Вода капала в подставленную посуду крупными, чистыми каплями, наполнявшими комнату монотонным постукиванием проходящего времени и тяжелой, холодной сыростью, пахнущей мокрой штукатуркой. Румянец, который Ненад приобрел за лето, быстро исчез. Однажды утром бабушка не смогла подняться с постели. Она лежала неподвижно. Окна были разукрашены ледяными узорами. Постная еда, которую Ясна ей предлагала со слезами на глазах, оставалась нетронутой. Пришел врач. Нашел положение серьезным: острая анемия, истощение всего организма. Прописал хорошее питание, молоко, чистый воздух и ушел. На следующий день бабушка не стала смотреть на обледеневшее окно и на красивые узоры, через которые свет преломлялся тысячью красок. Она отвернулась к стене, где висели две фотографии в черном крепе — Жарко и Мичи.
Ясна перестала ходить на работу. Она слонялась по комнате или бродила по чердаку, откуда извлекала все, что могло пригодиться как топливо. Вскоре уже ничего не осталось. Госпожа Огорелица, Лела и госпожа Марич дежурили днем у постели бабушки. По нескольку раз прибегала Мария и приносила то полено, то лимон с сахаром, то чашку молока. Но смеркалось рано, все расходились, и в темной комнате, сырой и холодной, Ясна с Ненадом оставались одни, окруженные тенями. Печь потухала и быстро охлаждалась. Капли с потолка падали реже, становилось жутко, как в пустой церкви. Ясна быстро тушила лампу и зажигала маленький светильник с маслом. От колеблющегося пламени расходились длинные дрожащие тени, и от этого комната, где лежала больная, наполнялась неизъяснимой тревогой глухой, мертвой ночи. Эти ночи, когда мороз разрисовывал окна новыми ледяными узорами, тянулись бесконечно.
Скорчившись позади Ясны, дрожа от холода и страха, Ненад напряженно прислушивался к дыханию бабушки и однообразному стуку капель: кап, кап, кап... По временам внезапно погружался в мучительный, тяжелый сон; потом так же внезапно просыпался от пронизывающего холода и тишины, которая словно хватала его за сердце ледяными пальцами. Дышит? Не дышит? Ясна все шептала в подушку: «Господи, господи...» И в молчании комнаты с потолка срывалась капля и падала в посудину на полу, а с другого конца комнаты доносился вздох бабушки, легкий, как дыхание тени светильника. Напряженность ослабевала, и голова Ненада опять опускалась на холодные подушки.
В эту ночь Ненад заснул сразу, как лег в постель. Проснулся он от страха. Ясны рядом с ним не было. Он вскочил. В комнате горела лампа. Ясна делала что-то, низко склонившись над кроватью бабушки. Вдруг она выпрямилась и закричала:
— Мама, мама!
Обняв бабушку за плечи, она приподняла ее и упала на колени.
Ненад уже был подле Ясны. Восковое лицо бабушки, неподвижное, с закрытыми глазами, неясно виднелось в тени. Две отяжелевшие капельки одна за другой оторвались от потолка и в глубокой тишине отсчитали две секунды вечности.
— Дышит, дышит... Воды, уксуса,— видишь, дышит; правда, ведь дышит? — И, словно испугавшись, что бабушка перестанет дышать, Ясна принялась ее трясти, крепко обнимать и целовать ей лоб и глаза.
— Мама, мамочка!
Уксус разлился по всему лицу. Ясна выронила бутылочку. Веки бабушки дрогнули. Послышался вздох, слабый, едва уловимый. Худая, впалая грудь теперь слегка поднималась. Бабушка открыла глаза. Взгляд был невидящий. Сперва он остановился на пустой стене, по которой металась огромная тень Ненада, потом передвинулся на фотографии и, наконец, упал на взволнованное лицо Ясны.
— Мама, разве вы меня не узнаете, мама?!
Взгляд бабушки стал немного тверже: в глубине
зрачков появились проблески жизни и сознания. Это снова был прежний взгляд, который Ясна так хорошо знала.
Рука бабушки сделала тщетное усилие, чтобы пошевельнуться, но шевельнулись едва заметно только пальцы. Ясна взяла эту беспомощную руку и покрыла ее поцелуями и слезами. Рука была холодная; как ни старалась Ясна, она не могла согреть ее своим дыханием.
— Огня, Ненад, огня!
