За ужином он даже превзошел самые сокровенные свои ожидания. Он блистал — так, во всяком случае, ему казалось. И не заметил, что Марина впала в задумчивость, настроение у нее испортилось. Он знал все. Обо всем имел сведения. И самое главное — о самом Деспотовиче.
— Половиной успеха в жизни этот человек обязан своему лицу,— заметил доктор Распопович, который был в этот вечер в прекраснейшем расположении духа.— Если бы его лицо не походило на фотографический негатив, он был бы как я или вы, а так, посмотрите, лицо у него темное, усы и волосы седые, и не знаю почему, но мне казалось, что это негативный отпечаток его подлинного лица. А как можно, черт возьми, узнать по негативу, каков тот или иной человек?
— Но это лицо ему и мешало одновременно,— ответил Бурмаз.— Надо же признать, что он заслуживает лучшего, чем быть всегда вторым. С таким лицом человек не может быть симпатичен, а уважения и страха, которые он внушает людям, еще недостаточно для вождя.
— Ах, как это верно, как это верно! — воскликнула Марина.— Лицо, которое пользуется доверием...— И она мило улыбнулась.
— А между тем у него были все данные. Его отец был лидером партии в своем крае, не так ли? — спросил Шуневич.
— Партийный ростовщик,— поправил Бурмаз, смеясь,— дешевый агитатор и деревенский лавочник... Этот порядок был у нас введен вместе с организацией первых партий... И потом, знаете, как происходит — долговая запись с помощью кусочка мела, и человек держит в руках тех, кто беднее.— Бурмаз стал при
поминать: — А вы слышали, говорят, что Деспотович видел, как убивали его отца: было ему тогда лет девять-десять; в бакалейную лавку ворвались крестьяне- должники с вилами и расправились с отцом в духе деревенского правосудия, мальчик и не пискнул, а мог бы крикнуть, позвать на помощь,— он стоял за прилавком,— мог даже убежать.
Майсторович перестал есть, но, не поднимая головы от тарелки, проговорил:
— Ну что ты говоришь! Если бы он крикнул, так и его бы трахнули. Видно, он и тогда уже был умен.
Все рассмеялись.
— А помните,— снова заговорил Шуневич,— брошюру, которую друзья издали к его шестидесятилетию... там написано, что отца Деспотовича убили политические враги, потому его и назвали «сыном партии», воспитывали на средства партии, посылали в Вену, в Париж, женили на девушке из семьи старого партийца — его жена, если не ошибаюсь, дочь Вулики.
— Конечно, почтеннейший,— воскликнул Бурмаз,— все это до некоторой степени верно... И вероятно, среди крестьян, убивших его отца, были сторонники и других партий — когда дело касается долговых записей, партийная окраска не играет роли,— но отсюда еще очень далеко до настоящего политического убийства. Что же касается годов учения... до аттестата зрелости он мыл посуду у партийных хозяев, а за границу был послан за счет государства. Говорят, что он был настоящий маленький янычар. Рассказывают, что хозяева, развеселившиеся после обеда в день славы, призывали его из кухни в гостиную и спрашивали, кто он, а он, говорят, в ответ называл себя не сербом, а сторонником такой-то и такой-то партии.
— А откуда ты все это знаешь? — вдруг резко спросил Майсторович.
Все снова засмеялись. Бурмаз на минуту смешался, покраснел до ушей и едва сообразил, что ответить.
— Но это же пустяки, самые обыкновенные анекдоты, об этом все говорят! А я, кроме того, собираю материал для книги, в которой будут помещены биографии наших видных деятелей за последние двадцать лет.
Кофе подали в кабинет. Мужчины перешли туда, курили, спорили, печатали на машинке, потели, пока время не перевалило за полночь. Марина уже давно
легла, когда Распопович, проводив Майсторовича, Шуневича и Бурмаза, сам запер за ними парадную дверь.
Оставшись один посреди пустой передней, он вдруг улыбнулся, провел руками по лицу, немного постоял так и пошел в спальню, забыв погасить за собой свет.
Марина лежала в постели на спине и широко открытыми глазами глядела перед собой. Распопович, посвистывая, начал раздеваться, разбрасывая одежду по всей комнате. Но воспоминание о необычайно трезвом поведении Бурмаза, которому удалось сохранить хладнокровие, невзирая на все старания Марины, на минуту испортило его хорошее настроение. Он перестал раздеваться и, полуодетый, запустив одну худую ногу в штанину пижамы, сел рядом с Мариной. Мысль, что ему теперь придется считаться, и с этим журналистика, грызла его больше, чем размер пая Бурмаза.
— До чего же молодежь испорчена,— вдруг разозлился он,— просто невероятно, ничего не уважает, цинична, на все готова за деньги!
