..>
В самом, деле, в каждом человеческом пережива-
ии нетрудно обнаружить его культурно-историче-
скую опосредованность. Почему, скажем, в упоми-
1авшемся уже не раз примере об узниках Шлиссель-
рургской крепости [86] ситуация принудительного
физического труда оказалась для них непереносимой
1 стала психологически приемлемой только в резуль-
тате переживания, внутренне перестроившего моти-
Ьацию этой отчужденной, вынужденной деятельности
Так, что, оставшись той же по своему операционно-
му составу, она трансформировалась в психологиче-
рки совершенно иную - свободную и произвольную
деятельность? То есть почему именно свободная
1форма деятельности является в данном случае пси-
1хологически более приемлемой и переживание стре-
1мится всякую другую форму деятельности изобра-
зить как (или преобразовать в) свободную? Нужно
думать, что .для античного раба, например, подоб-
ная ситуация вообще не требовала бы никакого пе-
1реживания, но не потому, конечно, что он просто.
1.привык подчиняться, ибо сам этот факт привычки
требует своего объяснения. Раб мог смириться .со
?: своим жизненным положением (даже если он родил-
1 ся свободным, а лишь затем стал рабом), потому что
1в его сознании действовали выросшие на основе ра-
i-бовладельческой формации объективные и в то же
время обладающие для него непосредственной фено-
менологической очевидностью <схематизмы> [102],
согласно которым раб был <только неодушевленной
вещью (в римском праве раб так и называется -
res, <вещь>) или, в крайнем случае, домашним жи-
вотным> {96, с. 34]. Для нас чрезвычайно важно,
что речь идет не только о том, что рабовладельче-
ский тип- общества объективно и <необходимо тре-
бует наличие раба, т. е. человека, понимаемого и
действующего как вещь> [там же, с. 53], но и об от-
сутствии <в самом человеке сознания, что он имен-
но человек, а не вещь> [там же], об отсутствии в
античности <самого опыта человеческой личности>
[там же, с. 52].
И совершенно другие схематизмы определяют со-
знание и самосознание человека новоевропейской
культуры. В. переживании революционеров, узников
Шлиссельбургской крепости и проявился, пожалуй,
центральный из этих схематизмов, который можно
условно назвать <Личность>. В поле действия этого
схематизма наивысшую ценность получают такие ха-
рактеристики человеческой жизни, как сознатель-
ность, произаольность, инициативность, ответствен-
ность и т. д., одним словом, свобода. В меру реаль-
ной психологической включенности человека в дан-
ный культурный институт, перечисленные характери-
стики деятельности являются для него актуально
напряженными и жизненно важными требованиями,
и переживание, по возможности, стремится так пере-
строить или переформулировать и переосмыслить си-
туацию, чтобы она отвечала им. Иначе говоря, оп-
ределенная содержательная направленность процес-
са переживания отнюдь не является естественно при-
сущей человеческой психике вообще. Первобытному
человеку, например, не придет в голову вопрос, ле-
жит ли на нем лично ответственность за неудачу на
охоте или нет. Вина возлагается на колдовство,
порчу, дурное влияние, от которых он защищается
магическими процедурами [82], переживая тем са-
мым эту <ситуацию совершенно- иначе, чем ее пере-
жил бы современный европеец.
Однако констатировать историчность процессов
переживания - это полдела. Собственно психологи-
ческая постановка проблемы состоит в том, чтобы
применить к анализу переживания общую схему со-
циально-исторической детерминации психики, уже
опробованную Л. С. Выготским и его учениками на
разнообразном психологическом материале [49; 50;
84; 87; 98; и др.], а именно понять переживание как
процесс, опосредованный <психологическими орудия-
ми> [50], представляющими собой искусственные,
социальные по своей природе образования [там же,
. 224], осваиваемые и интериоризируемые субъек-
том в ходе общения с другими людьми.
Реализация культурно-исторического подхода в
изучении переживания предполагает анализ трех
взаимосвязанных вопросов: каковы специфические
культурные средства переживания? каковы особен-
ности процесса их освоения? и, наконец, каков ха-
рактер участия других людей в этом освоении и в
переживании индивида? .
