Человека, которого они хотели убить, они лишь задели, в
тот самый момент, когда он подошел к кораблю, но двухфунтовый кусок кремня
попал в висок одному из синдиков и убил его на месте.
Люки корабля закрылись. Команда Обороны повернула назад, унося своего
мертвого товарища; они не попытались остановить вожаков толпы, которые
бегом кинулись к кораблю, хотя бригадир, побелев от потрясения и ярости,
ругала их на чем свет стоит, когда они пробегали мимо нее, и они
сворачивали, чтобы обежать ее стороной.
Подбежав к кораблю, первые ряды толпы рассыпались и остановились в
нерешительности. Они растерялись от безмолвия корабля, от резких движений
громадных, похожих на скелеты портальных кранов, от странного вида земли,
казавшейся выжженной, от отсутствия хоть чегонибудь, измеримого
человеческой меркой. От струи пара или газа, ударившей из чего-то,
подсоединенного к кораблю, некоторые из них вздрогнули; они тревожно
взглянули вверх, на ракеты - широкие черные воронки над их головами.
Далеко, на другой стороне поля, предостерегающе взвыла сирена. Один за
другим они начали отходить назад, к воротам. Их никто не останавливал.
Через десять минут на поле не осталось никого, толпа рассеялась вдоль
дороги к Аббенаю. Казалось, что ничего, в сущности, не произошло.
Внутри "Внимательного" происходило очень многое. Поскольку
диспетчерская перенесла старт на более раннее время, все положенные
операции нужно было проделать вдвое быстрее. Капитан приказал, чтобы
пассажира пристегнули ремнями и заперли в кают-компани и вместе с доктором,
чтобы не путались под ногами. Там есть экран, пусть смотрят старт, если
хотят.
Пассажир смотрел. Он видел поле, и стену вокруг поля, и далеко за
стеной - отдаленные склоны гор Нэ-Тэра, испещренные кустами хотума и
редкой серебристой порослью лунной колючки.
Все это внезапно, с ошеломляющей быстротой промчалось по экрану вниз.
Пассажир почувствовал, что его затылок прижало к подушке подголовника. Это
было, как у зубного врача - голова насильно запрокинута, рот насильно
раскрыт. Он не мог вздохнуть, его замутило, он почувствовал, что от страха
у него сейчас начнется понос. Все его тело вопило, обращаясь к завладевшим
им чудовищным силам: Не сейчас, нет еще, подождите!
Его спасли глаза. То, что они упорно воспринимали и сообщали ему,
вывело его из состояния всепоглощающего ужаса. Потому что на экране теперь
было видно нечто странное: большая, бледная каменная равнина. Это была
пустыня, так она выглядела с гор над Большой Долиной. Как он попал обратно
в Большую Долину? Он пытался объяснить себе, что он - в воздушном корабле.
Нет, в космическом корабле. Край равнины сверкнул ярко, как свет на воде,
свет за дальним морем. В этих пустынях нет воды. Так что же он тогда видит?
Каменная равнина была уже не плоской, а вогнутой, как огромная чаша, полная
солнечного света. Пока он изумленно смотрел, чаша стала мельче, свет стал
выплескиваться из нее. Вдруг по ней прошла линия, абстрактная,
геометрическая, идеальное сечение окружности. За пределами этой дуги все
было черно. Эта чернота превращала всю картину в негатив. Реальная,
каменная ее часть уже не была вогнутой и полной света, она отражала,
отталкивала свет. Это была уже не равнина и не чаша, а сфера, шар из белого
камня, падавший во тьму, уносившийся вдаль. Это была его планета.
- Я не понимаю,- сказал он вслух.
Кто-то ему ответил. Некоторое время он не мог понять, что человек,
стоящий у его кресла, обращается к нему, отвечает ему, потому что он больше
не понимал, что такое ответ. Он четко сознавал только одно - свою полную
изоляцию. Его планета ушла у него из-под ног, и он остался один.
Он всегда боялся, что это случится, сильнее, чем когда-либо боялся
смерти. Умереть - значит потерять себя и соединиться с остальными. Он
сохранил себя и потерял остальных.
Наконец, он смог поднять взгляд на человека, стоявшего возле него.
Конечно, он был ему незнаком. С этого момента будут одни лишь незнакомые.
Человек говорил на чужом языке: по-иотийски. Слова имели смысл. Все мелкие
детали имели смысл; только целое б ыло лишено смысла. Человек говорил
что-то о ремнях, которые удерживали его в кресле. Он начал возиться с ними.
Кресло резко выпрямилось, и он чуть не выпал из него, потому что у него
кружилась голова, и не удавалось удерживать равновесие. Тот человек все
спрашивал, не ранен ли он. О ком он? "Он уверен, что он не ранен?" - на
иотийском языке вежливая форма прямого обращения - в третьем лице. Человек
имел в виду его самого. Пассажир не знал, почему он должен быть ранен; тот
человек все время говорил что-то о брошенных камнях. "Но этот камень
никогда не попадет в нас",- подумал пассажир. Он снова взглянул на экран,
ища камень, белый камень, падающий вниз, во тьму, но изображение исчезло.
