Жизнь вели самую безалаберную — играли на пуговицы, на картинки, а чаще всего на деньги, курили и сквернословили; в теплую погоду всей ватагой спускались к Дунаю и купались голышом
на зависть остальным купающимся. Порядочные дети, живущие по соседству, покинули отряд, зато появились новые — из Палилулы или с Врачара, косматые, как дикари, с сильными мускулами, избитые, исцарапанные и закаленные в драках хулиганы. Им все было дозволено: красть по чужим дворам фрукты или чудесные красные розы за железной решеткой. Первый футбольный мяч на ипподроме принадлежал им. Если бы Ненаду захотелось подробнее узнать о том, что его мучило, то, конечно, он мог получить у них исчерпывающие сведения. И он, хотя вначале ему было не по себе от непристойной ругани, пристал к банде. И даже курить стал. Первая затяжка доставила ему такое же удовольствие, какое он получил, когда забавлялся с Марией: блаженство разошлось по всему его телу до кончиков пальцев на ногах; в голове зашумело. Голован и Света-Шарик наблюдали за ним внимательно и с насмешкой. Их подзадоривания заставили его затянуться еще несколько раз, причем он слегка поперхнулся. Первое курение не вызвало у него рвоты, к общему восхищению товарищей.
— Ведь только Перу-Жабу не рвало.
В жару, покрытый серой пылью, Белград выглядел еще более опустелым. Ребята шатались без всякого присмотра. Им нравилось ходить к Зделаровой гимназии и передавать арестованным женщинам сигареты, сопровождая это отборными ругательствами. А еще большее удовольствие доставляло подглядывать, спрятавшись в ивняке на берегу Дуная, как раздеваются женщины. А потом, развалившись на камышовой циновке и всяких тряпках в своем подвале, они обменивались, покуривая, впечатлениями о виденном и пережитом. Женщины их интересовали и привлекали необычайно, и они обо всем говорили открыто и цинично. Для старших все это уже было просто. Голован, Света-Шарик и Пера-Жаба уже не раз бывали у женщин и говорили об этом без удовольствия, даже с оттенком скуки. Они охотнее толковали между собой о болезнях, выкидышах, изнасилованиях. Ненада мутило. Но он продолжал упорно обо всем расспрашивать: особенно его поражали случаи с выкидышами.
— А ребенок?
— Его вырезают и выкидывают,— хладнокровно ответил Пера-Жаба побледневшему Ненаду.
— Но, значит, его убивают?
— Ну, он еще такой маленький, меньше мыши, по
чему же его не убить? Я видел такого в музее, в банке со спиртом. Вот такая голова, и мигает!
Ненад весь насторожился и вспомнил о медицинских книгах на чердаке. С тех пор как семья переселилась в другую квартиру, лестница и чердак были заперты. Но теперь отомкнуть любую дверь без ключа не представляло для Ненада никакой трудности. Сначала он сам рассматривал книги, а через несколько дней отнес товарищам. Рисунки им ничуть не понравились; похоже было на мясную лавку; женщины всегда разрезаны пополам, видны сердце, легкие, желудок и в пузыре скрюченный ребенок; и самое противное то, что кожа содрана и нервы обнажены. Правда, Пера-Жаба объяснил, как все происходит, но Ненад оставался в недоумении: эти синие и красные рисунки он никак не мог связать ни с теми женщинами, которых он тайком разглядывал, ни с белокожей Марией.
Как-то раз вся компания отправилась купаться, и Ненад полагал, что в подвале никого нет. Но, войдя туда, он услышал в глубине приглушенный смех и оживленный разговор. Он подкрался на цыпочках и застыл: один из голосов был женский. Он заглянул: под сводом Голован боролся с черномазой босой цыганочкой. Ненаду стало противно, и он бросился домой. Так вот как это происходит! И все так делают! Все! И Мария... Целый день, взволнованный и несчастный, он провел, как в бреду. На другое утро встал подавленный и грустный, словно похоронил кого-то. И весь отдался футболу и купанию. Как и другие ребята постарше, он стал избегать разговоров о женщинах.