Ни эрудиция автора, ни рамки настоящей работы
пйЭволяЮт дать исчерпывающие ответы на ти
.лросы. Подробное их изучение - предмет особых
Следовании. Мы же сейчас, намечая перспективу
1.йх исследований, видим свою задачу в том, чтобы
ачала на основании общих идей культурно-истори-
ческого подхода выдвинуть хотя бы самые схематич-
;-ые представления, которые могли бы служить в ка-
естве первичных ориентировочных гяпотез изуче-
ния данной проблемы, а затем проиллюстрировать
Ли представления данными специально проведенно-
IQ нами анализа конкретного случая переживания, в
котором культурно-историческая, опосредованность
итого процесса проявилась особенно рельефно.
" Что представляют собой специфические культур-
ные средства переживания? Логично предположить,
что в них должен быть так или иначе сконцентриро-
йван исторически накопленный опыт переживания
типических жизненных ситуаций, что, относясь толь-
ж) к одному типу этих ситуаций, каждое из ,них
1.должно обладать достаточно содержательной опре-
1деленностью и в то же время, будучи потенциально
1приложимо к жизни любого индивида, т. е. общезна-
1чимо, оно должно быть весьма формально. Далее,
в соответствии с общими представлениями культур-
но-исторического подхода в опосредствующих психи-
ческий процесс (и переживание в том числе) знако-
вых образованиях индивид находит це просто <ору-
дие> или средство, количественно увеличивающее его
и возможности, но и формообразующую структуру,
1 внедрение -которой качественно перестраивает весь
процесс.
Всем этим признакам отвечают хорошо извест-
ные (но, впрочем, плохо знаемые, если иметь в виду
дистанцию между известным и знаемым, о которой
говорил Гегель) большинству гуманитарных наук
особые содержательные схемы, представление о ко-
торых существует, кажется, с тех пор, <ак существу-
ет философия.
Из современных фиксаций этого представления наиболь-
шую популярность .в буржуазной психологии приобрело понятие
архетипа К. Юнга [6; 94; 167; 209 и др.], относившего к родо-
словной своего понятия Платоновы <идеи>;
Августина, <категории> Канта и <коллективные представления>
Леви-Брюля [209, с. 4-5].
Подключаясь к тому или иному культурному
, <схематизму сознания> (если воспользоваться тер-
мином иавестных советских философов [102]), инди-
видуальное сознание начинает подчиняться его осо-
бым <формообразующим закономерностям> [6].
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
В самом, деле, в каждом человеческом пережива-
ии нетрудно обнаружить его культурно-историче-
скую опосредованность. Почему, скажем, в упоми-
1авшемся уже не раз примере об узниках Шлиссель-
рургской крепости [86] ситуация принудительного
физического труда оказалась для них непереносимой
1 стала психологически приемлемой только в резуль-
тате переживания, внутренне перестроившего моти-
Ьацию этой отчужденной, вынужденной деятельности
Так, что, оставшись той же по своему операционно-
му составу, она трансформировалась в психологиче-
рки совершенно иную - свободную и произвольную
деятельность? То есть почему именно свободная
1форма деятельности является в данном случае пси-
1хологически более приемлемой и переживание стре-
1мится всякую другую форму деятельности изобра-
зить как (или преобразовать в) свободную? Нужно
думать, что .для античного раба, например, подоб-
ная ситуация вообще не требовала бы никакого пе-
1реживания, но не потому, конечно, что он просто.
1.привык подчиняться, ибо сам этот факт привычки
требует своего объяснения. Раб мог смириться .со
?: своим жизненным положением (даже если он родил-
1 ся свободным, а лишь затем стал рабом), потому что
1в его сознании действовали выросшие на основе ра-
i-бовладельческой формации объективные и в то же
время обладающие для него непосредственной фено-
менологической очевидностью <схематизмы> [102],
согласно которым раб был <только неодушевленной
вещью (в римском праве раб так и называется -
res, <вещь>) или, в крайнем случае, домашним жи-
вотным> {96, с. 34]. Для нас чрезвычайно важно,
что речь идет не только о том, что рабовладельче-
ский тип- общества объективно и <необходимо тре-
бует наличие раба, т. е. человека, понимаемого и
действующего как вещь> [там же, с. 53], но и об от-
сутствии <в самом человеке сознания, что он имен-
но человек, а не вещь> [там же], об отсутствии в
античности <самого опыта человеческой личности>
[там же, с. 52].
