На окраинах, разрушенных и пыльных, опасливо проходили местные жители, испуганно оглядывая каждого, кто хоть чуть выделялся своей одеждой. Здесь улицы всегда были пустынны, фигуры полицейских на перекрестках были видны отовсюду и казались огромными. За ними, прячась за стенами разрушенных или брошенных домов, лихорадочно наблюдали чьи-то глаза. И стоило полицейскому отвернуться или зайти за угол, как начинали с треском отдирать ставни от окон, доламывать уже расколотые двери или поваленные заборы, поднимать половицы. В то же время вереницы женщин и детей брели через Топчидерскую гору, нагруженные бревнами с разрушенных вилл и хворостом из ближайших лесов Топчидера и Кошутняка. Тащили все, что годилось для топлива. В парке ломали молодые платаны, на виноградниках вырывали виноградные лозы, волокли оставшиеся скамейки. Такие же вереницы людей бродили по окольным деревням в поисках муки, куска мяса или прокисшей брынзы. Все белградские парки и пустыри были вспаханы и засажены картофелем и подсолнухом. Пока солдаты сажали, кругом никого не было видно. Но не успевали они вечером уйти, как на пустырях появлялись целые полчища изголодавшихся людей; ногтями разрывали они землю и вытаскивали разрезанный, грязный, только что посаженный картофель. Человеческих фигур в темноте не было видно, слышалось только учащенное дыхание людей, склонившихся к самой земле.
— Старушки-то не видно уже целый день, — проговорил Марич из окна сквозь нечесаную бороду.
При этих словах все вспомнили, что не видели Бланш не только сегодня, но и вчера.
— Не заболела ли? — Госпожа Огорелица сокрушенно качает головой. — У каждого свои заботы... грех, да и только.
Буйка поглядывает из-под своих растрепанных волос. Госпожа Марич, не решаясь переступить порог подвала, заглядывает снаружи вниз на желтую закрытую дверь Бланш. Лела тихонько спускается и стучит. Молчание. Снова стучит, дергает ручку. Дверь заперта.
— Мадемуазель, мадемуазель... — зовет она тихо, потом все громче; наконец, ударяет кулаком в дверь.
Молчание.
— Надо сообщить кому полагается, — говорит Марич, который следит из своего окна за всем, что происходит во дворе.
Буйка бежит за Байкичами, и те сразу приходят. Ненад опрометью бросается за жандармом. Ясна стучит в квартиру хозяйки.
Наконец появляются власти. Перед входом в подвал совещаются. Хмурый босниец ударяет прикладом, но дверь не поддается.
Время идет. Пришел еще один полицейский, и вдвоем они легко выламывают дверь. Они принуждены остановиться на пороге — из комнаты несется страшный смрад, — потом входят. На кровати, покрытая грязным тряпьем и рваным одеялом, лежит на спине ш-11е Бланш с темным, распухшим лицом и полуоткрытыми почерневшими губами. Подле кровати стул. На нем горшочек с остатками грязной проросшей картошки, вырытой из земли.
— Вот так старуха! — восклицает жандарм.
В это время другой, скрытый дверью, снимает со стены золотые часики на длинной, потускневшей старинной цепочке. Последняя память о соте.
По деревянным ступенькам раздалось топанье тяжелых солдатских башмаков. Сразу послышался резкий стук в дверь. Кто-то нажал на ручку, и она подалась.
— Алло... вы та самая учительница? — Грубоватый солдат протягивает побледневшей Ясне записку, на которой значится ее имя, трижды подчеркнутое красным карандашом. — Следуйте за мной. Шнель, шнель.
Ясна не посмела спросить куда. Она надевает пальто, забывает поцеловать Ненада и идет за солдатом. Как только она закрыла дверь, бабушка повязала голову черным платком и послала Ненада проследить, в какую сторону пойдут Ясна с солдатом. Потом торопливо приготовила узелок с теплой сменой, положила туда немного еды и тоже поспешно вышла. Ненад, стоявший на углу улицы, махнул ей рукой. Когда бабушка подоспела, Ясна уже спускалась по Александровой улице, обсаженной молодыми липами. Бабушка с Ненадом шли за ней до Гувернмана, куда солдат ввел Ясну.
В коридоре он передал ее другому солдату, а сам с запиской исчез за какой-то дверью. В коридоре ожидало еще несколько вызванных. Мучительно, невыносимо долго тянулось время. Ясна едва стояла на ногах.
