Она вскочила. Вошел Миле, румяный и улыбающийся. Он схватил Станку и стал целовать ее так, что она долго не могла сказать ни слова. Потом, обнявшись, они сели на диван, утомленные от поцелуев, и он рассказал, что, после того как отцу показали на фабрике газету с фотографией Весы Н., он прибежал как сумасшедший домой, избил его до полусмерти и запер на ключ. (Миле говорил об этих побоях запросто, без всяких обиняков.)
— Сомневаюсь, чтобы он на этом остановился,— по- видимому, хочет опять отправить меня в Париж держать экзамены; совсем обезумел папаша. И, по-видимому, опять что-то там путает с деньгами; мало ему обуви, так купил еще газету, завтра там у них прием — испугался, как бы его в других газетах снова не пробрали, как тогда из-за наследства деда. С ним ведь родимчик случается, как только видит свое имя в печати!
Станка отодвинулась. Она думала только об одном.
— Но если тебя заперли... как же ты очутился здесь?
— Очень просто: на окне была самая обыкновенная решетка, я ее согнул, захватил кое-какие вещи и, дождавшись темноты, выскочил в сад; вот и дело в шляпе.
— А теперь?..
— Что теперь? Теперь ничего! Будем жить тайком, пока не выдумаем чего-нибудь поумнее.
У Станки захватило дух; по всему телу пробежали мурашки.
— Но...
Миле ее перебил:
— Я тоже порвал все с домом. Пускай папаша сам едет в Париж, если ему так хочется! Главное, чтобы никто не проведал, где мы, пока мне не исполнится двадцать один год, а это будет через неделю. А потом все пойдет как по маслу! Сегодня вечером никто, кроме Главичких, знать не будет, а завтра мы убежим куда-нибудь на Пашин холм, и пусть нас ищут. В постель, моя детка!
РОЖДЕСТВО
Двери из кабинета директора внезапно бесшумно распахнулись. Появилось три человека в черных визитках. Посредине, на две головы выше сопровождавших его Майсторовича и Бурмаза, шел доктор Драгич Распопович, заложив левую руку за борт визитки. И пока сотрудники, наборщики, механики и работники «Штампы» кланялись, начальство вышло на середину зала и остановилось. Распопович, слегка прищурившись, оглядел всех присутствующих и начал:
— Господа, а с нынешнего дня осмелюсь сказать — друзья! Вам всем, без сомнения, хорошо известно, какую важную роль в жизни народа должна в наше время играть передовая национальная печать. Поэтому я не буду здесь распространяться ни об этом, ни о тяжелой, ответственной и почетной работе, которую вы выполняете к чести нашего цивилизованного государства и народа. Не буду говорить о тех жертвах, которые приносит искусный журналист, служа правде и во имя правды. Об этом героизме, который когда-нибудь станут воспевать поэты, знают все. Журналист сегодня так же популярен, как некогда сыщик, раскрывающий правду, прославленный в лице Шерлока Холмса. Журналист — не только сотрудник газеты, в которой он работает: он, как это ясно видно из самого слова «сотрудник»,— человек, который «сотрудничает» в созидании общества в целом; он является сотрудником общественного аппарата, всех государственных и национальных учреждений; сотрудников политических деятелей, финансистов, торговцев; он сотрудничает с правосудием, которое нас защищает от воров и разбойников и карает преступные элементы; он сотрудник борцов за Свободу и Демократию; журналист по призванию должен принимать участие во всей жизни страны; перед ним, наряду с врачом и полицейским, а может быть и раньше их, раскрываются все двери, ибо в помощи его нуждаются все. Вам, господа и друзья, избравшим эту профессию, понятен объем и значение дела, которому вы преданы душой и сердцем, и я не хочу повторяться. Однако, принимая пост директора, столь почетный и морально ответственный, я хочу, господа и друзья мои, изложить вкратце не то, чего я как директор буду от вас требовать — вы сами отлично знаете свое дело,— а свои взгляды на народ, администрацию, финансы, литературу и некоторые другие вопросы, не менее важные для правильного функционирования нашей газеты и для того, чтобы между мной, вашим директором, и вами, моими сотрудниками, установились хорошие отношения.
