И только первая сигарета убивала этот запах. Но в это утро он почувствовал замирание сердца, прежде чем запах достиг его ноздрей.
— Ах, скоты, скоты!
У него сделался спазм в горле, и кровь по короткой шее прилила к лицу, к голове. Ему не хватало слов, чтобы выразить то, что он чувствовал. Он и всегда не находил нужных слов. Развернув газету, он уставился на свою карикатуру: в опанках, с сапожным ножом в руке, он подкрадывался сзади к мальчику, сидевшему за партой. На передовую статью он совсем не обратил внимания, хоть и заметил в заголовке свою фамилию, напечатанную жирным шрифтом. Он так же мало верил в печатное слово, как в психологию и совесть. Он вот никогда ничего не читал, однако это не помешало ему стать тем, чем он был. И потому весь этот шум, который Деспотович поднял в своей «Штампе», оставлял его равнодушным. Для него все было в порядке вещей, пока Деспотович защищал свои капиталы на словах. Но карикатура вызвала в Майсторовиче весьма неприятное чувство, в котором была большая доля беспомощной ярости. Может быть, Распопович прав? Может быть, надо было переменить тактику? А что, если все его мучения напрасны? Но теперь отступать поздно. Он почувствовал, что его окружает атмосфера сильной и активной ненависти и при этом он одинок и слаб. Он побежал по коридору и ворвался в комнату жены — впервые в жизни ему захотелось, чтобы она приняла участие в его переживаниях. Сам он читать не мог: буквы так и прыгали перед глазами. Только по датам, с которых начинались абзацы, он понимал, что в этих строках описана вся его жизнь.
— Читай... читай все подряд!
Госпожа Майсторович, внезапно разбуженная,
ничего не понимала. Но сразу увидела карикатуру: прелестный ребенок, к которому подкрадывается муж, чтобы его убить.
— Но... почему ребенок, почему ребенок? — бормотала она вне себя.— И такой прелестный ребенок! — У нее задрожали руки. Она была в ужасе...
Майсторович застонал и вырвал газету из ее рук. Как будто дело в ребенке! И только тот факт, что перед ним был более слабый и беспомощный человек, вернул Майсторовичу сознание своей силы и веру в себя. И чего он разволновался? Какая-то карикатура — пустяки! Все хорошо подготовлено. Он вернулся в свою комнату и начал торопливо одеваться, перебирая в уме своих свидетелей: всех этих своячениц, теток, знакомых старух, сдававших комнаты одиноким мужчинам и тайно занимавшихся сводничеством; всех должников тестя — и тех, у которых старик за неоплаченные векселя продал когда-то с молотка дом или магазин, и тех, которым прощал долг, обесчестив дочь; всех этих уволенных шоферов, кучеров и пьяниц управляющих; всех этих девушек, которым за известную небольшую услугу старик открывал модные магазины; всех, кто так или иначе был связан с «великим благодетелем» и которых он, Майсторович, с таким страстным упорством отыскивал. И вся эта грязь, вся эта гниль, все это горе были собраны, чтобы на все это мог опираться в своем компетентном показании «личный врач» покойного, доктор Драгич Распопович. Майсторович еще не был одет — ему казалось, что сегодня он одевается очень медленно: никак не удавалось пристегнуть своими толстыми пальцами галстук под белым крахмальным воротничком, и он все вытягивал шею и извивался перед зеркалом,— когда в комнату вбежал доктор Распопович. Майсторович перепугался. На лбу выступил пот. Он снял уже пристроенный было галстук, дрожащей рукой положил его на стол и тяжко опустился на край кровати.
Распопович запыхался от быстрой ходьбы.
— Слава богу! Я уж боялся, что ты ушел. Вчера вечером нигде не мог тебя найти.
— Старая песня! — заметил ядовито Майсторович.
— Старая или новая, неважно.
Он вынул небольшой листок бумаги. Повертел в руках и протянул Майсторовичу. На одной стороне были записаны суммы долгов, на другой — сроки платежей»
Почерк был мелкий, изящный, похожий на женский, необычайно четкий. Ясно, что не Распоповича. Майсторович поднял глаза с бумажки и воззрился на своего приятеля. Он подозревал, о чьих долгах идет речь, но все же не верилось, и он ждал точного подтверждения.
— Это...
— Деспотовича.
И на мгновение рыбьи глаза Распоповича оживились. Он был чрезвычайно доволен собой.
— Но это... Он, значит... эх, черт возьми! Так, выходит, его песенка окончательно спета! — воскликнул Майсторович.
