..". Барак стоял на одном из невысоких аббенайских
холмов, а в комнате было угловое окно, в которое после полудня светило
солнце, и через которое открывался вид на город, улицы, площади, крыши,
зелень парков, на равнины за городом.
Близость после долгого одиночества, внезапность радости выбили из
колеи и Шевека, и Таквер. В первые несколько декад его отчаянно бросало от
ликования к тревоге; она то и дело раздражалась. Оба были неопытны и
излишне впечатлительны. Чем лучше они узнавали друг друга, тем меньше
становилась эта напряженность. Их сексуальный голод не исчез, а превратился
в страстное наслаждение, их желание быть вместе вспыхивало вновь каждый
день, потому что каждый день утолялось.
Теперь Шевеку было ясно - и он счел бы безумием думать иначе - что
все несчастные годы, проведенные им в этом городе, были частью его
нынешнего счастья, потому что они вели к нему, подготовили его к нему. Все,
что происходило с ним до сих пор, было частью того, что происходит с ним
сейчас. Таквер не видела в происходящем
столь загадочной цепи "следствие /причина/следствие", но ведь она не
была физиком-темпоралистом. У нее было наивное представление о времени как
о проложенной дороге. Ты идешь по ней вперед и куданибудь да придешь. Если
повезет - придешь туда, куда стоит придти.
Но когда Шевек воспользовался ее метафорой и, заменив ее термины
своими, стал объяснять, что, если прошлое и будущее не станут, при помощи
памяти и намерений, частью настоящего, то в человеческом понимании никакой
дороги не будет, идти будет некуда, она кивнула, еще когда он не дошел и до
середины объяснения.
- Вот именно,- сказала она.- Это-то я и делала все эти четыре года.
Это не одно лишь везение. Только частично.
Ей было двадцать три года, на полгода меньше, чем Шевеку. Она выросла
на Северо-Востоке, в сельскохозяйственной общине под названием Круглая
Долина. Это было довольно отдаленное место, и до того, как Таквер приехала
на Северный Склон, в Институт, ей приходилось делать более тяжелую работу,
чем большинству молодых анаррести. В Круглой Долине едва хватало людей,
чтобы выполнять всю необходимую работу, но их община была не настолько
крупной и играла не настолько важную роль в экономике Анарреса, чтобы
компьютеры РРС считали ее нужды первоочередными. Жителям Круглой Долины
приходилось самим заботиться о себе. В восемь лет Таквер каждый день,
проведя три часа в школе, еще три часа работала на мельнице - выбирала из
зерна холума солому и камешки. Практические навыки, приобретенные в
детстве, мало обогатили ее личность: они были частью усилий, которые община
прилагала, чтобы выжить. Во время сева и уборки урожая все, кому было
больше десяти и меньше шестидесяти лет, работали в поле. В пятнадцать лет
она отвечала за координацию графиков работы на четырехстах
сельскохозяйственных участках, которые обрабатывала община Круглой Долины,
и помогала диетологу планировать питание в городской столовой. Все это было
обычным делом, и Таквер не видела в этом ничего особенного, но на ее
характер и взгляды это, конечно наложило определенный отпечаток. Шевек был
рад, что в свое время выполнил свою долю клеггич, потому что Таквер
презирала людей, избегавших физического труда.
- Ты посмотри на Тинана,- говорила она, бывало,- как он ноет и воет
из-за того, что его на четыре декады мобилизовали на уборку корнеплодного
холума, уж до того он хрупкий, прямо, как икринка! Что он, в земле, что ли,
никогда не копался? - Таквер была не слишком снисходительна к чужим
недостаткам, и характер у нее был вспыльчивый.
В Региональном Институте Северного Склона она изучала биологию, и
настолько успешно, что решила продолжить учебу в Центральном Институте.
Через год ей предложили вступить в новый синдикат, который как раз
организовывал лабораторию для изучения методов увеличения и улучшения
поголовья съедобной рыбы в океанах Анарреса. Когда ее спрашивали, чем она
занимается, она отвечала: "Я - ихтиогенетик". Эта работа ей нравилась; в
ней сочетались две вещи, которые Таквер высоко ценила: точность
экспериментальных исследований и цель, состоявшая в у величении и
улучшении. Без такой работы она бы не была удовлетворена. Но эта работа ни
в коей мере не была для нее достаточной. Большая часть того, что
происходило в уме и духе Таквер, имело очень мало отношения к
ихтиогенетике.
