Ненада она не замечала. Он почувствовал себя одиноким и ненужным; им овладел смертельный ужас.
Вошла Ясна, с заплаканным, осунувшимся лицом, в запачканных башмаках, хотя в этот день на улицах не было грязи. В сырую и теплую тишину комнаты она внесла холод. Она порывисто села возле бабушки.
— Нет, мама, в списках погибших он не значится.— И после небольшого колебания добавила: — Это старые списки, до наступления. Завтра пойду в Красный Крест.
— Он погиб,— сухо и раздраженно ответила бабушка.— Я чувствую. Ушел и погиб. Всех детей отправили туда и убили. В три дня. О-о-о... Разве они знали, как себя уберечь? О-о-о... Убиты — в грязи, в лесах.
Сквозь тонкую стену, разделявшую комнаты, послышалось слабое, а потом все более громкое причитание. Другой женский голос утешал:
— Не надо, Васка... не плачь, Васка... бог...
— Убийца! — вскрикнула Васка.
— Нет, Васка...
— Убийца! — еще громче закричала Васка.— Оставил его без могилы... тяжело тебе, Мито, без могилы? Без креста его оставил... тяжело тебе без креста, Мито? Оставил в поле на съедение псам... тебе холодно в поле, Мито?
— Тебе холодно в поле, Жарко? — раздался, как эхо, голос бабушки.
Зарывшись в подушку Мичи, Ясна зарыдала. В соседней комнате причитание перешло в вопль:
— Ой, Мито, ой, Мито, кормилец мой, родной мой! Мито, жизнь моя! Мито, что ж ты ушел, на кого ты меня оставил, зачем меня покинул...— Плач Васки все усиливался, перешел в истошный крик и сразу оборвался; было слышно, как она, глухо рыдая, грохнулась о пол.
— Васка, голубушка... не надо, голубушка, не надо, милая...
Вдруг все стихло. Ясна встала и сняла с себя пальто. В наступившем молчании она разложила матрацы по полу. Каждый вечер перед сном, став на колени, Ненад читал молитву: «Отче наш... да святится имя твое... во искушение... от лукавого... пошли, господи, здоровья моей доброй маме, бабушке и мне, сделай так, чтобы дядя Мича выздоровел, охрани своей святой рукой дядю Жарко, который нас защищает от врага, спаси его, защити, чтобы он вернулся к нам здоровым. Во имя отца, и сына, и святого духа. Аминь». И на этот раз он стал на колени у матрасика и перекрестился. И вдруг, заливаясь слезами, бросился на постель.
— Не буду ему молиться, не буду...
Его била дрожь, слезы лились по лицу. У него было такое ощущение, словно чья-то сильная рука сжимает ему внутренности и опустошает его. Он рыдал, захлебываясь, слабея, чувствуя свою беспомощность, свое полное и страшное одиночество и заброшенность. Он был как ягненок, которого закололи, выпотрошили, вымыли и повесили. Ему казалось, что он совсем один и кругом такие же одинокие люди, которые не могут друг друга согреть... Им овладел смертельный страх, и в душе закипела бессильная злоба.
— Мама, он его не спас, он его не защитил,— кричал Ненад,— почему же он его не защитил, почему не защитил, почему?
Церский бой, Колубарский бой... Ненад не помнил. Все путалось у него в голове. От Железного моста до Соборной церкви развевались флаги. Служили молебны. Экстренные выпуски газет сообщали о больших победах. Вечером состоялось факельное шествие. Факелы и лучины, дымя, горели красным пламенем, военный оркестр, сверкая медью, играл веселые марши. Темные улицы ярко освещались по пути его следования. И вдруг все застыло. Вымокшие, полинялые флаги так и остались висеть на домах.
В темноте, среди молчания послышался вздох Ясны:
— Господи, господи...
Ночь, полная звуков, ползла, как сороконожка.
КРАСНЫЙ КРЕСТ
Утро наступало — тягостное, сырое, пасмурное. Из тумана вылетела стая ворон и камнем опустилась на выступ крыши. Васка, возвратившаяся с кладбища, стала их сердито гнать. Те, что были ближе, каркнули, поднялись и пересели подальше, разгоняя клубы тумана. Васка устала и оставила их в покое. Она была плотно закутана в новый черный платок, отчего щеки ее казались более круглыми, какими-то детскими. Молодое лицо в веснушках около носа побледнело от утомления. С пустой корзиной, в которой она носила подаяние на помин души, она прошла мимо Ненада вразвалку, как ходят беременные женщины, сосредоточившись в себе. Ясна была готова, и они отправились в Красный Крест.