- Я здоров,- ответил он наконец, наугад.
Это не успокоило того человека.
- Пожалуйста, пойдемте со мной. Я - доктор.
- Я здоров.
- Пожалуйста, пойдемте со мной, доктор Шевек!
- Вы - доктор,- сказал Шевек, помолчав.- Я - нет. Меня называют
Шевек.
Доктор, низкорослый, светлокожий, безволосый, встревоженно сморщился.
- Вам следовало бы быть у себя в каюте, сударь... опасность
инфекции... вам нельзя было контактировать ни с кем, кроме меня, я две
недели проходил дезинфекцию - и все зря, будь он проклят, этот капитан!
Пожалуйста, пройдите со мной, сударь. Спросят-то с меня...
Шевек заметил, что человечек расстроен. Он не ощущал ни сожаления, ни
сочувствия; но даже в том абсолютном одиночестве, в котором он находился,
продолжал действовать один-единственный закон, тот единственный закон,
который он когда-то признавал. Он сказал: "Хорошо" - и встал.
У него все еще кружилась голова и болело правое плечо. Он понимал, что
корабль движется, но ощущения движения не было; была только мертвая тишина,
полная, абсолютная тишина, начинавшаяся сразу же за стенами. По безмолвным
металлическим коридорам доктор провел его в комнату.
Комната была очень маленькая, с голыми стенами в сварных швах. Шевеку
она была очень омерзительна, потому что напоминала место, о котором он не
хотел помнить. Он остановился в дверях. но доктор настаивал и упрашивал, и
он вошел.
Он сел на кровать, похожую на полку, равнодушно глядя на доктора; ему
хотелось спать, голова все еще немного кружилась. Он понимал, что должен бы
чувствовать любопытство: ведь этот человек - первый уррасти, которого ему
довелось увидеть. Но он слишком устал. Ему хотелось откинуться назад и тут
же заснуть.
Всю предыдущую ночь он не спал, разбирая свои бумаги. Три дня назад он
проводил Таквер с детьми в Мир-и-Изобилие и с тех пор все время был занят,
то бегал в радиобашню для последних переговоров с Уррасом, то обсуждал
планы и возможности с Бедапом и остальными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
тот самый момент, когда он подошел к кораблю, но двухфунтовый кусок кремня
попал в висок одному из синдиков и убил его на месте.
Люки корабля закрылись. Команда Обороны повернула назад, унося своего
мертвого товарища; они не попытались остановить вожаков толпы, которые
бегом кинулись к кораблю, хотя бригадир, побелев от потрясения и ярости,
ругала их на чем свет стоит, когда они пробегали мимо нее, и они
сворачивали, чтобы обежать ее стороной.
Подбежав к кораблю, первые ряды толпы рассыпались и остановились в
нерешительности. Они растерялись от безмолвия корабля, от резких движений
громадных, похожих на скелеты портальных кранов, от странного вида земли,
казавшейся выжженной, от отсутствия хоть чегонибудь, измеримого
человеческой меркой. От струи пара или газа, ударившей из чего-то,
подсоединенного к кораблю, некоторые из них вздрогнули; они тревожно
взглянули вверх, на ракеты - широкие черные воронки над их головами.
Далеко, на другой стороне поля, предостерегающе взвыла сирена. Один за
другим они начали отходить назад, к воротам. Их никто не останавливал.
Через десять минут на поле не осталось никого, толпа рассеялась вдоль
дороги к Аббенаю. Казалось, что ничего, в сущности, не произошло.
Внутри "Внимательного" происходило очень многое. Поскольку
диспетчерская перенесла старт на более раннее время, все положенные
операции нужно было проделать вдвое быстрее. Капитан приказал, чтобы
пассажира пристегнули ремнями и заперли в кают-компани и вместе с доктором,
чтобы не путались под ногами. Там есть экран, пусть смотрят старт, если
хотят.
Пассажир смотрел. Он видел поле, и стену вокруг поля, и далеко за
стеной - отдаленные склоны гор Нэ-Тэра, испещренные кустами хотума и
редкой серебристой порослью лунной колючки.
Все это внезапно, с ошеломляющей быстротой промчалось по экрану вниз.
Пассажир почувствовал, что его затылок прижало к подушке подголовника. Это
было, как у зубного врача - голова насильно запрокинута, рот насильно
раскрыт. Он не мог вздохнуть, его замутило, он почувствовал, что от страха
у него сейчас начнется понос. Все его тело вопило, обращаясь к завладевшим
им чудовищным силам: Не сейчас, нет еще, подождите!