Она была глубоко, страстно привязана к живым существам, к растениям, к
земле. Эта привязанность, носящая невыразительное название "любовь к
природе", была, по мнению Шевека, гораздо шире, чем любовь. Он считал, что
есть души, пуповина которых осталась не перерезанной. Они остались не
отнятыми от груди вселенной. Они не считают смерть врагом; они с
удовольствием ждут того момента, когда сгниют и превратятся в
перегной.Странно было видеть, как Таквер берет в руки лист или даже камень.
Она становилась продолжением его, а он - ее.
Она показала Шевеку аквариумы с морской водой в их исследовательской
лаборатории, там было пятьдесят видов рыб, а то и больше; большие и
маленькие, неброские и ярко-пестрые, изящные и гротескные. Он пришел в
восторг и почувствовал даже благоговейный страх.
Три океана Анарреса были настолько же полны живыми существами,
насколько суша была пуста. В течение нескольких миллионов лет моря не были
соединены одно с другим, поэтому в каждом море эволюция форм жизни шла
своим путем. Разнообразие этих форм ошеломляло. Шевеку раньше и в голову не
приходило, что живая природа может размножаться так безудержно, так пышно,
так обильно; что, в сущности, изобилие, быть может, и есть основное
свойство жизни.
На суше растениям жилось неплохо, так как они росли поодаль одно от
другого, и вместо листьев у них были шипы, хвоя или колючки; но те
животные, которые попытались было дышать воздухом, отказались от этой
мысли, когда в климате планеты началась тысячелетняя эпоха пыли и засухи.
Выжили бактерии (многие из них были литофагами) да несколько сот видов
червей и ракообразных.
Человек втиснулся в эту тесную экологию осторожно и с опаской. Если он
ловил рыбу, то не слишком жадно, и обрабатывал землю, используя для
удобрения главным образом органические отходы, он мог найти себе место в
этой экологии. Но втиснуть в нее хоть кого-нибудь еще он не мог. Для
травоядных не было травы. Для хищников не было травоядных. Не было
насекомых, чтобы опылять цветковые растения; все ввезенные с Урраса
плодовые деревья опыляли вручную. С Урраса не завезли никаких животных,
чтобы не подвергать опасности хрупкое равновесие жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
холмов, а в комнате было угловое окно, в которое после полудня светило
солнце, и через которое открывался вид на город, улицы, площади, крыши,
зелень парков, на равнины за городом.
Близость после долгого одиночества, внезапность радости выбили из
колеи и Шевека, и Таквер. В первые несколько декад его отчаянно бросало от
ликования к тревоге; она то и дело раздражалась. Оба были неопытны и
излишне впечатлительны. Чем лучше они узнавали друг друга, тем меньше
становилась эта напряженность. Их сексуальный голод не исчез, а превратился
в страстное наслаждение, их желание быть вместе вспыхивало вновь каждый
день, потому что каждый день утолялось.
Теперь Шевеку было ясно - и он счел бы безумием думать иначе - что
все несчастные годы, проведенные им в этом городе, были частью его
нынешнего счастья, потому что они вели к нему, подготовили его к нему. Все,
что происходило с ним до сих пор, было частью того, что происходит с ним
сейчас. Таквер не видела в происходящем
столь загадочной цепи "следствие /причина/следствие", но ведь она не
была физиком-темпоралистом. У нее было наивное представление о времени как
о проложенной дороге. Ты идешь по ней вперед и куданибудь да придешь. Если
повезет - придешь туда, куда стоит придти.
Но когда Шевек воспользовался ее метафорой и, заменив ее термины
своими, стал объяснять, что, если прошлое и будущее не станут, при помощи
памяти и намерений, частью настоящего, то в человеческом понимании никакой
дороги не будет, идти будет некуда, она кивнула, еще когда он не дошел и до
середины объяснения.
- Вот именно,- сказала она.- Это-то я и делала все эти четыре года.
Это не одно лишь везение. Только частично.
