Он лег в постель в палате N2. Все ост альные больные
в этой палате были старые. Пришла медсестра, принесла ему стакан воды и
таблетку.
- Что это? - подозрительно спросил Шевек. Его опять трясло так, что
зубы стучали.
- Жаропонижающее.
- Что это такое?
- Чтобы сбить температуру.
- Мне этого не надо.
Медсестра пожала плечами.
- Ладно,- сказала она и прошла дальше.
Большинство молодых анаррести считало, что болеть стыдно: возможно,
из-за весьма успешных профилактических мероприятий, проводившихся их
обществом, а также, может быть, и по причине путаницы, вызванной
аналогическим применением слов "здоровый" и "больной". Они считали, что
болезнь - это преступление, хотя и невольное. Поддаваться преступному
порыву, поощрять его, принимая обезболивающие, было безнравственно. Они
отказывались от таблеток и уколов. С годами большинство из них начинало
смотреть на это иначе. У пожилых и стариков боль пересиливала стыд.
Медсестра раздавала лекарства старикам в палате N2, а они шутили с ней.
Шевек смотрел на это с тупым непониманием.
Потом пришел доктор со шприцем.
- Мне это не нужно,- сказал Шевек.
- Прекрати эгоизировать,- сказал доктор,- и повернись на живот.
Шевек повиновался.
Потом какая-то женщина поила его из чашки, но его так трясло, что вода
пролилась и промочила одеяло.
- Отстань,- сказал он.- Ты кто?
Она ответила, но он не понял. Он сказал, чтобы она ушла, ведь он
чувствует себя очень хорошо. Потом он стал объяснять ей, почему циклическая
гипотеза, сама по себе непродуктивная, столь существенна для его подхода к
возможной теории Одновременности, являясь ее краеугольным камнем. Он
говорил частично на родном языке, а частично - по-иотийски и писал формулы
и уравнения мелом на грифельной доске, чтобы ей и всей остальной группе
было понятно, а то он боялся, что они не поймут про краеугольный камень.
Она касалась его лица и связывала ему волосы сзади, чтобы не мешали. Руки у
нее были прохладные. Никогда в жизни он не испытывал ничего приятнее, чем
прикосновение ее рук. Он потянулся к ее руке. Ее не было, она ушла.
Спустя долгое время он проснулся. Оказалось, что он может дышать, что
он прекрасно себя чувствует. Все было в полном порядке. Ему не хотелось
двигаться. Если бы он сделал какое-нибудь движение, оно нарушило бы этот
совершенный, устойчивый момент, это равновесие мира. Зимний свет, лежащий
на потолке, был невыразимо прекрасен. Шевек лежал и любовался им. Старики
на другом конце палаты пересмеивались старческим, хриплым, кудахчущим
смехом, и это был прекрасный звук. Та женщина вошла и села у его койки. Он
взглянул на нее и улыбнулся.
- Как ты себя чувствуешь?
- Как новорожденный. Кто ты?
Она тоже улыбнулась.
- Мать.
- Второе рождение. Но тогда у меня должно быть новое тело, а не то же
самое, старое.
- Что ты такое говоришь?
- Это не на земле. На Уррасе. Второе рождение - часть их религии.
- Ты все еще бредишь.- Она коснулась его лба.- Жара нет.- Ее
голос, выговоривший эти два слова, больно задел что-то глубоко в существе
Шевека, какое-то темное место, скрытое за стенами, и все отражался и
отражался во тьме этих стен. Он взглянул на женщину и с ужасом сказал:
- Ты - Рулаг.
- Я же тебе говорила! Несколько раз!
Она по-прежнему сохраняла на лице беспечное, даже веселое выражение. О
том, чтобы Шевек что-нибудь сохранял, и речи быть не могло. У него не было
сил отодвинуться, но он весь сжался в нескрываемом страхе, стараясь
оказаться как можно дальше от нее, словно это была не его мать, а его
смерть. Если она и заметила это слабое движение, то вида не подала.
Она была хороша собой, смуглая, с тонкими и пропорциональными чертами
лица, на котором не было морщин, хотя ей уже минуло сорок. Все в ней было
гармонично и сдержанно. Голос у нее был негромкий, приятного тембра.
- Я не знала, что ты здесь, в Аббенае,- сказала она,- и вообще, где
ты и существуешь ли ты вообще. Я была на складе Синдиката Печати, подбирала
литературу для Инженерной Библиотеки, и увидела книгу Сабула и Шевека.
Сабула я, конечно, знаю. Но кто такой Шевек? Почему это звучит так знакомо?
