Пока в нем все ладится,
оно действует, а если не ладится - оно перестает существовать. Оно - не
институт, а функция. Единственная его санкция - санкция личной совести.
Это вполне согласуется с одонианской социальной теорией. Ценность
обещания, даже обещания с неопределенным сроком, глубоко укоренилась в
мышлении Одо; казалось бы, то, что она так упорно настаивает, что каждый
человек свободен в своем праве изменяться, должно было бы обесценить идею
обещания или обета, однако, фактически эта свобода наполняла обещание
смыслом. Обещание есть взятое направление, добровольно избранное
самоограничение. Как подчеркивала Одо, если направление не выбрано, если
человек никуда не идет, то не произойдет никаких изменений. Его свобода
выбирать и изменяться останется не использованной, точно так, как если бы
он был в тюрьме, им же самим построенной, в лабиринте, где любой путь не
лучше любого другого. Так Одо пришла к пониманию того, что обещание,
обязательство, идея верности - существенные компоненты сложнейшего понятия
"свобода".
Многие считали, что эта идея верности неприменима к половой жизни. Они
говорили, что женская натура Одо склонила ее к отказу от истинной
сексуальной свободы; это, пусть даже только это, Одо написала не для
мужчин. Это критическое замечание высказывали не только мужчины, но в
равной мере и женщины, поэтому можно было считать, что Одо не понимала не
мужскую психологию, а психологию целого типа или слоя человечества, людей,
для которых вся суть сексуального наслаждения заключена в эксперименте.
Хотя Одо, быть может, и не понимала людей, склонных к беспорядочным
связям, и, вероятно, считала такую склонность собственническим отклонением
от нормы, все же ее учение больше подходило для них, чем для тех, кто хотел
вступить в длительное партнерст во, поскольку люди - вид, связывающийся
скорее на время, чем попарно. Никакие занятия сексом любого вида не
ограничивались ни законом, ни наказанием, ни неодобрением, за исключением
изнасилования ребенка или женщины. В этих случаях, если насильник сам
быстренько не отдавал себя в более ласковые руки одного из лечебных
центров, его соседи обычно подвергали его скорому возмездию. Но в обществе,
где полное удовлетворение всех желаний с момента полового созревания
являлось нормой, и единственным, притом мягким, социальным ограничением в
отношении сексуальной активности было требование уединения - некий вид
стыдливости, обусловленный общинной жизнью - изнасилования были крайне
редки.
С другой стороны, те, кто решил создать и поддерживать партнерство,
неважно, гомосексуальное или гетеросексуальное, сталкивались с проблемами,
неведомыми тем, кого устраивает первый попавшийся партнер. Им приходилось
иметь дело не только с ревностью, собственническим инстинктом и другими
болезненными проявлениями страсти, для которых моногамный союз служит такой
прекрасной почвой, но и с внешним и трудностями, обусловленными социальной
организацией. Вступая в партнерство, каждая пара знала, что их в любую
минуту могут разлучить потребности распределения рабочей силы.
РРС - управление распределения рабочей силы - старалось держать пары
вместе и по их просьбе воссоединять их при первой же возможности, но это не
всегда удавалось, особенно при экстренных мобилизациях; да никто и не ждал
от РРС, что оно ради этого будет заново составлять все списки и менять
программы в компьютерах. Каждый анаррести знал: для того, чтобы выжить,
чтобы жизнь шла нормально, он должен быть готов отправиться туда, где он
нужен, и делать то, что нужно. Он рос в сознании того, что распределение
рабочей силы - один из основных факторов жизни, непосредственная,
постоянная социальная необходимость, тогда как партнерство - всего лишь
личная проблема.
Но когда ты добровольно выбрал какое-то направление и беззаветно
следуешь ему, то может показаться, что все способствует этому. Так,
возможность и реальность разлуки часто укрепляли преданность партнеров друг
другу. Хранить неподдельную добровольную верность в обществе, не имеющем ни
юридических, ни моральных санкций против неверности, хранить ее в
добровольной разлуке, которая может начаться в любой момент и длиться, быть
может, годы - это было своего рода испытание. Но человек любит, чтобы его
испытывали, ищет свободу в невзгодах.