Охапочка хворосту сразу вспыхнула. Больше не было ни одного полена. Ненад схватил первый попавшийся стул. Он никогда не предполагал, что у него столько силы: нажал раз, другой... Сухое дерево развалилось. Набив полную печь, он стал осматриваться, что еще можно использовать, и вспомнил о книгах. Он поднялся на чердак — балки звонко трещали от мороза,— в темноте нащупал ящик и захватил первую охапку. Все было тихо. Ненад стал перед печкой на колени. Отворил дверцу. Жар от красного пламени ударил ему в лицо. Он старался не смотреть и не думать о том, что делает. Брал из кучи одну книгу за другой, вырывал по две-три страницы, совал в печку, ждал, пока они сгорят, и рвал дальше... Он заметил только, как скручивается на огне «Воскрешение Лазаря» и превращается в пепел. Венеры, короли на конях, Юпитеры и Юноны, песни о собольих кафтанах, ангелы, призраки — целый мир сказок и историй жил на этих страницах, которые он медленно вырывал и кидал в раскаленную печь, ослепленный ярким светом и жаром.
Перевалило за полночь. Время, не в пример растаявшему снегу, который капал с потолка все быстрее и веселее, тянулось медленно. Бабушка была жива, дышала, не открывая глаз, далекая и чужая. Прильнув к изголовью, Ясна тихо плакала.
Наконец бабушка открыла глаза, и взгляд ее остановился на фотографии Жарко и Мичи.
— Убили... таких детей, таких хороших детей... убийцы!
Хотела еще что-то сказать, жилы на шее надулись, она глубоко вздохнула, голова ее откинулась, глаза остались полуоткрытыми.
— Мама, мама! — вскрикнула Ясна.
— Бабуся! — закричал Ненад.
Оба возгласа остались без ответа. Капельки торопливо отсчитывали время и вечность.
Прижавшись к Марии, Ненад сквозь градом катившиеся слезы смотрел через закрытое окно, как удалялась похоронная процессия, растянувшись по узкой тропинке между белыми снежными сугробами. Впереди несли на руках еловый гроб, за ним шли священник и Ясна в трауре, потом еще две-три женщины. Всего несколько точек на белой, сверкающей на солнце улице.
Сквозь застилавшие глаза слезы Ненад видел всю эту страшную картину в сиянии бесчисленных радуг, в головокружительных переливах света и красок.
Продавая одну вещь за другой, Ясна из оставшихся выбирала для продажи всегда наименее ценные. Но в данную минуту выбора не было; у нее ничего почти не оставалось, кроме двух колец и пары бриллиантовых серег. Но этого было недостаточно, чтобы выплатить все долги, сделанные в трудную минуту, дожить до следующего перевода из Швейцарии, купить Ненаду новые башмаки, а свои отдать в починку. После долгой борьбы с собой и совещаний с Ненадом она из трех ковров отложила два.
День был ясный, безветренный; и хоть солнце светило ярко, снег оставался крепким и сухим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Ясна перестала ходить на работу. Она слонялась по комнате или бродила по чердаку, откуда извлекала все, что могло пригодиться как топливо. Вскоре уже ничего не осталось. Госпожа Огорелица, Лела и госпожа Марич дежурили днем у постели бабушки. По нескольку раз прибегала Мария и приносила то полено, то лимон с сахаром, то чашку молока. Но смеркалось рано, все расходились, и в темной комнате, сырой и холодной, Ясна с Ненадом оставались одни, окруженные тенями. Печь потухала и быстро охлаждалась. Капли с потолка падали реже, становилось жутко, как в пустой церкви. Ясна быстро тушила лампу и зажигала маленький светильник с маслом. От колеблющегося пламени расходились длинные дрожащие тени, и от этого комната, где лежала больная, наполнялась неизъяснимой тревогой глухой, мертвой ночи. Эти ночи, когда мороз разрисовывал окна новыми ледяными узорами, тянулись бесконечно.
Скорчившись позади Ясны, дрожа от холода и страха, Ненад напряженно прислушивался к дыханию бабушки и однообразному стуку капель: кап, кап, кап... По временам внезапно погружался в мучительный, тяжелый сон; потом так же внезапно просыпался от пронизывающего холода и тишины, которая словно хватала его за сердце ледяными пальцами. Дышит? Не дышит? Ясна все шептала в подушку: «Господи, господи...» И в молчании комнаты с потолка срывалась капля и падала в посудину на полу, а с другого конца комнаты доносился вздох бабушки, легкий, как дыхание тени светильника. Напряженность ослабевала, и голова Ненада опять опускалась на холодные подушки.
В эту ночь Ненад заснул сразу, как лег в постель. Проснулся он от страха. Ясны рядом с ним не было. Он вскочил. В комнате горела лампа. Ясна делала что-то, низко склонившись над кроватью бабушки. Вдруг она выпрямилась и закричала:
— Мама, мама!
