Бедап оглядел 46-ю комнату с ироническим изумлением.

- Шев, ты живешь, как паршивый уррасский спекулянт.

- Да брось ты, не так все страшно. Покажи мне здесь хоть какое-нибудь
излишество!

Собственно говоря, в комнате почти ничего не прибавилось к тому, что в
ней было, когда Шевек в первый раз вошел в нее. Бедап ткнул пальцем:

- Вот это одеяло.

- Оно здесь уже было, когда я вселился. Кто-то его сам соткал, а
когда переехал - оставил здесь. Разве в такую ночь одеяло - излишество?

- Цвет у него - типичное излишество,- сказал Бедап.- Как
специалист по функциональному анализу, я должен отметить, что оранжевый
цвет - ненужный цвет. В социальном организме оранжевый цвет не выполняет
никаких жизненно-важных функций ни на клеточном уровне, ни на органном, и
уж точно - не на уровне всего организма или на наиболее центральном
этическом уровне; а в этом случае следует выбрать не терпимость, а
устранение. Покрась его в грязно-зеленый цвет, брат!.. А это еще что такое?

- Заметки.

- Шифрованные? - спросил Бедап, перелистывая одну из тетрадей с
хладнокровием, которое, насколько помнил Шевек - личного владения - у
него было даже меньше, чем у большинства анаррести. У Бедапа никогда не
было любимого карандаша, который он бы всюду таскал с собой, или старой
рубашки, которую он бы любил и жалел бросить в регенерационный контейнер; а
если ему что-нибудь дарили, он старался сохранить это из уважения к
чувствам подарившего, но каждый раз терял. Он знал эту свою черту; по его
словам, это доказывало, что он менее примитивен, чем большинство людей, и
являет собой ранний пример Человека Обетованного, истинного и прирожденного
одонианина. Но все же для него существовала граница личного. Она проходила
по черепу - его ли собственному или чужому - и была нерушима. Он никогда
не лез в чужие дела. Теперь он сказал:

- Помнишь, как, когда ты был на проекте "Лес", мы писали друг другу
кодом дурацкие письма?

- Это не код, это по-иотийски.

- Ты выучил иотийский? Почему ты на нем пишешь?

- Потому что на этой планете никто не может понять, что я говорю. И
не хочет. Единственный человек, способный на это, умер три дня назад.

- Что, Сабул помер?

- Нет, Гвараб. Сабул-то жив. Помрет он, дожидайся!

- А в чем дело?

- В чем дело с Сабулом? Наполовину в зависти, наполовину в
неспособности понять.

- А я думал, его книга о причинности считается первоклассной. Ты сам
говорил.

- Я так считал, пока не прочел первоисточники. Это все - идеи
уррасти. Притом не новые. У него своих идей уже лет двадцать как нет. И в
бане он не был столько же.

- А с твоими идеями как дела? - спросил Бедап, положив руку на
тетради Шевека и глядя на него исподлобья. У Бедапа были маленькие,
довольно подслеповатые глазки, резкие черты лица, плотное, кряжистое
туловище. Он вечно грыз ногти, и с годами они у него превратились просто в
полоски поперек толстых, чувствительных кончиков пальцев.

- Плохо,- сказал Шевек, садясь на спальный помост.- Не тем я
занимаюсь.

Бедап усмехнулся:

- Ты-то?

- Наверно, я в конце этого квартала попрошу другое назначение.

- Какое?

- А мне все равно. Учителем, инженером. Я должен уйти из физики.

Бедап сел к письменному столу, погрыз ноготь и сказал:

- Это звучит странно.

- Я понял предел своих возможностей.

- А я и не знал, что он у тебя есть. Я имею в виду, в физике. Так-то
у тебя были всевозможные недостатки, ко многому у тебя были очень небольшие
способности. Но не к физике. Конечно, я не темпоралист. Но не обязательно
уметь плавать, чтобы узнать в рыбе рыбу, и не обязательно самому светить,
чтобы узнать в звезде звезду...

Шевек посмотрел на друга, и у него вырвались слова, которые он до сих
пор не мог четко сказать самому себе:

- Я думал о самоубийстве. Много. В этом году. По-моему, это - лучший
выход.

- Вряд ли через этот выход можно попасть на другую сторону страдания.

Шевек с усилием улыбнулся.

- Ты это помнишь?

- Очень ярко. Для меня этот разговор имел очень большое значение. И
для Таквер и Тирина, я думаю, тоже.

- Ну да? - Шевек встал. В этой комнате от стены до стены было всего
четыре шага, но он не мог устоять на месте.

- Тогда это и для меня имело большое значение,- сказал он, стоя у
окна.- Но здесь я изменился. Здесь что-то не так. А что - не знаю.

- А я знаю,- сказал Бедап.- Это стена. Ты уперся в стену.

Шевек обернулся и испуганно посмотрел на него.

- Стена?

- В твоем случае эта стена, по-видимому,- Сабул и те, кто его
поддерживают в научных синдикатах и в КПР. Что до меня, то я провел в
Аббенае четыре декады. Сорок дней. Достаточно, чтобы понять, что здесь я и
за сорок лет не добьюсь ничего, абсолютно ничего из того, чего хочу
добиться - улучшения преподавания наук в учебных центрах. Если только
здесь не произойдет изменений. Или если я не присоединюсь к врагам.

- К врагам?

- К маленьким человечкам. К друзьям Сабула! К тем, кто у власти.

- Что ты несешь, Дап? У нас нет никаких властных структур.

- Нет? А что дает Сабулу такую силу?

- Не властная структура, не правительство - здесь же не Уррас, в
конце-то концов!

- Да. Ладно, у нас нет правительства, нет законов. Но, насколько я
понимаю, законам и правительствам никогда не удавалось управлять идеями,
даже на Уррасе. Как бы иначе смогла Одо разработать свои идеи? Как смогло
бы одонианство стать всемирным движением? Архисты пытались затоптать его,
но у них ничего не получилось. Идеи нельзя уничтожить, подавляя их. Их
можно уничтожить, только отказываясь замечать их. Отказываясь думать...
отказываясь изменяться. А наше общество поступает именно так! Сабул
использует тебя, где только может, а где не может - не дает тебе
публиковаться, преподавать, даже работать. Правильно? Иными словами, он
имеет над тобой власть. Откуда она у него взялась? Это не официальная
власть - такой не существует. Это не интеллектуальное превосходство - он
им не обладает. Он черпает ее во врожденной трусости, заложенной в сознание
среднего человека. Вот та властная структура, частью которой он является, и
которой он умеет пользоваться. Правительство, в существовании которого
никто не признается, признать существование которого было бы недопустимо, и
которое правит одонианским обществом благодаря тому, что душит
индивидуальный разум.

Шевек оперся ладонями о подоконник и сквозь тусклые отражения в стекле
смотрел в темноту за окном. Наконец он сказал:

- С ума ты сошел, Дап, что ты несешь?

- Нет, брат, я в своем уме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80