Марина сделала вид, что не слушает его. Она села, очаровательная в своих тончайших кружевах.
— Кто такой Фрейд, Драгич?
Он вздрогнул, выпустил свои рыбьи глаза и стал надевать вторую штанину.
— Не знаю. А что?
— Это поразительный тип. Допустим, мне чего-то хочется... чего-нибудь недозволенного, но это желание остается неисполненным; поплачешь и думаешь — все кончено, а вот нет — желание ушло в подсознание... Я сейчас не сумею тебе объяснить, но все это крайне занятно; во мне происходит борьба между моими двумя «я», во мне начинают действовать две силы — одна нападает, а другая защищает... а мы ничего этого и не знаем; а потом любишь одно, не любишь другое... крайне занятно!
— Ну?
— Ты глуп, Драгич, и ничего не понимаешь! Спокойной ночи.
Забираясь под одеяло, Распопович подумал, что, в случае надобности, сумеет отделаться от Бурмаза. Парень ловкий... для своих лет даже чересчур ловкий. «Какова молодежь!» О жене и Фрейде он вообще не стал думать, заснул сном усталого человека, и во сне продолжая размышлять о своих планах и их осуществлении.
Когда вышли от Распоповича на безлюдную улицу, Шуневич сразу простился, а Майсторович увлек Бурмаза с собой. Он ему чрезвычайно понравился. Способный молодой человек. Немного болтлив и сплетник, но способный. Майсторович чувствовал себя слишком одиноким рядом с Распоповичем и Шуневичем. И так как он недавно вложил в дело полмиллиона, то в Бурмазе видел возможного помощника. Но надо было его хорошенько прощупать, хорошенько узнать.
— Тебе не хочется спать?
— Да нет!
— Тогда пойдем туда, где можно посмотреть на женщин. Ты был в «Лире»? Видел я там недавно одну танцовщицу... Ляжки во какие, сама белая. Там и поют. И сплошь русские графини, прямо ум за разум заходит!
У Бурмаза в голове был сумбур. Он шел как в тумане. Забыл, что полагается держать себя прилично. И время, проведенное с Майсторовичем, прошло как во сне. Было уже утро, когда Майсторович стал умышленно медленно вытаскивать бумажник из заднего кармана брюк. Увидя этот жест, Бурмаз пришел в себя, зашевелился. Пытаясь показать, что тоже старается найти свой бумажник, но не помнит, в какой именно карман его положил, он долго с растерянным видом ощупывал их все подряд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
— Половиной успеха в жизни этот человек обязан своему лицу,— заметил доктор Распопович, который был в этот вечер в прекраснейшем расположении духа.— Если бы его лицо не походило на фотографический негатив, он был бы как я или вы, а так, посмотрите, лицо у него темное, усы и волосы седые, и не знаю почему, но мне казалось, что это негативный отпечаток его подлинного лица. А как можно, черт возьми, узнать по негативу, каков тот или иной человек?
— Но это лицо ему и мешало одновременно,— ответил Бурмаз.— Надо же признать, что он заслуживает лучшего, чем быть всегда вторым. С таким лицом человек не может быть симпатичен, а уважения и страха, которые он внушает людям, еще недостаточно для вождя.
— Ах, как это верно, как это верно! — воскликнула Марина.— Лицо, которое пользуется доверием...— И она мило улыбнулась.
— А между тем у него были все данные. Его отец был лидером партии в своем крае, не так ли? — спросил Шуневич.
— Партийный ростовщик,— поправил Бурмаз, смеясь,— дешевый агитатор и деревенский лавочник... Этот порядок был у нас введен вместе с организацией первых партий... И потом, знаете, как происходит — долговая запись с помощью кусочка мела, и человек держит в руках тех, кто беднее.— Бурмаз стал при
поминать: — А вы слышали, говорят, что Деспотович видел, как убивали его отца: было ему тогда лет девять-десять; в бакалейную лавку ворвались крестьяне- должники с вилами и расправились с отцом в духе деревенского правосудия, мальчик и не пискнул, а мог бы крикнуть, позвать на помощь,— он стоял за прилавком,— мог даже убежать.
Майсторович перестал есть, но, не поднимая головы от тарелки, проговорил:
— Ну что ты говоришь! Если бы он крикнул, так и его бы трахнули. Видно, он и тогда уже был умен.
Все рассмеялись.
— А помните,— снова заговорил Шуневич,— брошюру, которую друзья издали к его шестидесятилетию... там написано, что отца Деспотовича убили политические враги, потому его и назвали «сыном партии», воспитывали на средства партии, посылали в Вену, в Париж, женили на девушке из семьи старого партийца — его жена, если не ошибаюсь, дочь Вулики.
