиснулась мимо него в комнату и
направилась прямо к столу, чтобы прочесть письмо Таквер. Она взяла его;
Шевек вырвал его у нее из рук со спокойной быстротой, которой она не
ожидала.
- Прямо кошмар. Даже за декаду не предупредили. Просто: "Сюда!
Немедленно!" А еще говорят, что мы - свободные люди, мы считаемся
свободными людьми. Вот смеху-то! Это ж надо, так разбить счастливое
партнерство. Знаешь, для того-то они так и сделали. Они против партнерств,
так все время бывает, они нарочно рассылают партнеров в разные места. Так и
у нас с Лабексом вышло, точно также. Нам уж больше не быть вместе. Где уж
там, когда все РРС - единым фронтом против нас. Вон она, кроватка-то,
пустая. Бедняжечка! Она уж четыре декады все плакала, день и ночь. Часами
мне спать не давала. Это, конечно, от того, что еды не хватает. У Таквер
стало убывать молоко. И вообще - взять и отправить кормящую мать по
мобилизации за сотни миль, это ж подумать только! Ты, наверное, не сможешь
поехать к ней туда... куда ж это они ее послали-то?
- На Северо-Восток. Бунуб, я хочу пойти позавтракать. Я голоден.
- Правда, типично, что они это сделали, пока тебя не было?
- Что сделали, пока меня не было?
- Услали ее... разбили партнерство.- Теперь Бунуб читала записку
Сабула, которую тщательно расправила.- Они знают, когда начать! Ты ведь,
наверно, теперь выедешь из этой комнаты, да? Тебе не позволят остаться в
двойной. Таквер говорила, что скоро вернется, но было видно, что она просто
себя подбадривает, и только. Свобода, считается, что мы свободные, прямо
анекдот! Перебрасывают туда-сюда...
- Да черт возьми, Бунуб, если бы Таквер не хотела принять это
назначение, она бы отказалась. Ты же знаешь, что нам грозит голод.
- Да я и то подумала, не надоело ли ей здесь, это часто бывает после
того, как родится ребенок. Я уж давно думала, что вам надо было ее в ясли
отдать. Это ж надо, сколько она плакала. Дети мешают партнерам. Стесняют
их. И вполне естественно, что ей, как ты говоришь, захотелось переменить
обстановку, и, когда появилась такая возможность, она за нее ухватилась.
- Я этого не говорил. Я иду завтракать.- Шевек вышел, широко шагая,
чувствуя, как у него все дрожит в пяти-шести чувствительных точках, в
которые точно попали шпильки Бунуб. Эта женщина была страшна тем, что
высказала вслух все его самые гнусные страхи. Сейчас она все еще оставалась
в комнате, небось, планировала, как в нее въедет.
Он проспал и вошел в столовую перед самым закрытием. Все еще голодный,
как волк, после своей поездки, он взял двойную порцию и каши и хлеба.
Парнишка-раздатчик взглянул на него и нахмурился. Нынче никто не брал
двойных порций. Шевек ответил таким же хмурым взглядом и ничего не сказал.
За последние восемьдесят с лишним часов он съел две миски супа и одно кило
хлеба и имел право наверстать упущенное; но черт его побери, если он будет
оправдываться. Существование само служит оправданием, потребность - это и
есть право. Он - одонианин, чувствовать себя виноватыми он предоставляет
спекулянтам.
Он сел один, но к нему тут же подсел Десар, улыбаясь, уставился своими
непонятными косящими глазами на него или куда-то рядом с ним.
- Давно не было,- сказал Десар.
- Набор на сельхозработы. Шесть декад. А здесь как дела?
- Скудновато.
- А будет еще скуднее,- пообещал Шевек, но без особого убеждения,
потому что в этот момент он ел, и каша была необыкновенно вкусная.- "Беда,
тревога, голод!" - говорил его передний мозг, вместилище интеллекта, но
задний мозг, нераскаянным дикарем скорчившийся сзади, в темной глубине его
черепа, твердил: "Сейчас - еда! Сейчас - еда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Но ведь он уже отказался от своей книги, и от своей любви, и от своего
ребенка. Сколько жертв можно требовать от человека?
- Черт! - сказал он вслух. Правийский язык был плохо приспособлен
для того, чтобы ругаться. Трудно ругаться, когда секс не считается
непристойным, а богохульство не существует.
- Вот черт! - повторил он. Он мстительно скомкал неряшливую записку
Сабула, а потом ударил сжатыми кулаками по краю стола - раз, и другой, и
третий,- в приступе гнева стремясь ощутить боль. Но все было бесполезно.
Ничего нельзя было поделать и никуда нельзя было уйти. В конце концов ему
пришлось раскатать постель, лечь одному и уснуть - безутешно и с дурными
сновидениями.
С самого утра постучалась Бунуб. Шевек встретил ее в дверях и не
посторонился, чтобы пропустить в комнату. Бунуб, их соседке по бараку, было
лет пятьдесят. Она работала слесарем-механиком на авиамоторном заводе.