Его спасли глаза. То, что они упорно воспринимали и сообщали ему,
вывело его из состояния всепоглощающего ужаса. Потому что на экране теперь
было видно нечто странное: большая, бледная каменная равнина. Это была
пустыня, так она выглядела с гор над Большой Долиной. Как он попал обратно
в Большую Долину? Он пытался объяснить себе, что он - в воздушном корабле.
Нет, в космическом корабле. Край равнины сверкнул ярко, как свет на воде,
свет за дальним морем. В этих пустынях нет воды. Так что же он тогда видит?
Каменная равнина была уже не плоской, а вогнутой, как огромная чаша, полная
солнечного света. Пока он изумленно смотрел, чаша стала мельче, свет стал
выплескиваться из нее. Вдруг по ней прошла линия, абстрактная,
геометрическая, идеальное сечение окружности. За пределами этой дуги все
было черно. Эта чернота превращала всю картину в негатив. Реальная,
каменная ее часть уже не была вогнутой и полной света, она отражала,
отталкивала свет. Это была уже не равнина и не чаша, а сфера, шар из белого
камня, падавший во тьму, уносившийся вдаль. Это была его планета.
- Я не понимаю,- сказал он вслух.
Кто-то ему ответил. Некоторое время он не мог понять, что человек,
стоящий у его кресла, обращается к нему, отвечает ему, потому что он больше
не понимал, что такое ответ. Он четко сознавал только одно - свою полную
изоляцию. Его планета ушла у него из-под ног, и он остался один.
Он всегда боялся, что это случится, сильнее, чем когда-либо боялся
смерти. Умереть - значит потерять себя и соединиться с остальными. Он
сохранил себя и потерял остальных.
Наконец, он смог поднять взгляд на человека, стоявшего возле него.
Конечно, он был ему незнаком. С этого момента будут одни лишь незнакомые.
Человек говорил на чужом языке: по-иотийски. Слова имели смысл. Все мелкие
детали имели смысл; только целое б ыло лишено смысла. Человек говорил
что-то о ремнях, которые удерживали его в кресле. Он начал возиться с ними.
Кресло резко выпрямилось, и он чуть не выпал из него, потому что у него
кружилась голова, и не удавалось удерживать равновесие. Тот человек все
спрашивал, не ранен ли он. О ком он? "Он уверен, что он не ранен?" - на
иотийском языке вежливая форма прямого обращения - в третьем лице. Человек
имел в виду его самого. Пассажир не знал, почему он должен быть ранен; тот
человек все время говорил что-то о брошенных камнях. "Но этот камень
никогда не попадет в нас",- подумал пассажир. Он снова взглянул на экран,
ища камень, белый камень, падающий вниз, во тьму, но изображение исчезло.
- Я здоров,- ответил он наконец, наугад.
Это не успокоило того человека.
- Пожалуйста, пойдемте со мной. Я - доктор.
- Я здоров.
- Пожалуйста, пойдемте со мной, доктор Шевек!
- Вы - доктор,- сказал Шевек, помолчав.- Я - нет. Меня называют
Шевек.
Доктор, низкорослый, светлокожий, безволосый, встревоженно сморщился.
- Вам следовало бы быть у себя в каюте, сударь... опасность
инфекции... вам нельзя было контактировать ни с кем, кроме меня, я две
недели проходил дезинфекцию - и все зря, будь он проклят, этот капитан!
Пожалуйста, пройдите со мной, сударь. Спросят-то с меня...
Шевек заметил, что человечек расстроен. Он не ощущал ни сожаления, ни
сочувствия; но даже в том абсолютном одиночестве, в котором он находился,
продолжал действовать один-единственный закон, тот единственный закон,
который он когда-то признавал. Он сказал: "Хорошо" - и встал.
У него все еще кружилась голова и болело правое плечо. Он понимал, что
корабль движется, но ощущения движения не было; была только мертвая тишина,
полная, абсолютная тишина, начинавшаяся сразу же за стенами. По безмолвным
металлическим коридорам доктор провел его в комнату.
Комната была очень маленькая, с голыми стенами в сварных швах. Шевеку
она была очень омерзительна, потому что напоминала место, о котором он не
хотел помнить. Он остановился в дверях. но доктор настаивал и упрашивал, и
он вошел.
Он сел на кровать, похожую на полку, равнодушно глядя на доктора; ему
хотелось спать, голова все еще немного кружилась. Он понимал, что должен бы
чувствовать любопытство: ведь этот человек - первый уррасти, которого ему
довелось увидеть. Но он слишком устал. Ему хотелось откинуться назад и тут
же заснуть.
Всю предыдущую ночь он не спал, разбирая свои бумаги. Три дня назад он
проводил Таквер с детьми в Мир-и-Изобилие и с тех пор все время был занят,
то бегал в радиобашню для последних переговоров с Уррасом, то обсуждал
планы и возможности с Бедапом и остальными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80