В начале осени возобновились занятия в школе. Ненад ждал их, как освобождения. Теперь он не делил учителей на «наших» и «их»; не все наши были добрые, не все их грубые. Он со страстью принялся за учение. Обращался к учителям за разъяснениями, расспрашивал о книгах. Учитель естествознания, обер-лейтенант Златар, попросил помочь ему оборудовать кабинет естествознания. Ненад часами оставался один в большом зале на третьем этаже, откуда была видна вся Сава от моста и Белград до колокольни Соборной церкви. Вокруг него, расставленные по стеклянным шкафам, красовались в банках глубокомысленно распластавшиеся лягушки, саламандры и ящерицы; со стен насмешливо смотрели не
подвижными стеклянными глазами чучела птиц, напрасно простиравшие свои навеки застывшие крылья. В комнате с затхлым воздухом от всевозможных препаратов и сухих пропыленных перьев Ненад переходил от одного шкафа к другому, от одной стеклянной коробки с бабочками к другой, приводил в порядок нумерацию, надписывал этикетки, а потом приклеивал их к бутылочкам, коробкам и деревянным подставкам. Им овладевала тихая грусть, когда он снова подходил к своим банкам с заспиртованными животными. Пребывая в одиночестве в этом неживом мире, Ненад страдал, терзаемый противоречивыми чувствами: с одной стороны, жалостью и отвращением, а с другой — лихорадочным желанием знать как можно больше. Превращение гусениц в бабочек и головастиков — в лягушек приводило его в состояние крайнего изумления. И все же эти физические превращения были в какой-то мере понятны, хотя и не совсем. Их можно было видеть невооруженным глазом, сравнивать с другими физическими превращениями. Но жизнь муравьев и пчел, их общественный строй, строгое распределение ими работ в муравейнике или в улье вызывали у Ненада полное недоумение. Он стоял над муравейником во дворе и следил за движением муравьев. «И они знают, чего хотят»,— думал он. Самым непонятным для Ненада было то, что эти крошечные существа наделены способностью понимать и чувствовать. Он старался сбить их с толку: клал камешки на их пути, засыпал выходы землей, но муравьи всегда сворачивали влево или вправо, но не теряли направления; вход в муравейник немедленно расчищался. Ненад тщетно старался постичь тайну этих существ с помощью лупы; ему удалось открыть лишь детали физического устройства, чрезвычайно сложного, но которое в конце концов можно было воспринять как чудо природы. До сих пор он знал и прекрасно понимал, что человек способен мыслить и чувствовать. Человек был центром, вокруг которого двигались бессловесные твари и росли лишенные сознания растения. А теперь перед Ненадом вдруг предстала сложная и величественная природа, в которой и самый простейший организм жил своей жизнью,— и Ненад растерялся перед этими явлениями природы, почувствовав непреодолимый страх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
на зависть остальным купающимся. Порядочные дети, живущие по соседству, покинули отряд, зато появились новые — из Палилулы или с Врачара, косматые, как дикари, с сильными мускулами, избитые, исцарапанные и закаленные в драках хулиганы. Им все было дозволено: красть по чужим дворам фрукты или чудесные красные розы за железной решеткой. Первый футбольный мяч на ипподроме принадлежал им. Если бы Ненаду захотелось подробнее узнать о том, что его мучило, то, конечно, он мог получить у них исчерпывающие сведения. И он, хотя вначале ему было не по себе от непристойной ругани, пристал к банде. И даже курить стал. Первая затяжка доставила ему такое же удовольствие, какое он получил, когда забавлялся с Марией: блаженство разошлось по всему его телу до кончиков пальцев на ногах; в голове зашумело. Голован и Света-Шарик наблюдали за ним внимательно и с насмешкой. Их подзадоривания заставили его затянуться еще несколько раз, причем он слегка поперхнулся. Первое курение не вызвало у него рвоты, к общему восхищению товарищей.
— Ведь только Перу-Жабу не рвало.
В жару, покрытый серой пылью, Белград выглядел еще более опустелым. Ребята шатались без всякого присмотра. Им нравилось ходить к Зделаровой гимназии и передавать арестованным женщинам сигареты, сопровождая это отборными ругательствами. А еще большее удовольствие доставляло подглядывать, спрятавшись в ивняке на берегу Дуная, как раздеваются женщины. А потом, развалившись на камышовой циновке и всяких тряпках в своем подвале, они обменивались, покуривая, впечатлениями о виденном и пережитом. Женщины их интересовали и привлекали необычайно, и они обо всем говорили открыто и цинично. Для старших все это уже было просто. Голован, Света-Шарик и Пера-Жаба уже не раз бывали у женщин и говорили об этом без удовольствия, даже с оттенком скуки. Они охотнее толковали между собой о болезнях, выкидышах, изнасилованиях. Ненада мутило. Но он продолжал упорно обо всем расспрашивать: особенно его поражали случаи с выкидышами.
— А ребенок?