С минуту, а то и дольше, я не могла сообразить. Странно, правда? Но у меня
просто в голове не укладывалось. Тому Шевеку, которого я знаю, должно быть
только двадцать лет, вряд ли он может быть соавтором трактатов по
метакосмологии вместе с Сабулом. Но любому другому Шевеку должно было бы
быть еще меньше двадцати!... Поэтому я пошла посмотреть. Какой-то парнишка
в бараке сказал, что ты здесь... В этой больнице страшно не хватает
персонала. Не понимаю, почему синдики не требуют от Медицинской Федерации,
чтобы сюда либо назначили еще людей, либо сократили бы прием больных;
некоторые из этих медсестер и врачей работают по восемь часов в день!
Конечно, среди медиков есть люди, которые сами хотят этого: импульс
самопожертвования. К сожалению, это не дает максимальной эффективности...
Странно было найти тебя. Я бы тебя ни за что не узнал а... Ты
переписываешься с Палатом? Как он?
- Он умер.
- Ах, вот что...- В голосе Рулаг не было притворного потрясения или
горя, только какая-то привычная безотрадность, нотка незащищенности от
беды. Это тронуло Шевека, позволило ему на мгновение увидеть в ней
человека.
- Давно он умер?
- Восемь лет назад.
- Но ведь ему было не больше тридцати пяти.
- В Широких Равнинах было землетрясение. Мы там жили уже лет пять, он
был городским инженером-строителем. От землетрясения обрушился учебный
центр. Он с другими пытался вытащить детей из-под развалин, а тут - второй
толчок, и все рухнуло окончательно. Тридцать два человека погибло.
- Ты там был?
- Я дней за десять до землетрясения уехал учиться в Региональный
Институт.
Она задумалась, лицо ее было спокойным.
- Бедный Палат. Это так на него похоже - умереть с другими, одним из
тридцати двух... Статистический показатель.
- Статистические показатели были бы выше, если бы он не вошел в
здание,- сказал Шевек.
Услышав это, она взглянула на него. По ее взгляду нельзя было понять,
что она чувствует и чувствует ли что-нибудь вообще. Ее слова могли быть
вызваны порывом, а могли быть и обдуманными - понять это было невозможно.
- Ты любил Палата?
Он не ответил.
- Ты не похож на него. В сущности, ты похож на меня, только светлый.
А я думала, что ты будешь похож на Палата. Я была в этом уверена...
странно, как наше воображение создает такие представления. Значит, он
оставался с тобой?
Шевек кивнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
в этой палате были старые. Пришла медсестра, принесла ему стакан воды и
таблетку.
- Что это? - подозрительно спросил Шевек. Его опять трясло так, что
зубы стучали.
- Жаропонижающее.
- Что это такое?
- Чтобы сбить температуру.
- Мне этого не надо.
Медсестра пожала плечами.
- Ладно,- сказала она и прошла дальше.
Большинство молодых анаррести считало, что болеть стыдно: возможно,
из-за весьма успешных профилактических мероприятий, проводившихся их
обществом, а также, может быть, и по причине путаницы, вызванной
аналогическим применением слов "здоровый" и "больной". Они считали, что
болезнь - это преступление, хотя и невольное. Поддаваться преступному
порыву, поощрять его, принимая обезболивающие, было безнравственно. Они
отказывались от таблеток и уколов. С годами большинство из них начинало
смотреть на это иначе. У пожилых и стариков боль пересиливала стыд.
Медсестра раздавала лекарства старикам в палате N2, а они шутили с ней.
Шевек смотрел на это с тупым непониманием.
Потом пришел доктор со шприцем.
- Мне это не нужно,- сказал Шевек.
- Прекрати эгоизировать,- сказал доктор,- и повернись на живот.
Шевек повиновался.
Потом какая-то женщина поила его из чашки, но его так трясло, что вода
пролилась и промочила одеяло.
- Отстань,- сказал он.- Ты кто?
Она ответила, но он не понял. Он сказал, чтобы она ушла, ведь он
чувствует себя очень хорошо. Потом он стал объяснять ей, почему циклическая
гипотеза, сама по себе непродуктивная, столь существенна для его подхода к
возможной теории Одновременности, являясь ее краеугольным камнем. Он
говорил частично на родном языке, а частично - по-иотийски и писал формулы
и уравнения мелом на грифельной доске, чтобы ей и всей остальной группе
было понятно, а то он боялся, что они не поймут про краеугольный камень.
Она касалась его лица и связывала ему волосы сзади, чтобы не мешали. Руки у
нее были прохладные. Никогда в жизни он не испытывал ничего приятнее, чем
прикосновение ее рук. Он потянулся к ее руке. Ее не было, она ушла.
