По коридору, за стеклянной перегородкой, прошел доктор Распопович. Высокий рост позволил ему сквозь стекло послать улыбку Андрею. За ним шел Шуневич. Байкич схватил Андрея за руку.
— Кто этот человек? Что ему здесь надо? — спросил он прерывающимся голосом, хотя сразу узнал его.
— Это?.. Да это в сущности еще один директор, Шуневич, приятель Распоповича.
— И приятель «Штампы»!
— Ты его знаешь?
— Мало, очень мало!
Он сказал, чтобы отделаться,— разве мог он теперь посвящать во что-нибудь Андрея? В каждом таится собственный хищник под модным городским одеянием. Байкич взял свою шляпу и направился к выходу. Но в дверях столкнулся с Петровичем. Худосочный репортер уголовной хроники ухитрился охрипнуть и летом. Может быть, борясь с гриппом, он по-прежнему пил «сербский чай»?
— А, вы пешком? — воскликнул он, поднимая брови.
— Как пешком?
— Да где же ваш автомобиль, я что-то его не вижу!
— Какой автомобиль?
Петрович сделал серьезную мину, но по глазам видно было, что разговор этот очень его забавляет.
— Я начинаю вас ценить, коллега! Скромность в нынешнее время — весьма редкая вещь.
— Я бы попросил в конце концов разъяснить вашу шутку! — прервал его Байкич, вспыхнув.
— Ах, простите, автомобиль — всего лишь мое предположение!.. Вы совершенно правы, двести динаров за репарационную облигацию сегодня уже большой сдвиг — не правда ли? — особенно принимая во внимание, что через какую-нибудь неделю цена, возможно, поднимется до трехсот, а то и до четырехсот...— И сов
сем таинственно: — Надеюсь, вы не настолько наивны, чтобы не воспользоваться тем, что сделали для других,— я имею в виду не обычный гонорар... В таких делах надо быть чертовски ловким, надо иметь нюх... и нервы, крепкие нервы! Ах, извините, я вовсе не хочу вас оскорблять... до свиданья, коллега!
И, прежде чем Байкич успел поднять руку, Петрович исчез за дверью. Байкич с секунду колебался — бежать за ним или нет. Потом пожал плечами и ушел. Прочь из этого дома! Как можно дальше и как можно скорее! Пойти жаловаться директору, чей приятель — а может быть, и больше, чем приятель,— Драгутин Карл Шуневич? Нет! Шуневич и защита крестьян! Шуневич и протест против грабежа! Шуневич и личная честь! Чтобы Шуневич вместе с доктором Распоповичем сняли с него пятно! Все имеет свои границы, даже и такой абсурд. Или пойти к этому толстяку Майсторовичу, сыну которого достаточно было родиться и достигнуть совершеннолетия, чтобы стать собственником газеты! Помощь таких людей не нужна Байкичу.
Уже в вестибюле он встретился с Бурмазом. Свежий, надушенный, только что из рук парикмахера, после теплых компрессов, Бурмаз сиял.
— Уже! Какой сюрприз!.. Но вы могли попутешествовать еще несколько дней.
— Гадина! Дайте мне пройти.
Охватившее его ранее омерзение теперь ощущалось физически: казалось, станет легче, если его вырвет.
— Уйдите с дороги!
Бурмаз сбросил маску. На лице его появилась гаденькая улыбка.
— И потом? — спросил он значительно.
— Это вы увидите! Отойдите.
Он сделал жест, чтобы его оттолкнуть, но Бурмаз уже отошел. И, уходя, бросил вслед Байкичу:
— Не забудьте только о барышне Майсторович! Ах, да... и билет!
Довольный своим последним щелчком, Бурмаз повернулся и, посвистывая, начал подниматься по лестнице. Угроза Байкича нимало его не беспокоила. В худшем случае — это горсточка пыли, которую легко можно сдуть простым объявлением, что такого-то озорника выгнали из «Штампы» за некоторые неблаговидные поступки и он теперь мстит. Нет... Бурмаз
не был злым человеком. У него не было никакого желания прибегать к этому сразу. Нет. Впрочем, может быть, до этого не дойдет... парень призадумается, когда надо будет выбирать между Александрой и... одной маленькой неприятностью.
Бурмаз все это расценивал лишь как маленькую неприятность. Не больше, нет... намного менее важную, чем неприятная история Миле Майсторовича и Станки. Да, вот еще и это дело! Давно уже пора с ним покончить.
Дома Байкич нашел телеграмму от Александры: она сообщала о своем приезде и просила выехать ей навстречу на какую-нибудь станцию. Он вспомнил слова Бурмаза. Выбирать... Но почему вообще надо выбирать между правдой и Александрой? Разве нельзя поступить открыто и честно? Сказать все? В Александре он не сомневался. Борьба продолжалась недолго. Но, приняв решение, он не почувствовал облегчения.