— Его вырезают и выкидывают,— хладнокровно ответил Пера-Жаба побледневшему Ненаду.
— Но, значит, его убивают?
— Ну, он еще такой маленький, меньше мыши, по
чему же его не убить? Я видел такого в музее, в банке со спиртом. Вот такая голова, и мигает!
Ненад весь насторожился и вспомнил о медицинских книгах на чердаке. С тех пор как семья переселилась в другую квартиру, лестница и чердак были заперты. Но теперь отомкнуть любую дверь без ключа не представляло для Ненада никакой трудности. Сначала он сам рассматривал книги, а через несколько дней отнес товарищам. Рисунки им ничуть не понравились; похоже было на мясную лавку; женщины всегда разрезаны пополам, видны сердце, легкие, желудок и в пузыре скрюченный ребенок; и самое противное то, что кожа содрана и нервы обнажены. Правда, Пера-Жаба объяснил, как все происходит, но Ненад оставался в недоумении: эти синие и красные рисунки он никак не мог связать ни с теми женщинами, которых он тайком разглядывал, ни с белокожей Марией.
Как-то раз вся компания отправилась купаться, и Ненад полагал, что в подвале никого нет. Но, войдя туда, он услышал в глубине приглушенный смех и оживленный разговор. Он подкрался на цыпочках и застыл: один из голосов был женский. Он заглянул: под сводом Голован боролся с черномазой босой цыганочкой. Ненаду стало противно, и он бросился домой. Так вот как это происходит! И все так делают! Все! И Мария... Целый день, взволнованный и несчастный, он провел, как в бреду. На другое утро встал подавленный и грустный, словно похоронил кого-то. И весь отдался футболу и купанию. Как и другие ребята постарше, он стал избегать разговоров о женщинах.
В начале осени возобновились занятия в школе. Ненад ждал их, как освобождения. Теперь он не делил учителей на «наших» и «их»; не все наши были добрые, не все их грубые. Он со страстью принялся за учение. Обращался к учителям за разъяснениями, расспрашивал о книгах. Учитель естествознания, обер-лейтенант Златар, попросил помочь ему оборудовать кабинет естествознания. Ненад часами оставался один в большом зале на третьем этаже, откуда была видна вся Сава от моста и Белград до колокольни Соборной церкви. Вокруг него, расставленные по стеклянным шкафам, красовались в банках глубокомысленно распластавшиеся лягушки, саламандры и ящерицы; со стен насмешливо смотрели не
подвижными стеклянными глазами чучела птиц, напрасно простиравшие свои навеки застывшие крылья. В комнате с затхлым воздухом от всевозможных препаратов и сухих пропыленных перьев Ненад переходил от одного шкафа к другому, от одной стеклянной коробки с бабочками к другой, приводил в порядок нумерацию, надписывал этикетки, а потом приклеивал их к бутылочкам, коробкам и деревянным подставкам. Им овладевала тихая грусть, когда он снова подходил к своим банкам с заспиртованными животными. Пребывая в одиночестве в этом неживом мире, Ненад страдал, терзаемый противоречивыми чувствами: с одной стороны, жалостью и отвращением, а с другой — лихорадочным желанием знать как можно больше. Превращение гусениц в бабочек и головастиков — в лягушек приводило его в состояние крайнего изумления. И все же эти физические превращения были в какой-то мере понятны, хотя и не совсем. Их можно было видеть невооруженным глазом, сравнивать с другими физическими превращениями. Но жизнь муравьев и пчел, их общественный строй, строгое распределение ими работ в муравейнике или в улье вызывали у Ненада полное недоумение. Он стоял над муравейником во дворе и следил за движением муравьев. «И они знают, чего хотят»,— думал он. Самым непонятным для Ненада было то, что эти крошечные существа наделены способностью понимать и чувствовать. Он старался сбить их с толку: клал камешки на их пути, засыпал выходы землей, но муравьи всегда сворачивали влево или вправо, но не теряли направления; вход в муравейник немедленно расчищался. Ненад тщетно старался постичь тайну этих существ с помощью лупы; ему удалось открыть лишь детали физического устройства, чрезвычайно сложного, но которое в конце концов можно было воспринять как чудо природы. До сих пор он знал и прекрасно понимал, что человек способен мыслить и чувствовать. Человек был центром, вокруг которого двигались бессловесные твари и росли лишенные сознания растения. А теперь перед Ненадом вдруг предстала сложная и величественная природа, в которой и самый простейший организм жил своей жизнью,— и Ненад растерялся перед этими явлениями природы, почувствовав непреодолимый страх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138