Таквер она всегда забавляла, а Шевека приводила в ярость. Во-первых, она
зарилась на их комнату. Она говорила, что, как только эта комната
освободилась, она подала на нее заявку, но не получила, потому что
квартальный регистратор жилых помещений к ней плохо относится. В ее комнате
не было углового окна - предмета ее неутихающей зависти. Но ее комната
была двойная, а она жила в ней одна, что, с учетом нехватки жилья, было с
ее стороны эгоистично; но Шевек нипочем не стал бы тратить время на то,
чтобы осуждать ее, если бы она сама не вынудила его к этому своими
оправданиями. Она вечно объясняла, объясняла... У нее был партнер, партнер
на всю жизнь, "вот, как вы оба" (жеманная улыбочка). Только куда девался
этот партнер? О нем почему-то всегда говорилось в прошедшем времени. Между
тем, необходимость двойной комнаты вполне подтверждалось чередой мужчин,
входивших в дверь Бунуб: каждый вечер - другой мужчина, точно Бунуб -
здоровенная семнадцатилетняя девчонка. Таквер наблюдала за этой процессией
с восхищением. Бунуб приходила и в подробностях рассказывала ей про этих
мужчин, и жаловалась, жаловалась... То, что ей не досталась угловая
комната, было лишь одной из ее бесчисленных обид. Характер у нее был столь
же коварный, сколь мерзкий, она во всем ухитрялась увидеть плохое и тут же
переносила все на себя. Завод, где она работает, это отвратительное
скопление бестолковости, блата и саботажа. Каждое собрание ее синдиката -
это сплошной сумасшедший дом, бесконечные несправедливые инсинуации, и все
- по ее адресу. Весь социальный организм направлен на преследование Бунуб.
От всего этого Таквер начинала хохотать, иногда истерически, прямо в лицо
Бунуб. "Ой, Бунуб, ты такая смешная!" - говорила она, а женщина с
седеющими волосами, тонкими губами и вечно потупленными глазами слабо
улыбалась, не обижаясь, вот нисколечко - и продолжала свои чудовищные
тирады. Шевек понимал, что Таквер права, смеясь над ней, но сам смеяться не
мог.
- Это ужасно,- сказала Бунуб, протиснулась мимо него в комнату и
направилась прямо к столу, чтобы прочесть письмо Таквер. Она взяла его;
Шевек вырвал его у нее из рук со спокойной быстротой, которой она не
ожидала.
- Прямо кошмар. Даже за декаду не предупредили. Просто: "Сюда!
Немедленно!" А еще говорят, что мы - свободные люди, мы считаемся
свободными людьми. Вот смеху-то! Это ж надо, так разбить счастливое
партнерство. Знаешь, для того-то они так и сделали. Они против партнерств,
так все время бывает, они нарочно рассылают партнеров в разные места. Так и
у нас с Лабексом вышло, точно также. Нам уж больше не быть вместе. Где уж
там, когда все РРС - единым фронтом против нас. Вон она, кроватка-то,
пустая. Бедняжечка! Она уж четыре декады все плакала, день и ночь. Часами
мне спать не давала. Это, конечно, от того, что еды не хватает. У Таквер
стало убывать молоко. И вообще - взять и отправить кормящую мать по
мобилизации за сотни миль, это ж подумать только! Ты, наверное, не сможешь
поехать к ней туда... куда ж это они ее послали-то?
- На Северо-Восток. Бунуб, я хочу пойти позавтракать. Я голоден.
- Правда, типично, что они это сделали, пока тебя не было?
- Что сделали, пока меня не было?
- Услали ее... разбили партнерство.- Теперь Бунуб читала записку
Сабула, которую тщательно расправила.- Они знают, когда начать! Ты ведь,
наверно, теперь выедешь из этой комнаты, да? Тебе не позволят остаться в
двойной. Таквер говорила, что скоро вернется, но было видно, что она просто
себя подбадривает, и только. Свобода, считается, что мы свободные, прямо
анекдот! Перебрасывают туда-сюда...
- Да черт возьми, Бунуб, если бы Таквер не хотела принять это
назначение, она бы отказалась. Ты же знаешь, что нам грозит голод.
- Да я и то подумала, не надоело ли ей здесь, это часто бывает после
того, как родится ребенок. Я уж давно думала, что вам надо было ее в ясли
отдать. Это ж надо, сколько она плакала. Дети мешают партнерам. Стесняют
их. И вполне естественно, что ей, как ты говоришь, захотелось переменить
обстановку, и, когда появилась такая возможность, она за нее ухватилась.
- Я этого не говорил. Я иду завтракать.- Шевек вышел, широко шагая,
чувствуя, как у него все дрожит в пяти-шести чувствительных точках, в
которые точно попали шпильки Бунуб. Эта женщина была страшна тем, что
высказала вслух все его самые гнусные страхи. Сейчас она все еще оставалась
в комнате, небось, планировала, как в нее въедет.
Он проспал и вошел в столовую перед самым закрытием. Все еще голодный,
как волк, после своей поездки, он взял двойную порцию и каши и хлеба.
Парнишка-раздатчик взглянул на него и нахмурился. Нынче никто не брал
двойных порций. Шевек ответил таким же хмурым взглядом и ничего не сказал.
За последние восемьдесят с лишним часов он съел две миски супа и одно кило
хлеба и имел право наверстать упущенное; но черт его побери, если он будет
оправдываться. Существование само служит оправданием, потребность - это и
есть право. Он - одонианин, чувствовать себя виноватыми он предоставляет
спекулянтам.
Он сел один, но к нему тут же подсел Десар, улыбаясь, уставился своими
непонятными косящими глазами на него или куда-то рядом с ним.
- Давно не было,- сказал Десар.
- Набор на сельхозработы. Шесть декад. А здесь как дела?
- Скудновато.
- А будет еще скуднее,- пообещал Шевек, но без особого убеждения,
потому что в этот момент он ел, и каша была необыкновенно вкусная.- "Беда,
тревога, голод!" - говорил его передний мозг, вместилище интеллекта, но
задний мозг, нераскаянным дикарем скорчившийся сзади, в темной глубине его
черепа, твердил: "Сейчас - еда! Сейчас - еда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80