Господа! Нас окружают тени тех, кто отдал всю силу своего ума и чести служению не золотому тельцу, а идеалу Свободной отчизны. Жертвенный пламень на алтаре общего блага — в котором лучшие из них сгорели,— опалил их всех. Этот пламень — великая и страшная война, которая, казалось, должна была уничтожить маленькую и храбрую Сербию,— превратился в феникс Свободы и Освобождения. Святые тени, которые витают среди нас, настоятельно требуют, чтобы мы сохранили эту Святую Землю. Господа! До сих пор «Штампа» была, правда, не открыто, но из-за денежных средств и по инициативе своего директора чисто политической газетой. Благодаря бескорыстной помощи моего большого друга, ставшего ныне владельцем «Штампы», прославленного борца за отечественную промышленность, господина Сибина Майсторовича, чья фабрика по оборудованию и величине новейшая и самая значительная на Балканах, благодаря известной материальной поддержке некоторых других друзей газеты, в том числе и моей,— я имею счастье сообщить вам, что с нынешнего дня «Штампа» не будет больше органом какой-либо одной партии, а возьмет своим девизом: «Общее благо прежде всего!» Такая политически независимая газета, которая станет смотреть в светлое будущее свободным орлиным взором, а не сквозь партийные очки оппортунизма, явится самой достойной наградой за жертвы тех, кто сложил свою голову на полях Церы, Каймакчалана и на других кровавых полях сражений. Господа, для меня — а значит, и для вас,— Родина прежде всего!
Из этого основного положения логически вытекают все остальные. В личной жизни мы можем быть верующими или неверующими, но душу народа — его религию — мы не имеем права затрагивать. Я полагаю, господа, что всем вам известны заслуги нашей святой православной церкви в деле охраны национального сознания. Вам известно также, какие глубокие корни она пустила в душах наших крестьян, нашего столь мало ценимого мужика. Если мы отнимем у него веру, зароним в его душу сомнение, кем он станет? Да почти дикарем. Мы, культурные и образованные люди, высокоморальные и интеллектуально развитые, можем без всякого ущерба
обойтись без морали религиозной и без десяти заповедей. Мы можем быть и атеистами, но благодаря нашим высоким гражданским и общечеловеческим принципам сохранять моральную чистоту, оставаться корректными и снисходительными, потому что наш духовный мир богат и многообразен. Но стремиться привить простолюдину свои философские идеи, насильно сделать из него образованного человека, игнорирующего бога,— бессмыслица, которая привела бы к гибели нации. Эти слова не надо принимать как случайные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
— Сомневаюсь, чтобы он на этом остановился,— по- видимому, хочет опять отправить меня в Париж держать экзамены; совсем обезумел папаша. И, по-видимому, опять что-то там путает с деньгами; мало ему обуви, так купил еще газету, завтра там у них прием — испугался, как бы его в других газетах снова не пробрали, как тогда из-за наследства деда. С ним ведь родимчик случается, как только видит свое имя в печати!
Станка отодвинулась. Она думала только об одном.
— Но если тебя заперли... как же ты очутился здесь?
— Очень просто: на окне была самая обыкновенная решетка, я ее согнул, захватил кое-какие вещи и, дождавшись темноты, выскочил в сад; вот и дело в шляпе.
— А теперь?..
— Что теперь? Теперь ничего! Будем жить тайком, пока не выдумаем чего-нибудь поумнее.
У Станки захватило дух; по всему телу пробежали мурашки.
— Но...
Миле ее перебил:
— Я тоже порвал все с домом. Пускай папаша сам едет в Париж, если ему так хочется! Главное, чтобы никто не проведал, где мы, пока мне не исполнится двадцать один год, а это будет через неделю. А потом все пойдет как по маслу! Сегодня вечером никто, кроме Главичких, знать не будет, а завтра мы убежим куда-нибудь на Пашин холм, и пусть нас ищут. В постель, моя детка!