И совершенно другие схематизмы определяют со-
знание и самосознание человека новоевропейской
культуры. В. переживании революционеров, узников
Шлиссельбургской крепости и проявился, пожалуй,
центральный из этих схематизмов, который можно
условно назвать <Личность>. В поле действия этого
схематизма наивысшую ценность получают такие ха-
рактеристики человеческой жизни, как сознатель-
ность, произаольность, инициативность, ответствен-
ность и т. д., одним словом, свобода. В меру реаль-
ной психологической включенности человека в дан-
ный культурный институт, перечисленные характери-
стики деятельности являются для него актуально
напряженными и жизненно важными требованиями,
и переживание, по возможности, стремится так пере-
строить или переформулировать и переосмыслить си-
туацию, чтобы она отвечала им. Иначе говоря, оп-
ределенная содержательная направленность процес-
са переживания отнюдь не является естественно при-
сущей человеческой психике вообще. Первобытному
человеку, например, не придет в голову вопрос, ле-
жит ли на нем лично ответственность за неудачу на
охоте или нет. Вина возлагается на колдовство,
порчу, дурное влияние, от которых он защищается
магическими процедурами [82], переживая тем са-
мым эту <ситуацию совершенно- иначе, чем ее пере-
жил бы современный европеец.
Однако констатировать историчность процессов
переживания - это полдела. Собственно психологи-
ческая постановка проблемы состоит в том, чтобы
применить к анализу переживания общую схему со-
циально-исторической детерминации психики, уже
опробованную Л. С. Выготским и его учениками на
разнообразном психологическом материале [49; 50;
84; 87; 98; и др.], а именно понять переживание как
процесс, опосредованный <психологическими орудия-
ми> [50], представляющими собой искусственные,
социальные по своей природе образования [там же,
. 224], осваиваемые и интериоризируемые субъек-
том в ходе общения с другими людьми.
Реализация культурно-исторического подхода в
изучении переживания предполагает анализ трех
взаимосвязанных вопросов: каковы специфические
культурные средства переживания? каковы особен-
ности процесса их освоения? и, наконец, каков ха-
рактер участия других людей в этом освоении и в
переживании индивида? .
Ни эрудиция автора, ни рамки настоящей работы
пйЭволяЮт дать исчерпывающие ответы на ти
.лросы. Подробное их изучение - предмет особых
Следовании. Мы же сейчас, намечая перспективу
1.йх исследований, видим свою задачу в том, чтобы
ачала на основании общих идей культурно-истори-
ческого подхода выдвинуть хотя бы самые схематич-
;-ые представления, которые могли бы служить в ка-
естве первичных ориентировочных гяпотез изуче-
ния данной проблемы, а затем проиллюстрировать
Ли представления данными специально проведенно-
IQ нами анализа конкретного случая переживания, в
котором культурно-историческая, опосредованность
итого процесса проявилась особенно рельефно.
" Что представляют собой специфические культур-
ные средства переживания? Логично предположить,
что в них должен быть так или иначе сконцентриро-
йван исторически накопленный опыт переживания
типических жизненных ситуаций, что, относясь толь-
ж) к одному типу этих ситуаций, каждое из ,них
1.должно обладать достаточно содержательной опре-
1деленностью и в то же время, будучи потенциально
1приложимо к жизни любого индивида, т. е. общезна-
1чимо, оно должно быть весьма формально. Далее,
в соответствии с общими представлениями культур-
но-исторического подхода в опосредствующих психи-
ческий процесс (и переживание в том числе) знако-
вых образованиях индивид находит це просто <ору-
дие> или средство, количественно увеличивающее его
и возможности, но и формообразующую структуру,
1 внедрение -которой качественно перестраивает весь
процесс.
Всем этим признакам отвечают хорошо извест-
ные (но, впрочем, плохо знаемые, если иметь в виду
дистанцию между известным и знаемым, о которой
говорил Гегель) большинству гуманитарных наук
особые содержательные схемы, представление о ко-
торых существует, кажется, с тех пор, <ак существу-
ет философия.
Из современных фиксаций этого представления наиболь-
шую популярность .в буржуазной психологии приобрело понятие
архетипа К. Юнга [6; 94; 167; 209 и др.], относившего к родо-
словной своего понятия Платоновы <идеи>;
Августина, <категории> Канта и <коллективные представления>
Леви-Брюля [209, с. 4-5].
Подключаясь к тому или иному культурному
, <схематизму сознания> (если воспользоваться тер-
мином иавестных советских философов [102]), инди-
видуальное сознание начинает подчиняться его осо-
бым <формообразующим закономерностям> [6].
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62