Он не мог ни спать, ни отдыхать, хотя и очень устал. Ему беспрестанно слышались какие-то голоса и звуки; сотни слов и фраз, которые он когда-то произносил или собирался произнести. Он едва дождался вечера, чтобы убежать от самого себя.
После полуночи Байкич прибыл в Руму. Все кругом закрыто. Город далеко. Из темноты легкий ветерок доносил с невидимых равнин горький запах выжженной травы и ленивое тявканье деревенских псов. Ни одного освещенного дома. На черном небе две-три звезды, да на стрелках два-три сигнальных фонаря, зеленых и красных. Единственная светлая точка в станционном здании — стеклянная дверь телеграфа. Склонившись над аппаратом, дежурный внимательно слушал его отстукивание, пропуская сквозь пальцы длинную телеграфную ленту. Висевшая над ним керосиновая лампа с абажуром из зеленой бумаги изливала мягкий, спокойный желтоватый свет. Массивный маятник стенных часов с достоинством отбивал секунды. От электрических батарей в черных деревянных ящиках под столом шел противный кислый запах. В комнату проникала тайна пространства, ночи, рельсов, тонущих во мраке, семафоров, одиноких мостов над невидимыми реками. Байкич постучался и вошел. Он представился дежурному телеграфисту и сказал, что с экспрессом проезжает некая известная особа, которую он должен интервьюировать.
— Собачья жизнь, надо сознаться! Хотите закурить? Вот — сигареты... Пожалуйста, не стесняйтесь! — Байкич уже сидел на кожаном диване и боролся с дремотой, которая настойчиво овладевала им под сухое постукивание аппарата.
Телеграфист посмотрел на часы.
— У вас есть время до двадцати минут седьмого. Отдохните. Я вас разбужу вовремя.
Байкич словно только ждал этого разрешения и сразу заснул.
Проснулся он раньше срока — от утреннего холода. Телеграфист все сидел за столом, постукивал и рассматривал ленту. Он выглядел гораздо бледнее. Устало улыбнулся Байкичу.
— Ну вот вы и отдохнули хоть немного. А теперь пойдите в буфет, он уже открыт, и выпейте чего-нибудь горячего.
— Спасибо за гостеприимство. И извините.
Светало. Открывались неясные, голубые дали. На
горизонте стлался желтовато-грязный туман. Байкич прошел через изгородь подстриженного кустарника и вымочил руку: кусты, проволока, железная ограда, рельсы, пыльный вьюнок — все было покрыто росой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
— Кто этот человек? Что ему здесь надо? — спросил он прерывающимся голосом, хотя сразу узнал его.
— Это?.. Да это в сущности еще один директор, Шуневич, приятель Распоповича.
— И приятель «Штампы»!
— Ты его знаешь?
— Мало, очень мало!
Он сказал, чтобы отделаться,— разве мог он теперь посвящать во что-нибудь Андрея? В каждом таится собственный хищник под модным городским одеянием. Байкич взял свою шляпу и направился к выходу. Но в дверях столкнулся с Петровичем. Худосочный репортер уголовной хроники ухитрился охрипнуть и летом. Может быть, борясь с гриппом, он по-прежнему пил «сербский чай»?
— А, вы пешком? — воскликнул он, поднимая брови.
— Как пешком?
— Да где же ваш автомобиль, я что-то его не вижу!
— Какой автомобиль?
Петрович сделал серьезную мину, но по глазам видно было, что разговор этот очень его забавляет.
— Я начинаю вас ценить, коллега! Скромность в нынешнее время — весьма редкая вещь.
— Я бы попросил в конце концов разъяснить вашу шутку! — прервал его Байкич, вспыхнув.
— Ах, простите, автомобиль — всего лишь мое предположение!.. Вы совершенно правы, двести динаров за репарационную облигацию сегодня уже большой сдвиг — не правда ли? — особенно принимая во внимание, что через какую-нибудь неделю цена, возможно, поднимется до трехсот, а то и до четырехсот...— И сов
сем таинственно: — Надеюсь, вы не настолько наивны, чтобы не воспользоваться тем, что сделали для других,— я имею в виду не обычный гонорар... В таких делах надо быть чертовски ловким, надо иметь нюх... и нервы, крепкие нервы! Ах, извините, я вовсе не хочу вас оскорблять... до свиданья, коллега!
И, прежде чем Байкич успел поднять руку, Петрович исчез за дверью. Байкич с секунду колебался — бежать за ним или нет. Потом пожал плечами и ушел. Прочь из этого дома! Как можно дальше и как можно скорее! Пойти жаловаться директору, чей приятель — а может быть, и больше, чем приятель,— Драгутин Карл Шуневич? Нет! Шуневич и защита крестьян! Шуневич и протест против грабежа! Шуневич и личная честь! Чтобы Шуневич вместе с доктором Распоповичем сняли с него пятно! Все имеет свои границы, даже и такой абсурд. Или пойти к этому толстяку Майсторовичу, сыну которого достаточно было родиться и достигнуть совершеннолетия, чтобы стать собственником газеты! Помощь таких людей не нужна Байкичу.