Спустя долгое время он проснулся. Оказалось, что он может дышать, что
он прекрасно себя чувствует. Все было в полном порядке. Ему не хотелось
двигаться. Если бы он сделал какое-нибудь движение, оно нарушило бы этот
совершенный, устойчивый момент, это равновесие мира. Зимний свет, лежащий
на потолке, был невыразимо прекрасен. Шевек лежал и любовался им. Старики
на другом конце палаты пересмеивались старческим, хриплым, кудахчущим
смехом, и это был прекрасный звук. Та женщина вошла и села у его койки. Он
взглянул на нее и улыбнулся.
- Как ты себя чувствуешь?
- Как новорожденный. Кто ты?
Она тоже улыбнулась.
- Мать.
- Второе рождение. Но тогда у меня должно быть новое тело, а не то же
самое, старое.
- Что ты такое говоришь?
- Это не на земле. На Уррасе. Второе рождение - часть их религии.
- Ты все еще бредишь.- Она коснулась его лба.- Жара нет.- Ее
голос, выговоривший эти два слова, больно задел что-то глубоко в существе
Шевека, какое-то темное место, скрытое за стенами, и все отражался и
отражался во тьме этих стен. Он взглянул на женщину и с ужасом сказал:
- Ты - Рулаг.
- Я же тебе говорила! Несколько раз!
Она по-прежнему сохраняла на лице беспечное, даже веселое выражение. О
том, чтобы Шевек что-нибудь сохранял, и речи быть не могло. У него не было
сил отодвинуться, но он весь сжался в нескрываемом страхе, стараясь
оказаться как можно дальше от нее, словно это была не его мать, а его
смерть. Если она и заметила это слабое движение, то вида не подала.
Она была хороша собой, смуглая, с тонкими и пропорциональными чертами
лица, на котором не было морщин, хотя ей уже минуло сорок. Все в ней было
гармонично и сдержанно. Голос у нее был негромкий, приятного тембра.
- Я не знала, что ты здесь, в Аббенае,- сказала она,- и вообще, где
ты и существуешь ли ты вообще. Я была на складе Синдиката Печати, подбирала
литературу для Инженерной Библиотеки, и увидела книгу Сабула и Шевека.
Сабула я, конечно, знаю. Но кто такой Шевек? Почему это звучит так знакомо?
С минуту, а то и дольше, я не могла сообразить. Странно, правда? Но у меня
просто в голове не укладывалось. Тому Шевеку, которого я знаю, должно быть
только двадцать лет, вряд ли он может быть соавтором трактатов по
метакосмологии вместе с Сабулом. Но любому другому Шевеку должно было бы
быть еще меньше двадцати!... Поэтому я пошла посмотреть. Какой-то парнишка
в бараке сказал, что ты здесь... В этой больнице страшно не хватает
персонала. Не понимаю, почему синдики не требуют от Медицинской Федерации,
чтобы сюда либо назначили еще людей, либо сократили бы прием больных;
некоторые из этих медсестер и врачей работают по восемь часов в день!
Конечно, среди медиков есть люди, которые сами хотят этого: импульс
самопожертвования. К сожалению, это не дает максимальной эффективности...
Странно было найти тебя. Я бы тебя ни за что не узнал а... Ты
переписываешься с Палатом? Как он?
- Он умер.
- Ах, вот что...- В голосе Рулаг не было притворного потрясения или
горя, только какая-то привычная безотрадность, нотка незащищенности от
беды. Это тронуло Шевека, позволило ему на мгновение увидеть в ней
человека.
- Давно он умер?
- Восемь лет назад.
- Но ведь ему было не больше тридцати пяти.
- В Широких Равнинах было землетрясение. Мы там жили уже лет пять, он
был городским инженером-строителем. От землетрясения обрушился учебный
центр. Он с другими пытался вытащить детей из-под развалин, а тут - второй
толчок, и все рухнуло окончательно. Тридцать два человека погибло.
- Ты там был?
- Я дней за десять до землетрясения уехал учиться в Региональный
Институт.
Она задумалась, лицо ее было спокойным.
- Бедный Палат. Это так на него похоже - умереть с другими, одним из
тридцати двух... Статистический показатель.
- Статистические показатели были бы выше, если бы он не вошел в
здание,- сказал Шевек.
Услышав это, она взглянула на него. По ее взгляду нельзя было понять,
что она чувствует и чувствует ли что-нибудь вообще. Ее слова могли быть
вызваны порывом, а могли быть и обдуманными - понять это было невозможно.
- Ты любил Палата?
Он не ответил.
- Ты не похож на него. В сущности, ты похож на меня, только светлый.
А я думала, что ты будешь похож на Палата. Я была в этом уверена...
странно, как наше воображение создает такие представления. Значит, он
оставался с тобой?
Шевек кивнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80