То, что называлось Красным Крестом, было расположено возле полотна железной дороги и тонуло в сером тумане. Многочисленные деревянные бараки отдавали лазаретом, казармой, конюшней — всем разом. Дорога от Железного моста к Красному Кресту шла мимо крепости, через незасеянные и затопленные поля; бурая грязь, в которой было полно гниющих отбросов, переливалась через канаву; по обе стороны дороги среди помятой травы вились дорожки для пешеходов; тут грязь была гуще: нерастоптанная, тяжелая, она прилипала к обуви. Ненад не знал, что такое Красный Крест: село, пригород или больничный городок, называлось ли это место так и раньше, или переименовано недавно. Так же называлась и маленькая станция, где стоял
пустой санитарный поезд с открытыми дверями и окнами; от него шла сильная вонь; женщины все в грязи, с красными, распухшими от воды и холода руками, мыли вагоны. По извивающимся тропинкам через поля, над которыми клубились волны рассеивающегося тумана, спешили сгорбившиеся фигуры мужчин и женщин; последних было больше. В сером поле мелькали черные платки, скрываясь за редким низкорослым кустарником; вороны взлетали и усаживались чуть дальше, как черные мокрые камни. По шоссе промчалось несколько пустых подвод для боеприпасов; громко смеясь и щелкая бичами, лошадей погоняли молодые безбородые солдаты. Навстречу шел обоз груженых повозок; их тащили, тяжело переступая ногами, упитанные, совсем облезлые черные буйволы; колеса по самые ступицы, упряжка, сами животные, куртки и тулупы погонщиков, охрипшими голосами подбадривавших усталых буйволов, — все было в комьях сухой, замерзшей грязи. Обгоняя обоз, проскакал извозчик, который вез к Красному Кресту красивый светло-желтый металлический гроб. Гроб вылезал по обе стороны экипажа, на заднем сиденье которого притулилась маленькая женщина, вся в черном.
Барак, где ведают списками, они сразу узнали по огромной толпе, которая мерзла перед дверями, облепленными выцветшими объявлениями.
Глубокое молчание толпы прерывалось лишь тяжелыми вздохами. Вопросы задавались шепотом, как в церкви.
— А ваш?
— На Цере.
— А ваш?
— Вольноопределяющийся, на Гукоше.
— И мой.
Время от времени двери отворялись, и вместе с одуряющим жаром натопленной комнаты на улицу вырывался крик. Он мгновенно тонул в тумане и постепенно исчезал в поле среди низкого, оголенного кустарника. Толпа стояла молча. Все новые и новые женщины входили и выходили; одни — с плачем, другие — смеясь, спешили домой с радостной вестью. Слышно было, как на станции устало пыхтит паровоз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Вошла Ясна, с заплаканным, осунувшимся лицом, в запачканных башмаках, хотя в этот день на улицах не было грязи. В сырую и теплую тишину комнаты она внесла холод. Она порывисто села возле бабушки.
— Нет, мама, в списках погибших он не значится.— И после небольшого колебания добавила: — Это старые списки, до наступления. Завтра пойду в Красный Крест.
— Он погиб,— сухо и раздраженно ответила бабушка.— Я чувствую. Ушел и погиб. Всех детей отправили туда и убили. В три дня. О-о-о... Разве они знали, как себя уберечь? О-о-о... Убиты — в грязи, в лесах.
Сквозь тонкую стену, разделявшую комнаты, послышалось слабое, а потом все более громкое причитание. Другой женский голос утешал:
— Не надо, Васка... не плачь, Васка... бог...
— Убийца! — вскрикнула Васка.
— Нет, Васка...
— Убийца! — еще громче закричала Васка.— Оставил его без могилы... тяжело тебе, Мито, без могилы? Без креста его оставил... тяжело тебе без креста, Мито? Оставил в поле на съедение псам... тебе холодно в поле, Мито?
— Тебе холодно в поле, Жарко? — раздался, как эхо, голос бабушки.
Зарывшись в подушку Мичи, Ясна зарыдала. В соседней комнате причитание перешло в вопль:
— Ой, Мито, ой, Мито, кормилец мой, родной мой! Мито, жизнь моя! Мито, что ж ты ушел, на кого ты меня оставил, зачем меня покинул...— Плач Васки все усиливался, перешел в истошный крик и сразу оборвался; было слышно, как она, глухо рыдая, грохнулась о пол.
— Васка, голубушка... не надо, голубушка, не надо, милая...
Вдруг все стихло. Ясна встала и сняла с себя пальто. В наступившем молчании она разложила матрацы по полу. Каждый вечер перед сном, став на колени, Ненад читал молитву: «Отче наш... да святится имя твое... во искушение... от лукавого... пошли, господи, здоровья моей доброй маме, бабушке и мне, сделай так, чтобы дядя Мича выздоровел, охрани своей святой рукой дядю Жарко, который нас защищает от врага, спаси его, защити, чтобы он вернулся к нам здоровым. Во имя отца, и сына, и святого духа. Аминь». И на этот раз он стал на колени у матрасика и перекрестился. И вдруг, заливаясь слезами, бросился на постель.