Обняв бабушку за плечи, она приподняла ее и упала на колени.
Ненад уже был подле Ясны. Восковое лицо бабушки, неподвижное, с закрытыми глазами, неясно виднелось в тени. Две отяжелевшие капельки одна за другой оторвались от потолка и в глубокой тишине отсчитали две секунды вечности.
— Дышит, дышит... Воды, уксуса,— видишь, дышит; правда, ведь дышит? — И, словно испугавшись, что бабушка перестанет дышать, Ясна принялась ее трясти, крепко обнимать и целовать ей лоб и глаза.
— Мама, мамочка!
Уксус разлился по всему лицу. Ясна выронила бутылочку. Веки бабушки дрогнули. Послышался вздох, слабый, едва уловимый. Худая, впалая грудь теперь слегка поднималась. Бабушка открыла глаза. Взгляд был невидящий. Сперва он остановился на пустой стене, по которой металась огромная тень Ненада, потом передвинулся на фотографии и, наконец, упал на взволнованное лицо Ясны.
— Мама, разве вы меня не узнаете, мама?!
Взгляд бабушки стал немного тверже: в глубине
зрачков появились проблески жизни и сознания. Это снова был прежний взгляд, который Ясна так хорошо знала.
Рука бабушки сделала тщетное усилие, чтобы пошевельнуться, но шевельнулись едва заметно только пальцы. Ясна взяла эту беспомощную руку и покрыла ее поцелуями и слезами. Рука была холодная; как ни старалась Ясна, она не могла согреть ее своим дыханием.
— Огня, Ненад, огня!
Охапочка хворосту сразу вспыхнула. Больше не было ни одного полена. Ненад схватил первый попавшийся стул. Он никогда не предполагал, что у него столько силы: нажал раз, другой... Сухое дерево развалилось. Набив полную печь, он стал осматриваться, что еще можно использовать, и вспомнил о книгах. Он поднялся на чердак — балки звонко трещали от мороза,— в темноте нащупал ящик и захватил первую охапку. Все было тихо. Ненад стал перед печкой на колени. Отворил дверцу. Жар от красного пламени ударил ему в лицо. Он старался не смотреть и не думать о том, что делает. Брал из кучи одну книгу за другой, вырывал по две-три страницы, совал в печку, ждал, пока они сгорят, и рвал дальше... Он заметил только, как скручивается на огне «Воскрешение Лазаря» и превращается в пепел. Венеры, короли на конях, Юпитеры и Юноны, песни о собольих кафтанах, ангелы, призраки — целый мир сказок и историй жил на этих страницах, которые он медленно вырывал и кидал в раскаленную печь, ослепленный ярким светом и жаром.
Перевалило за полночь. Время, не в пример растаявшему снегу, который капал с потолка все быстрее и веселее, тянулось медленно. Бабушка была жива, дышала, не открывая глаз, далекая и чужая. Прильнув к изголовью, Ясна тихо плакала.
Наконец бабушка открыла глаза, и взгляд ее остановился на фотографии Жарко и Мичи.
— Убили... таких детей, таких хороших детей... убийцы!
Хотела еще что-то сказать, жилы на шее надулись, она глубоко вздохнула, голова ее откинулась, глаза остались полуоткрытыми.
— Мама, мама! — вскрикнула Ясна.
— Бабуся! — закричал Ненад.
Оба возгласа остались без ответа. Капельки торопливо отсчитывали время и вечность.
Прижавшись к Марии, Ненад сквозь градом катившиеся слезы смотрел через закрытое окно, как удалялась похоронная процессия, растянувшись по узкой тропинке между белыми снежными сугробами. Впереди несли на руках еловый гроб, за ним шли священник и Ясна в трауре, потом еще две-три женщины. Всего несколько точек на белой, сверкающей на солнце улице.
Сквозь застилавшие глаза слезы Ненад видел всю эту страшную картину в сиянии бесчисленных радуг, в головокружительных переливах света и красок.
Продавая одну вещь за другой, Ясна из оставшихся выбирала для продажи всегда наименее ценные. Но в данную минуту выбора не было; у нее ничего почти не оставалось, кроме двух колец и пары бриллиантовых серег. Но этого было недостаточно, чтобы выплатить все долги, сделанные в трудную минуту, дожить до следующего перевода из Швейцарии, купить Ненаду новые башмаки, а свои отдать в починку. После долгой борьбы с собой и совещаний с Ненадом она из трех ковров отложила два.
День был ясный, безветренный; и хоть солнце светило ярко, снег оставался крепким и сухим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138