В 164 г. вкус свободы такого рода ощутили многие люди, никогда прежде
к ней не стремившиеся, и он понравился им; им понравилось ощущение проверки
сил, чувство опасности. Засуха, начавшаяся летом 163 года, не ослабела и
зимой. К лету 164 года начались трудности и появилась угроза катастрофы в
случае, если засуха не кончится.
Нормы питания были строго ограничены; наборы рабочей силы были строго
обязательны. Усилия вырастить достаточное количество пищи и распределить ее
стали судорожными, отчаянными. Но люди нисколько не отчаивались. Одо
писала: "Ребенок, свободный от вины владения и от бремени экономической
конкуренции, вырастет согласным
делать то, что нужно сделать, и способным радоваться тому, что он это
делает. Сердце гнет лишь бесполезная работа. Радость кормящей матери,
ученого, удачливого охотника, хорошего повара, искусного умельца, любого,
кто делает нужную работу и делает ее хорошо,- эта долговечная, прочная
радость, быть может, есть глубочайший источник человеческих привязанностей
и социального чувства в целом". В этом смысле в Аббенае тем летом во всем
была некая скрытая радость. Как бы ни тяжела была работа - все работали с
легким сердцем, готовые отбросить все заботы в ту же минуту, как будет
сделано все, что возможно сделать. Старое, затертое слово "солидарность" о
брело новую жизнь. Есть радость в том, чтобы обнаружить, что связь
оказалась прочнее, чем все, что грозит ее разорвать.
В начале лета КПР расклеило плакаты, предлагавшие людям сократить свой
рабочий день примерно на час, потому что норма белков, которую сейчас
выдают в столовых, недостаточна для компенсации полного нормального расхода
энергии. Бившая ключом жизнь городских улиц уже начала притихать. Люди,
рано закончив работать, слонялись по площадям, играли в кегли в засохших
парках, сидели в дверях мастерских и заговаривали с прохожими. Население
города заметно уменьшилось, потому что несколько тысяч человек отправились,
добровольно или по мобилиза ции, на неотложные сельскохозяйственные работы.
Но взаимное доверие ослабляло подавленность и тревогу. Люди безмятежно
говорили: "Поможем друг другу продержаться - и продержимся".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
оно действует, а если не ладится - оно перестает существовать. Оно - не
институт, а функция. Единственная его санкция - санкция личной совести.
Это вполне согласуется с одонианской социальной теорией. Ценность
обещания, даже обещания с неопределенным сроком, глубоко укоренилась в
мышлении Одо; казалось бы, то, что она так упорно настаивает, что каждый
человек свободен в своем праве изменяться, должно было бы обесценить идею
обещания или обета, однако, фактически эта свобода наполняла обещание
смыслом. Обещание есть взятое направление, добровольно избранное
самоограничение. Как подчеркивала Одо, если направление не выбрано, если
человек никуда не идет, то не произойдет никаких изменений. Его свобода
выбирать и изменяться останется не использованной, точно так, как если бы
он был в тюрьме, им же самим построенной, в лабиринте, где любой путь не
лучше любого другого. Так Одо пришла к пониманию того, что обещание,
обязательство, идея верности - существенные компоненты сложнейшего понятия
"свобода".
Многие считали, что эта идея верности неприменима к половой жизни. Они
говорили, что женская натура Одо склонила ее к отказу от истинной
сексуальной свободы; это, пусть даже только это, Одо написала не для
мужчин. Это критическое замечание высказывали не только мужчины, но в
равной мере и женщины, поэтому можно было считать, что Одо не понимала не
мужскую психологию, а психологию целого типа или слоя человечества, людей,
для которых вся суть сексуального наслаждения заключена в эксперименте.
Хотя Одо, быть может, и не понимала людей, склонных к беспорядочным
связям, и, вероятно, считала такую склонность собственническим отклонением
от нормы, все же ее учение больше подходило для них, чем для тех, кто хотел
вступить в длительное партнерст во, поскольку люди - вид, связывающийся
скорее на время, чем попарно. Никакие занятия сексом любого вида не
ограничивались ни законом, ни наказанием, ни неодобрением, за исключением
изнасилования ребенка или женщины. В этих случаях, если насильник сам
быстренько не отдавал себя в более ласковые руки одного из лечебных
центров, его соседи обычно подвергали его скорому возмездию. Но в обществе,
где полное удовлетворение всех желаний с момента полового созревания
являлось нормой, и единственным, притом мягким, социальным ограничением в
отношении сексуальной активности было требование уединения - некий вид
стыдливости, обусловленный общинной жизнью - изнасилования были крайне
редки.