За высокой дверью у большого стола сидел, склонившись над бумагами, молодой офицер. В первую минуту Ясна увидела только розовое темя, просвечивающее сквозь редкие шелковистые белокурые волосы; как раз посредине, до самой начинавшейся плеши, шел прямой пробор. Офицер поднял голову. В руках он вертел почтовую открытку, текст которой местами был подчеркнут красным карандашом.
— Это вы писали? — Два холодных голубых глаза уставились в лоб Ясны, и то, что она не могла поймать взгляд этого человека, еще больше ее волновало.
— Я.
— Кто это Слободан Углешич?
— Мой кум.
— Он вас крестил, или вы его?
— Ни то, ни другое. Мои родители венчали его родителей.
— Ну, какое же это кумовство?
— Мы считаем себя кумовьями.
— Что это за имя — Слободан? В календаре такого нет. Его родители, очевидно, были большими патриотами. Можете ли вы мне сказать, где они, что они?
— Они умерли.
— А этот Слободан Углешич кто такой?
— Старший чиновник министерства финансов.
— Был!..
Офицер улыбнулся своей догадке. Блеснувшие два золотых зуба изменили выражение его лица.
«Не может быть, чтобы из-за этого», — подумала Ясна. Ладони у нее стали влажными от пота. Она вся дрожала. Время шло медленно, а офицер продолжал неустанно задавать все новые и новые вопросы. В наступившей минутной тишине часы на здании пробили одиннадцать. В окно врывался солнечный день. Ясне был виден бронзовый затылок князя Михаила.
— Мича... кто это Мича?
Ясна пробормотала что-то как в бреду.
— Студент?
— Да.
Не раз Ясна убеждалась в том, что офицеру известно все как о ней, так и о ее семье, и бог знает почему он задает все эти вопросы. Покуда она раздумывала, офицер вдруг спросил:
— Какое место он занимал в народном ополчении?
Ясна заколебалась.
— Он не был...
— Он был, — резко прервал ее офицер. — Мало того, он и сейчас не в регулярной армии, а в комитах.
— Ах, нет, нет, не в комитах.
— Ну, с добровольцами, что одно и то же. Почему он не в регулярной армии?
— Его не приняли, забраковали.
Офицер снова улыбнулся. Он взял открытку.
— Можете ли вы объяснить, что значит: «О Миче ничего не знаем, сообщи нам как о ребенке. Мать беспокоится». Почему «как о ребенке»? Что за таинственность? Кто это «мать»?
— Моя мать.
— Но что значит «как о ребенке»? Очевидно, шифр какой-нибудь? Почему вам должны сообщить «как о ребенке»? Не подразумевается ли под словом «мать» Сербия? Но тогда кто же «ребенок»?
Ясна смотрела прямо перед собой и ничего не видела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
— Старушки-то не видно уже целый день, — проговорил Марич из окна сквозь нечесаную бороду.
При этих словах все вспомнили, что не видели Бланш не только сегодня, но и вчера.
— Не заболела ли? — Госпожа Огорелица сокрушенно качает головой. — У каждого свои заботы... грех, да и только.
Буйка поглядывает из-под своих растрепанных волос. Госпожа Марич, не решаясь переступить порог подвала, заглядывает снаружи вниз на желтую закрытую дверь Бланш. Лела тихонько спускается и стучит. Молчание. Снова стучит, дергает ручку. Дверь заперта.
— Мадемуазель, мадемуазель... — зовет она тихо, потом все громче; наконец, ударяет кулаком в дверь.
Молчание.
— Надо сообщить кому полагается, — говорит Марич, который следит из своего окна за всем, что происходит во дворе.
Буйка бежит за Байкичами, и те сразу приходят. Ненад опрометью бросается за жандармом. Ясна стучит в квартиру хозяйки.
Наконец появляются власти. Перед входом в подвал совещаются. Хмурый босниец ударяет прикладом, но дверь не поддается.
Время идет. Пришел еще один полицейский, и вдвоем они легко выламывают дверь. Они принуждены остановиться на пороге — из комнаты несется страшный смрад, — потом входят. На кровати, покрытая грязным тряпьем и рваным одеялом, лежит на спине ш-11е Бланш с темным, распухшим лицом и полуоткрытыми почерневшими губами. Подле кровати стул. На нем горшочек с остатками грязной проросшей картошки, вырытой из земли.