Он стал внимательно разглядывать сроки платежей по векселям. Положение Деспотовича было намного хуже, чем предполагал Майсторович. Но тем опаснее он был. Майсторович вдруг понял, почему Деспотович защищался с такой страстностью: если бы акции «Штампы», которые Деспотович заложил старику, перешли в руки Майсторовича, то он, Деспотович, пропал бы независимо от того, настаивал ли бы Майсторович на немедленной уплате или в качестве нового собственника заложенных акций «Штампы» потребовал участия в деле. Но вдруг у Майсторовича возникло сомнение:
— Песенка его, конечно, спета, если только все это точно... Сам-то ты уверен?
— Совершенно. Как если бы я лично это переписывал.
— А кто это сделал?
— Один молодой человек.
— Это мне не нравится... молодой человек, как-то несерьезно.
Распопович улыбнулся.
— Этот человек надежный, я его уже проверил. У меня есть свой способ: покер. Сыграю партию — и словно век прожил с человеком. Это знакомый Марины, газетчик, но прожженный тип. Пишет стихи и шантажирует по мелочам; держит карты, и руки не дрожат. Проиграл две тысячи динаров и виду не показал. А ясно было, что в кармане ни гроша.
— Опять тебе Марина пришла на помощь.
Распопович снова улыбнулся.
— Ты же знаешь, что Марина не умеет играть в покер. Она и карт не различает.
— Как-то раз она сидела за моей спиной... Вы тогда обыграли меня на десять тысяч.
— Это все еще тебя гложет! — Распопович и вовсе повеселел.— Слушай дальше. Как только он ушел, я положил в конверт эти две тысячи и прибавил еще одну, будто бумажки склеились, и послал ему. Объяснил, что у нас в доме не играют на деньги (Майсторович пробормотал: «Гм»)... Ах, ты опять о своих десяти тысячах!.. Что партия игралась в шутку и я возвращаю ему его проигрыш.
— А потом?
— Никакого «потом», друг мой, не было. На этом история кончается.— Распопович расхохотался.— Кончается!
— А эта... лишняя тысяча?
— Говорят же тебе, история кончена.
Оба закурили и задумались.
— И что же теперь? — спросил наконец Майсторович.
Распопович пожал плечами.
— Я его доконаю. Заберу у него «Штампу».
— Глупости.
— Всякое дело может быть хорошим или плохим, но никогда не бывает ни глупым, ни умным.
— Может быть, случайно и «Штампа» — дело хорошее? — усмехнулся Майсторович.
— Для Деспотовича — нет, а для других — да.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
— Ах, скоты, скоты!
У него сделался спазм в горле, и кровь по короткой шее прилила к лицу, к голове. Ему не хватало слов, чтобы выразить то, что он чувствовал. Он и всегда не находил нужных слов. Развернув газету, он уставился на свою карикатуру: в опанках, с сапожным ножом в руке, он подкрадывался сзади к мальчику, сидевшему за партой. На передовую статью он совсем не обратил внимания, хоть и заметил в заголовке свою фамилию, напечатанную жирным шрифтом. Он так же мало верил в печатное слово, как в психологию и совесть. Он вот никогда ничего не читал, однако это не помешало ему стать тем, чем он был. И потому весь этот шум, который Деспотович поднял в своей «Штампе», оставлял его равнодушным. Для него все было в порядке вещей, пока Деспотович защищал свои капиталы на словах. Но карикатура вызвала в Майсторовиче весьма неприятное чувство, в котором была большая доля беспомощной ярости. Может быть, Распопович прав? Может быть, надо было переменить тактику? А что, если все его мучения напрасны? Но теперь отступать поздно. Он почувствовал, что его окружает атмосфера сильной и активной ненависти и при этом он одинок и слаб. Он побежал по коридору и ворвался в комнату жены — впервые в жизни ему захотелось, чтобы она приняла участие в его переживаниях. Сам он читать не мог: буквы так и прыгали перед глазами. Только по датам, с которых начинались абзацы, он понимал, что в этих строках описана вся его жизнь.
— Читай... читай все подряд!
Госпожа Майсторович, внезапно разбуженная,
ничего не понимала. Но сразу увидела карикатуру: прелестный ребенок, к которому подкрадывается муж, чтобы его убить.
— Но... почему ребенок, почему ребенок? — бормотала она вне себя.— И такой прелестный ребенок! — У нее задрожали руки. Она была в ужасе...