— Конечно, почтеннейший,— воскликнул Бурмаз,— все это до некоторой степени верно... И вероятно, среди крестьян, убивших его отца, были сторонники и других партий — когда дело касается долговых записей, партийная окраска не играет роли,— но отсюда еще очень далеко до настоящего политического убийства. Что же касается годов учения... до аттестата зрелости он мыл посуду у партийных хозяев, а за границу был послан за счет государства. Говорят, что он был настоящий маленький янычар. Рассказывают, что хозяева, развеселившиеся после обеда в день славы, призывали его из кухни в гостиную и спрашивали, кто он, а он, говорят, в ответ называл себя не сербом, а сторонником такой-то и такой-то партии.
— А откуда ты все это знаешь? — вдруг резко спросил Майсторович.
Все снова засмеялись. Бурмаз на минуту смешался, покраснел до ушей и едва сообразил, что ответить.
— Но это же пустяки, самые обыкновенные анекдоты, об этом все говорят! А я, кроме того, собираю материал для книги, в которой будут помещены биографии наших видных деятелей за последние двадцать лет.
Кофе подали в кабинет. Мужчины перешли туда, курили, спорили, печатали на машинке, потели, пока время не перевалило за полночь. Марина уже давно
легла, когда Распопович, проводив Майсторовича, Шуневича и Бурмаза, сам запер за ними парадную дверь.
Оставшись один посреди пустой передней, он вдруг улыбнулся, провел руками по лицу, немного постоял так и пошел в спальню, забыв погасить за собой свет.
Марина лежала в постели на спине и широко открытыми глазами глядела перед собой. Распопович, посвистывая, начал раздеваться, разбрасывая одежду по всей комнате. Но воспоминание о необычайно трезвом поведении Бурмаза, которому удалось сохранить хладнокровие, невзирая на все старания Марины, на минуту испортило его хорошее настроение. Он перестал раздеваться и, полуодетый, запустив одну худую ногу в штанину пижамы, сел рядом с Мариной. Мысль, что ему теперь придется считаться, и с этим журналистика, грызла его больше, чем размер пая Бурмаза.
— До чего же молодежь испорчена,— вдруг разозлился он,— просто невероятно, ничего не уважает, цинична, на все готова за деньги!
Марина сделала вид, что не слушает его. Она села, очаровательная в своих тончайших кружевах.
— Кто такой Фрейд, Драгич?
Он вздрогнул, выпустил свои рыбьи глаза и стал надевать вторую штанину.
— Не знаю. А что?
— Это поразительный тип. Допустим, мне чего-то хочется... чего-нибудь недозволенного, но это желание остается неисполненным; поплачешь и думаешь — все кончено, а вот нет — желание ушло в подсознание... Я сейчас не сумею тебе объяснить, но все это крайне занятно; во мне происходит борьба между моими двумя «я», во мне начинают действовать две силы — одна нападает, а другая защищает... а мы ничего этого и не знаем; а потом любишь одно, не любишь другое... крайне занятно!
— Ну?
— Ты глуп, Драгич, и ничего не понимаешь! Спокойной ночи.
Забираясь под одеяло, Распопович подумал, что, в случае надобности, сумеет отделаться от Бурмаза. Парень ловкий... для своих лет даже чересчур ловкий. «Какова молодежь!» О жене и Фрейде он вообще не стал думать, заснул сном усталого человека, и во сне продолжая размышлять о своих планах и их осуществлении.
Когда вышли от Распоповича на безлюдную улицу, Шуневич сразу простился, а Майсторович увлек Бурмаза с собой. Он ему чрезвычайно понравился. Способный молодой человек. Немного болтлив и сплетник, но способный. Майсторович чувствовал себя слишком одиноким рядом с Распоповичем и Шуневичем. И так как он недавно вложил в дело полмиллиона, то в Бурмазе видел возможного помощника. Но надо было его хорошенько прощупать, хорошенько узнать.
— Тебе не хочется спать?
— Да нет!
— Тогда пойдем туда, где можно посмотреть на женщин. Ты был в «Лире»? Видел я там недавно одну танцовщицу... Ляжки во какие, сама белая. Там и поют. И сплошь русские графини, прямо ум за разум заходит!
У Бурмаза в голове был сумбур. Он шел как в тумане. Забыл, что полагается держать себя прилично. И время, проведенное с Майсторовичем, прошло как во сне. Было уже утро, когда Майсторович стал умышленно медленно вытаскивать бумажник из заднего кармана брюк. Увидя этот жест, Бурмаз пришел в себя, зашевелился. Пытаясь показать, что тоже старается найти свой бумажник, но не помнит, в какой именно карман его положил, он долго с растерянным видом ощупывал их все подряд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138