Уже в вестибюле он встретился с Бурмазом. Свежий, надушенный, только что из рук парикмахера, после теплых компрессов, Бурмаз сиял.
— Уже! Какой сюрприз!.. Но вы могли попутешествовать еще несколько дней.
— Гадина! Дайте мне пройти.
Охватившее его ранее омерзение теперь ощущалось физически: казалось, станет легче, если его вырвет.
— Уйдите с дороги!
Бурмаз сбросил маску. На лице его появилась гаденькая улыбка.
— И потом? — спросил он значительно.
— Это вы увидите! Отойдите.
Он сделал жест, чтобы его оттолкнуть, но Бурмаз уже отошел. И, уходя, бросил вслед Байкичу:
— Не забудьте только о барышне Майсторович! Ах, да... и билет!
Довольный своим последним щелчком, Бурмаз повернулся и, посвистывая, начал подниматься по лестнице. Угроза Байкича нимало его не беспокоила. В худшем случае — это горсточка пыли, которую легко можно сдуть простым объявлением, что такого-то озорника выгнали из «Штампы» за некоторые неблаговидные поступки и он теперь мстит. Нет... Бурмаз
не был злым человеком. У него не было никакого желания прибегать к этому сразу. Нет. Впрочем, может быть, до этого не дойдет... парень призадумается, когда надо будет выбирать между Александрой и... одной маленькой неприятностью.
Бурмаз все это расценивал лишь как маленькую неприятность. Не больше, нет... намного менее важную, чем неприятная история Миле Майсторовича и Станки. Да, вот еще и это дело! Давно уже пора с ним покончить.
Дома Байкич нашел телеграмму от Александры: она сообщала о своем приезде и просила выехать ей навстречу на какую-нибудь станцию. Он вспомнил слова Бурмаза. Выбирать... Но почему вообще надо выбирать между правдой и Александрой? Разве нельзя поступить открыто и честно? Сказать все? В Александре он не сомневался. Борьба продолжалась недолго. Но, приняв решение, он не почувствовал облегчения.
Он не мог ни спать, ни отдыхать, хотя и очень устал. Ему беспрестанно слышались какие-то голоса и звуки; сотни слов и фраз, которые он когда-то произносил или собирался произнести. Он едва дождался вечера, чтобы убежать от самого себя.
После полуночи Байкич прибыл в Руму. Все кругом закрыто. Город далеко. Из темноты легкий ветерок доносил с невидимых равнин горький запах выжженной травы и ленивое тявканье деревенских псов. Ни одного освещенного дома. На черном небе две-три звезды, да на стрелках два-три сигнальных фонаря, зеленых и красных. Единственная светлая точка в станционном здании — стеклянная дверь телеграфа. Склонившись над аппаратом, дежурный внимательно слушал его отстукивание, пропуская сквозь пальцы длинную телеграфную ленту. Висевшая над ним керосиновая лампа с абажуром из зеленой бумаги изливала мягкий, спокойный желтоватый свет. Массивный маятник стенных часов с достоинством отбивал секунды. От электрических батарей в черных деревянных ящиках под столом шел противный кислый запах. В комнату проникала тайна пространства, ночи, рельсов, тонущих во мраке, семафоров, одиноких мостов над невидимыми реками. Байкич постучался и вошел. Он представился дежурному телеграфисту и сказал, что с экспрессом проезжает некая известная особа, которую он должен интервьюировать.
— Собачья жизнь, надо сознаться! Хотите закурить? Вот — сигареты... Пожалуйста, не стесняйтесь! — Байкич уже сидел на кожаном диване и боролся с дремотой, которая настойчиво овладевала им под сухое постукивание аппарата.
Телеграфист посмотрел на часы.
— У вас есть время до двадцати минут седьмого. Отдохните. Я вас разбужу вовремя.
Байкич словно только ждал этого разрешения и сразу заснул.
Проснулся он раньше срока — от утреннего холода. Телеграфист все сидел за столом, постукивал и рассматривал ленту. Он выглядел гораздо бледнее. Устало улыбнулся Байкичу.
— Ну вот вы и отдохнули хоть немного. А теперь пойдите в буфет, он уже открыт, и выпейте чего-нибудь горячего.
— Спасибо за гостеприимство. И извините.
Светало. Открывались неясные, голубые дали. На
горизонте стлался желтовато-грязный туман. Байкич прошел через изгородь подстриженного кустарника и вымочил руку: кусты, проволока, железная ограда, рельсы, пыльный вьюнок — все было покрыто росой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138