Майсторович застонал и вырвал газету из ее рук. Как будто дело в ребенке! И только тот факт, что перед ним был более слабый и беспомощный человек, вернул Майсторовичу сознание своей силы и веру в себя. И чего он разволновался? Какая-то карикатура — пустяки! Все хорошо подготовлено. Он вернулся в свою комнату и начал торопливо одеваться, перебирая в уме своих свидетелей: всех этих своячениц, теток, знакомых старух, сдававших комнаты одиноким мужчинам и тайно занимавшихся сводничеством; всех должников тестя — и тех, у которых старик за неоплаченные векселя продал когда-то с молотка дом или магазин, и тех, которым прощал долг, обесчестив дочь; всех этих уволенных шоферов, кучеров и пьяниц управляющих; всех этих девушек, которым за известную небольшую услугу старик открывал модные магазины; всех, кто так или иначе был связан с «великим благодетелем» и которых он, Майсторович, с таким страстным упорством отыскивал. И вся эта грязь, вся эта гниль, все это горе были собраны, чтобы на все это мог опираться в своем компетентном показании «личный врач» покойного, доктор Драгич Распопович. Майсторович еще не был одет — ему казалось, что сегодня он одевается очень медленно: никак не удавалось пристегнуть своими толстыми пальцами галстук под белым крахмальным воротничком, и он все вытягивал шею и извивался перед зеркалом,— когда в комнату вбежал доктор Распопович. Майсторович перепугался. На лбу выступил пот. Он снял уже пристроенный было галстук, дрожащей рукой положил его на стол и тяжко опустился на край кровати.
Распопович запыхался от быстрой ходьбы.
— Слава богу! Я уж боялся, что ты ушел. Вчера вечером нигде не мог тебя найти.
— Старая песня! — заметил ядовито Майсторович.
— Старая или новая, неважно.
Он вынул небольшой листок бумаги. Повертел в руках и протянул Майсторовичу. На одной стороне были записаны суммы долгов, на другой — сроки платежей»
Почерк был мелкий, изящный, похожий на женский, необычайно четкий. Ясно, что не Распоповича. Майсторович поднял глаза с бумажки и воззрился на своего приятеля. Он подозревал, о чьих долгах идет речь, но все же не верилось, и он ждал точного подтверждения.
— Это...
— Деспотовича.
И на мгновение рыбьи глаза Распоповича оживились. Он был чрезвычайно доволен собой.
— Но это... Он, значит... эх, черт возьми! Так, выходит, его песенка окончательно спета! — воскликнул Майсторович.
Он стал внимательно разглядывать сроки платежей по векселям. Положение Деспотовича было намного хуже, чем предполагал Майсторович. Но тем опаснее он был. Майсторович вдруг понял, почему Деспотович защищался с такой страстностью: если бы акции «Штампы», которые Деспотович заложил старику, перешли в руки Майсторовича, то он, Деспотович, пропал бы независимо от того, настаивал ли бы Майсторович на немедленной уплате или в качестве нового собственника заложенных акций «Штампы» потребовал участия в деле. Но вдруг у Майсторовича возникло сомнение:
— Песенка его, конечно, спета, если только все это точно... Сам-то ты уверен?
— Совершенно. Как если бы я лично это переписывал.
— А кто это сделал?
— Один молодой человек.
— Это мне не нравится... молодой человек, как-то несерьезно.
Распопович улыбнулся.
— Этот человек надежный, я его уже проверил. У меня есть свой способ: покер. Сыграю партию — и словно век прожил с человеком. Это знакомый Марины, газетчик, но прожженный тип. Пишет стихи и шантажирует по мелочам; держит карты, и руки не дрожат. Проиграл две тысячи динаров и виду не показал. А ясно было, что в кармане ни гроша.
— Опять тебе Марина пришла на помощь.
Распопович снова улыбнулся.
— Ты же знаешь, что Марина не умеет играть в покер. Она и карт не различает.
— Как-то раз она сидела за моей спиной... Вы тогда обыграли меня на десять тысяч.
— Это все еще тебя гложет! — Распопович и вовсе повеселел.— Слушай дальше. Как только он ушел, я положил в конверт эти две тысячи и прибавил еще одну, будто бумажки склеились, и послал ему. Объяснил, что у нас в доме не играют на деньги (Майсторович пробормотал: «Гм»)... Ах, ты опять о своих десяти тысячах!.. Что партия игралась в шутку и я возвращаю ему его проигрыш.
— А потом?
— Никакого «потом», друг мой, не было. На этом история кончается.— Распопович расхохотался.— Кончается!
— А эта... лишняя тысяча?
— Говорят же тебе, история кончена.
Оба закурили и задумались.
— И что же теперь? — спросил наконец Майсторович.
Распопович пожал плечами.
— Я его доконаю. Заберу у него «Штампу».
— Глупости.
— Всякое дело может быть хорошим или плохим, но никогда не бывает ни глупым, ни умным.
— Может быть, случайно и «Штампа» — дело хорошее? — усмехнулся Майсторович.
— Для Деспотовича — нет, а для других — да.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138