Ей было двадцать три года, на полгода меньше, чем Шевеку. Она выросла
на Северо-Востоке, в сельскохозяйственной общине под названием Круглая
Долина. Это было довольно отдаленное место, и до того, как Таквер приехала
на Северный Склон, в Институт, ей приходилось делать более тяжелую работу,
чем большинству молодых анаррести. В Круглой Долине едва хватало людей,
чтобы выполнять всю необходимую работу, но их община была не настолько
крупной и играла не настолько важную роль в экономике Анарреса, чтобы
компьютеры РРС считали ее нужды первоочередными. Жителям Круглой Долины
приходилось самим заботиться о себе. В восемь лет Таквер каждый день,
проведя три часа в школе, еще три часа работала на мельнице - выбирала из
зерна холума солому и камешки. Практические навыки, приобретенные в
детстве, мало обогатили ее личность: они были частью усилий, которые община
прилагала, чтобы выжить. Во время сева и уборки урожая все, кому было
больше десяти и меньше шестидесяти лет, работали в поле. В пятнадцать лет
она отвечала за координацию графиков работы на четырехстах
сельскохозяйственных участках, которые обрабатывала община Круглой Долины,
и помогала диетологу планировать питание в городской столовой. Все это было
обычным делом, и Таквер не видела в этом ничего особенного, но на ее
характер и взгляды это, конечно наложило определенный отпечаток. Шевек был
рад, что в свое время выполнил свою долю клеггич, потому что Таквер
презирала людей, избегавших физического труда.
- Ты посмотри на Тинана,- говорила она, бывало,- как он ноет и воет
из-за того, что его на четыре декады мобилизовали на уборку корнеплодного
холума, уж до того он хрупкий, прямо, как икринка! Что он, в земле, что ли,
никогда не копался? - Таквер была не слишком снисходительна к чужим
недостаткам, и характер у нее был вспыльчивый.
В Региональном Институте Северного Склона она изучала биологию, и
настолько успешно, что решила продолжить учебу в Центральном Институте.
Через год ей предложили вступить в новый синдикат, который как раз
организовывал лабораторию для изучения методов увеличения и улучшения
поголовья съедобной рыбы в океанах Анарреса. Когда ее спрашивали, чем она
занимается, она отвечала: "Я - ихтиогенетик". Эта работа ей нравилась; в
ней сочетались две вещи, которые Таквер высоко ценила: точность
экспериментальных исследований и цель, состоявшая в у величении и
улучшении. Без такой работы она бы не была удовлетворена. Но эта работа ни
в коей мере не была для нее достаточной. Большая часть того, что
происходило в уме и духе Таквер, имело очень мало отношения к
ихтиогенетике.
Она была глубоко, страстно привязана к живым существам, к растениям, к
земле. Эта привязанность, носящая невыразительное название "любовь к
природе", была, по мнению Шевека, гораздо шире, чем любовь. Он считал, что
есть души, пуповина которых осталась не перерезанной. Они остались не
отнятыми от груди вселенной. Они не считают смерть врагом; они с
удовольствием ждут того момента, когда сгниют и превратятся в
перегной.Странно было видеть, как Таквер берет в руки лист или даже камень.
Она становилась продолжением его, а он - ее.
Она показала Шевеку аквариумы с морской водой в их исследовательской
лаборатории, там было пятьдесят видов рыб, а то и больше; большие и
маленькие, неброские и ярко-пестрые, изящные и гротескные. Он пришел в
восторг и почувствовал даже благоговейный страх.
Три океана Анарреса были настолько же полны живыми существами,
насколько суша была пуста. В течение нескольких миллионов лет моря не были
соединены одно с другим, поэтому в каждом море эволюция форм жизни шла
своим путем. Разнообразие этих форм ошеломляло. Шевеку раньше и в голову не
приходило, что живая природа может размножаться так безудержно, так пышно,
так обильно; что, в сущности, изобилие, быть может, и есть основное
свойство жизни.
На суше растениям жилось неплохо, так как они росли поодаль одно от
другого, и вместо листьев у них были шипы, хвоя или колючки; но те
животные, которые попытались было дышать воздухом, отказались от этой
мысли, когда в климате планеты началась тысячелетняя эпоха пыли и засухи.
Выжили бактерии (многие из них были литофагами) да несколько сот видов
червей и ракообразных.
Человек втиснулся в эту тесную экологию осторожно и с опаской. Если он
ловил рыбу, то не слишком жадно, и обрабатывал землю, используя для
удобрения главным образом органические отходы, он мог найти себе место в
этой экологии. Но втиснуть в нее хоть кого-нибудь еще он не мог. Для
травоядных не было травы. Для хищников не было травоядных. Не было
насекомых, чтобы опылять цветковые растения; все ввезенные с Урраса
плодовые деревья опыляли вручную. С Урраса не завезли никаких животных,
чтобы не подвергать опасности хрупкое равновесие жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80