РОЖДЕСТВО
Двери из кабинета директора внезапно бесшумно распахнулись. Появилось три человека в черных визитках. Посредине, на две головы выше сопровождавших его Майсторовича и Бурмаза, шел доктор Драгич Распопович, заложив левую руку за борт визитки. И пока сотрудники, наборщики, механики и работники «Штампы» кланялись, начальство вышло на середину зала и остановилось. Распопович, слегка прищурившись, оглядел всех присутствующих и начал:
— Господа, а с нынешнего дня осмелюсь сказать — друзья! Вам всем, без сомнения, хорошо известно, какую важную роль в жизни народа должна в наше время играть передовая национальная печать. Поэтому я не буду здесь распространяться ни об этом, ни о тяжелой, ответственной и почетной работе, которую вы выполняете к чести нашего цивилизованного государства и народа. Не буду говорить о тех жертвах, которые приносит искусный журналист, служа правде и во имя правды. Об этом героизме, который когда-нибудь станут воспевать поэты, знают все. Журналист сегодня так же популярен, как некогда сыщик, раскрывающий правду, прославленный в лице Шерлока Холмса. Журналист — не только сотрудник газеты, в которой он работает: он, как это ясно видно из самого слова «сотрудник»,— человек, который «сотрудничает» в созидании общества в целом; он является сотрудником общественного аппарата, всех государственных и национальных учреждений; сотрудников политических деятелей, финансистов, торговцев; он сотрудничает с правосудием, которое нас защищает от воров и разбойников и карает преступные элементы; он сотрудник борцов за Свободу и Демократию; журналист по призванию должен принимать участие во всей жизни страны; перед ним, наряду с врачом и полицейским, а может быть и раньше их, раскрываются все двери, ибо в помощи его нуждаются все. Вам, господа и друзья, избравшим эту профессию, понятен объем и значение дела, которому вы преданы душой и сердцем, и я не хочу повторяться. Однако, принимая пост директора, столь почетный и морально ответственный, я хочу, господа и друзья мои, изложить вкратце не то, чего я как директор буду от вас требовать — вы сами отлично знаете свое дело,— а свои взгляды на народ, администрацию, финансы, литературу и некоторые другие вопросы, не менее важные для правильного функционирования нашей газеты и для того, чтобы между мной, вашим директором, и вами, моими сотрудниками, установились хорошие отношения.
Господа! Нас окружают тени тех, кто отдал всю силу своего ума и чести служению не золотому тельцу, а идеалу Свободной отчизны. Жертвенный пламень на алтаре общего блага — в котором лучшие из них сгорели,— опалил их всех. Этот пламень — великая и страшная война, которая, казалось, должна была уничтожить маленькую и храбрую Сербию,— превратился в феникс Свободы и Освобождения. Святые тени, которые витают среди нас, настоятельно требуют, чтобы мы сохранили эту Святую Землю. Господа! До сих пор «Штампа» была, правда, не открыто, но из-за денежных средств и по инициативе своего директора чисто политической газетой. Благодаря бескорыстной помощи моего большого друга, ставшего ныне владельцем «Штампы», прославленного борца за отечественную промышленность, господина Сибина Майсторовича, чья фабрика по оборудованию и величине новейшая и самая значительная на Балканах, благодаря известной материальной поддержке некоторых других друзей газеты, в том числе и моей,— я имею счастье сообщить вам, что с нынешнего дня «Штампа» не будет больше органом какой-либо одной партии, а возьмет своим девизом: «Общее благо прежде всего!» Такая политически независимая газета, которая станет смотреть в светлое будущее свободным орлиным взором, а не сквозь партийные очки оппортунизма, явится самой достойной наградой за жертвы тех, кто сложил свою голову на полях Церы, Каймакчалана и на других кровавых полях сражений. Господа, для меня — а значит, и для вас,— Родина прежде всего!
Из этого основного положения логически вытекают все остальные. В личной жизни мы можем быть верующими или неверующими, но душу народа — его религию — мы не имеем права затрагивать. Я полагаю, господа, что всем вам известны заслуги нашей святой православной церкви в деле охраны национального сознания. Вам известно также, какие глубокие корни она пустила в душах наших крестьян, нашего столь мало ценимого мужика. Если мы отнимем у него веру, зароним в его душу сомнение, кем он станет? Да почти дикарем. Мы, культурные и образованные люди, высокоморальные и интеллектуально развитые, можем без всякого ущерба
обойтись без морали религиозной и без десяти заповедей. Мы можем быть и атеистами, но благодаря нашим высоким гражданским и общечеловеческим принципам сохранять моральную чистоту, оставаться корректными и снисходительными, потому что наш духовный мир богат и многообразен. Но стремиться привить простолюдину свои философские идеи, насильно сделать из него образованного человека, игнорирующего бога,— бессмыслица, которая привела бы к гибели нации. Эти слова не надо принимать как случайные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138