— Вот так старуха! — восклицает жандарм.
В это время другой, скрытый дверью, снимает со стены золотые часики на длинной, потускневшей старинной цепочке. Последняя память о соте.
По деревянным ступенькам раздалось топанье тяжелых солдатских башмаков. Сразу послышался резкий стук в дверь. Кто-то нажал на ручку, и она подалась.
— Алло... вы та самая учительница? — Грубоватый солдат протягивает побледневшей Ясне записку, на которой значится ее имя, трижды подчеркнутое красным карандашом. — Следуйте за мной. Шнель, шнель.
Ясна не посмела спросить куда. Она надевает пальто, забывает поцеловать Ненада и идет за солдатом. Как только она закрыла дверь, бабушка повязала голову черным платком и послала Ненада проследить, в какую сторону пойдут Ясна с солдатом. Потом торопливо приготовила узелок с теплой сменой, положила туда немного еды и тоже поспешно вышла. Ненад, стоявший на углу улицы, махнул ей рукой. Когда бабушка подоспела, Ясна уже спускалась по Александровой улице, обсаженной молодыми липами. Бабушка с Ненадом шли за ней до Гувернмана, куда солдат ввел Ясну.
В коридоре он передал ее другому солдату, а сам с запиской исчез за какой-то дверью. В коридоре ожидало еще несколько вызванных. Мучительно, невыносимо долго тянулось время. Ясна едва стояла на ногах.
За высокой дверью у большого стола сидел, склонившись над бумагами, молодой офицер. В первую минуту Ясна увидела только розовое темя, просвечивающее сквозь редкие шелковистые белокурые волосы; как раз посредине, до самой начинавшейся плеши, шел прямой пробор. Офицер поднял голову. В руках он вертел почтовую открытку, текст которой местами был подчеркнут красным карандашом.
— Это вы писали? — Два холодных голубых глаза уставились в лоб Ясны, и то, что она не могла поймать взгляд этого человека, еще больше ее волновало.
— Я.
— Кто это Слободан Углешич?
— Мой кум.
— Он вас крестил, или вы его?
— Ни то, ни другое. Мои родители венчали его родителей.
— Ну, какое же это кумовство?
— Мы считаем себя кумовьями.
— Что это за имя — Слободан? В календаре такого нет. Его родители, очевидно, были большими патриотами. Можете ли вы мне сказать, где они, что они?
— Они умерли.
— А этот Слободан Углешич кто такой?
— Старший чиновник министерства финансов.
— Был!..
Офицер улыбнулся своей догадке. Блеснувшие два золотых зуба изменили выражение его лица.
«Не может быть, чтобы из-за этого», — подумала Ясна. Ладони у нее стали влажными от пота. Она вся дрожала. Время шло медленно, а офицер продолжал неустанно задавать все новые и новые вопросы. В наступившей минутной тишине часы на здании пробили одиннадцать. В окно врывался солнечный день. Ясне был виден бронзовый затылок князя Михаила.
— Мича... кто это Мича?
Ясна пробормотала что-то как в бреду.
— Студент?
— Да.
Не раз Ясна убеждалась в том, что офицеру известно все как о ней, так и о ее семье, и бог знает почему он задает все эти вопросы. Покуда она раздумывала, офицер вдруг спросил:
— Какое место он занимал в народном ополчении?
Ясна заколебалась.
— Он не был...
— Он был, — резко прервал ее офицер. — Мало того, он и сейчас не в регулярной армии, а в комитах.
— Ах, нет, нет, не в комитах.
— Ну, с добровольцами, что одно и то же. Почему он не в регулярной армии?
— Его не приняли, забраковали.
Офицер снова улыбнулся. Он взял открытку.
— Можете ли вы объяснить, что значит: «О Миче ничего не знаем, сообщи нам как о ребенке. Мать беспокоится». Почему «как о ребенке»? Что за таинственность? Кто это «мать»?
— Моя мать.
— Но что значит «как о ребенке»? Очевидно, шифр какой-нибудь? Почему вам должны сообщить «как о ребенке»? Не подразумевается ли под словом «мать» Сербия? Но тогда кто же «ребенок»?
Ясна смотрела прямо перед собой и ничего не видела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138