— Не буду ему молиться, не буду...
Его била дрожь, слезы лились по лицу. У него было такое ощущение, словно чья-то сильная рука сжимает ему внутренности и опустошает его. Он рыдал, захлебываясь, слабея, чувствуя свою беспомощность, свое полное и страшное одиночество и заброшенность. Он был как ягненок, которого закололи, выпотрошили, вымыли и повесили. Ему казалось, что он совсем один и кругом такие же одинокие люди, которые не могут друг друга согреть... Им овладел смертельный страх, и в душе закипела бессильная злоба.
— Мама, он его не спас, он его не защитил,— кричал Ненад,— почему же он его не защитил, почему не защитил, почему?
Церский бой, Колубарский бой... Ненад не помнил. Все путалось у него в голове. От Железного моста до Соборной церкви развевались флаги. Служили молебны. Экстренные выпуски газет сообщали о больших победах. Вечером состоялось факельное шествие. Факелы и лучины, дымя, горели красным пламенем, военный оркестр, сверкая медью, играл веселые марши. Темные улицы ярко освещались по пути его следования. И вдруг все застыло. Вымокшие, полинялые флаги так и остались висеть на домах.
В темноте, среди молчания послышался вздох Ясны:
— Господи, господи...
Ночь, полная звуков, ползла, как сороконожка.
КРАСНЫЙ КРЕСТ
Утро наступало — тягостное, сырое, пасмурное. Из тумана вылетела стая ворон и камнем опустилась на выступ крыши. Васка, возвратившаяся с кладбища, стала их сердито гнать. Те, что были ближе, каркнули, поднялись и пересели подальше, разгоняя клубы тумана. Васка устала и оставила их в покое. Она была плотно закутана в новый черный платок, отчего щеки ее казались более круглыми, какими-то детскими. Молодое лицо в веснушках около носа побледнело от утомления. С пустой корзиной, в которой она носила подаяние на помин души, она прошла мимо Ненада вразвалку, как ходят беременные женщины, сосредоточившись в себе. Ясна была готова, и они отправились в Красный Крест.
То, что называлось Красным Крестом, было расположено возле полотна железной дороги и тонуло в сером тумане. Многочисленные деревянные бараки отдавали лазаретом, казармой, конюшней — всем разом. Дорога от Железного моста к Красному Кресту шла мимо крепости, через незасеянные и затопленные поля; бурая грязь, в которой было полно гниющих отбросов, переливалась через канаву; по обе стороны дороги среди помятой травы вились дорожки для пешеходов; тут грязь была гуще: нерастоптанная, тяжелая, она прилипала к обуви. Ненад не знал, что такое Красный Крест: село, пригород или больничный городок, называлось ли это место так и раньше, или переименовано недавно. Так же называлась и маленькая станция, где стоял
пустой санитарный поезд с открытыми дверями и окнами; от него шла сильная вонь; женщины все в грязи, с красными, распухшими от воды и холода руками, мыли вагоны. По извивающимся тропинкам через поля, над которыми клубились волны рассеивающегося тумана, спешили сгорбившиеся фигуры мужчин и женщин; последних было больше. В сером поле мелькали черные платки, скрываясь за редким низкорослым кустарником; вороны взлетали и усаживались чуть дальше, как черные мокрые камни. По шоссе промчалось несколько пустых подвод для боеприпасов; громко смеясь и щелкая бичами, лошадей погоняли молодые безбородые солдаты. Навстречу шел обоз груженых повозок; их тащили, тяжело переступая ногами, упитанные, совсем облезлые черные буйволы; колеса по самые ступицы, упряжка, сами животные, куртки и тулупы погонщиков, охрипшими голосами подбадривавших усталых буйволов, — все было в комьях сухой, замерзшей грязи. Обгоняя обоз, проскакал извозчик, который вез к Красному Кресту красивый светло-желтый металлический гроб. Гроб вылезал по обе стороны экипажа, на заднем сиденье которого притулилась маленькая женщина, вся в черном.
Барак, где ведают списками, они сразу узнали по огромной толпе, которая мерзла перед дверями, облепленными выцветшими объявлениями.
Глубокое молчание толпы прерывалось лишь тяжелыми вздохами. Вопросы задавались шепотом, как в церкви.
— А ваш?
— На Цере.
— А ваш?
— Вольноопределяющийся, на Гукоше.
— И мой.
Время от времени двери отворялись, и вместе с одуряющим жаром натопленной комнаты на улицу вырывался крик. Он мгновенно тонул в тумане и постепенно исчезал в поле среди низкого, оголенного кустарника. Толпа стояла молча. Все новые и новые женщины входили и выходили; одни — с плачем, другие — смеясь, спешили домой с радостной вестью. Слышно было, как на станции устало пыхтит паровоз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138