С другой стороны, те, кто решил создать и поддерживать партнерство,
неважно, гомосексуальное или гетеросексуальное, сталкивались с проблемами,
неведомыми тем, кого устраивает первый попавшийся партнер. Им приходилось
иметь дело не только с ревностью, собственническим инстинктом и другими
болезненными проявлениями страсти, для которых моногамный союз служит такой
прекрасной почвой, но и с внешним и трудностями, обусловленными социальной
организацией. Вступая в партнерство, каждая пара знала, что их в любую
минуту могут разлучить потребности распределения рабочей силы.
РРС - управление распределения рабочей силы - старалось держать пары
вместе и по их просьбе воссоединять их при первой же возможности, но это не
всегда удавалось, особенно при экстренных мобилизациях; да никто и не ждал
от РРС, что оно ради этого будет заново составлять все списки и менять
программы в компьютерах. Каждый анаррести знал: для того, чтобы выжить,
чтобы жизнь шла нормально, он должен быть готов отправиться туда, где он
нужен, и делать то, что нужно. Он рос в сознании того, что распределение
рабочей силы - один из основных факторов жизни, непосредственная,
постоянная социальная необходимость, тогда как партнерство - всего лишь
личная проблема.
Но когда ты добровольно выбрал какое-то направление и беззаветно
следуешь ему, то может показаться, что все способствует этому. Так,
возможность и реальность разлуки часто укрепляли преданность партнеров друг
другу. Хранить неподдельную добровольную верность в обществе, не имеющем ни
юридических, ни моральных санкций против неверности, хранить ее в
добровольной разлуке, которая может начаться в любой момент и длиться, быть
может, годы - это было своего рода испытание. Но человек любит, чтобы его
испытывали, ищет свободу в невзгодах.
В 164 г. вкус свободы такого рода ощутили многие люди, никогда прежде
к ней не стремившиеся, и он понравился им; им понравилось ощущение проверки
сил, чувство опасности. Засуха, начавшаяся летом 163 года, не ослабела и
зимой. К лету 164 года начались трудности и появилась угроза катастрофы в
случае, если засуха не кончится.
Нормы питания были строго ограничены; наборы рабочей силы были строго
обязательны. Усилия вырастить достаточное количество пищи и распределить ее
стали судорожными, отчаянными. Но люди нисколько не отчаивались. Одо
писала: "Ребенок, свободный от вины владения и от бремени экономической
конкуренции, вырастет согласным
делать то, что нужно сделать, и способным радоваться тому, что он это
делает. Сердце гнет лишь бесполезная работа. Радость кормящей матери,
ученого, удачливого охотника, хорошего повара, искусного умельца, любого,
кто делает нужную работу и делает ее хорошо,- эта долговечная, прочная
радость, быть может, есть глубочайший источник человеческих привязанностей
и социального чувства в целом". В этом смысле в Аббенае тем летом во всем
была некая скрытая радость. Как бы ни тяжела была работа - все работали с
легким сердцем, готовые отбросить все заботы в ту же минуту, как будет
сделано все, что возможно сделать. Старое, затертое слово "солидарность" о
брело новую жизнь. Есть радость в том, чтобы обнаружить, что связь
оказалась прочнее, чем все, что грозит ее разорвать.
В начале лета КПР расклеило плакаты, предлагавшие людям сократить свой
рабочий день примерно на час, потому что норма белков, которую сейчас
выдают в столовых, недостаточна для компенсации полного нормального расхода
энергии. Бившая ключом жизнь городских улиц уже начала притихать. Люди,
рано закончив работать, слонялись по площадям, играли в кегли в засохших
парках, сидели в дверях мастерских и заговаривали с прохожими. Население
города заметно уменьшилось, потому что несколько тысяч человек отправились,
добровольно или по мобилиза ции, на неотложные сельскохозяйственные работы.
Но взаимное доверие ослабляло подавленность и тревогу. Люди безмятежно
говорили: "Поможем друг другу продержаться - и продержимся".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80