Ненад посмотрел в угол за дверью, словно ожидая увидеть бабушку. Там все еще стояла чугунная печурка с вьюшками наверху, красная от ржавчины, с повалившимися трубами, но бабушки возле нее не было. В другом углу, у окна, затянутого паутиной, виднелся остов кровати, на которой умерла бабушка. На стене над кроватью сохранились два гвоздя, на которых когда-то висели фотографии Жарко и Мичи. Ненада стала пробирать дрожь. Он боялся оглянуться — призраки умерших обступили его, и флаг, который он держал в руке, вдруг показался ему ненужным. Только теперь он понял восклицание Ясны:
— Нет, сынок, наши никогда не придут!
Так он и стоял посреди комнаты, с флагом в руках; прошел дурман опьянения, Ненад задумался. Эта пустая комната, полная воспоминаний об умерших, и была победой; путь к свободе вел через эту отсыревшую комнату, как через мертвецкую; и как из мертвецкой — выход отсюда был прямо на кладбище.
С улицы донесся гул. Он рос и приближался. Ненад встрепенулся. Подбежал к окну и распахнул пыльные створки. Крики, восклицания и смех стали слышны совсем явственно. Ненад вывесил флаг, и он затрепетал на ветру. Волна приветственных возгласов все нарастала и приближалась. Она вырвалась из-за угла и разлилась по улице. Ненад еще больше высунулся из окна. Сердце билось редкими, четкими ударами, отдаваясь во всем теле. Посередине улицы шагали два человека с темными, загорелыми лицами, в шайкачах, с патронташами на груди и у пояса. С головы до пят они были украшены венками, белыми полотенцами, цветами, барвинком,— почти скрывались под этими дарами и шагали с трудом. Толпа вокруг них росла, к ним тянулись руки, все старались коснуться их; из ворот и дверей, из всех закоулков выбегали взволнованные люди, кричали, плакали, подбегали и устремлялись за ними. Как завороженный глядел Ненад на этих двух загорелых людей в шайкачах, на красно-сине-белые флаги, которые свободно развевались на домах; головная часть процессии уже прошла мимо дома, и теперь вдогонку ей спешили опоздавшие мужчины и женщины, а Ненад все еще не нашел в себе силы открыть рот и крикнуть. И только когда голова процессии начала сворачивать на Крунскую, чтобы потом по Белградской спуститься к Славии, Ненад опомнился, провел руками по лицу, словно грусть можно было смахнуть, как паутину, и гаркнул: «Живели!» Потом отпрянул от окна, и, охваченный общим лихорадочным возбуждением, несшимся с улицы, с грохотом скатился по лестнице во двор. А оттуда вместе с Ясной и остальными как был," без шапки, бросился за толпой, от которой в утреннем воздухе остался только глухой гул.
1 ДЕКАБРЯ 1918 ГОДА
Со Сремской равнины беспрепятственно дул сильный западный ветер; он нес ледяную, колющую изморось, разбивался о Белградскую возвышенность и, попадая на открытую площадь Теразии, завывая, сметал все на своем пути. Но эти яростные порывы ветра не могли ни на минуту поколебать толпу, которая собралась со всех концов Белграда и уже несколько часов подряд стояла на месте и гудела. На длинном сером особняке, где временно помещалась резиденция регента, ветер трепал трехцветный флаг: новенькое полотнище волнообразно плескалось и не переставая щелкало. Толпа шумела, кое-где раздавалось пение, быстро заглушаемое криками на другом конце. Ежеминутно среди ожидающих вспыхивала ложная тревога; кто-то что-то выкрикивал, и тогда к самым небесам неслись нестройные возгласы тысячной толпы, крики сдавленных людей; море голов, шляп, машущих рук, повинуясь внутренней силе, вздымалось между стенами домов, угрожая все затопить, а минуту спустя, дойдя до высшего подъема, утихало и снова начинало бушевать уже в другом месте. Группы молодых людей под руку с щебечущими девушками протискивались сквозь давку — без всякой определенной цели, ради того только, чтобы крепче прижимать к себе девушек. Малокровные женщины падали в обморок, мужчины выносили их и клали на каменные ступени ближайших магазинов, где другие женщины опрыскивали их водой и растирали им виски. От Славии показался отряд королевской гвардии с оркестром впереди. В голубых мундирах, с белыми султанами отряд твердым, четким шагом, от которого по спине пробегали мурашки, быстро прошел среди расступившихся, обезумевших людей. Потом людское море слилось еще плотнее. Когда трясли молодые оголенные платаны, с них, словно спелые плоды, падали смеющиеся дети, которые без устали снова взбирались по железным решеткам, защищавшим стволы деревьев.
Среди этого человеческого моря, уцепившись за фонарный столб, чтобы не снесло течением, как раз против дворца регента уже больше часа стоял Ненад. От непрестанной борьбы за место он был весь в поту, растрепан; он уже охрип от крика, но чем чаще он вспоминал события последних дней, тем сильнее работали его голосовые связки. Как-то днем, возвращаясь из города домой, он вдруг увидел на другой стороне улицы кума. Он был все таким же, каким Ненад помнил его в Нише. Высокий, прямой. Хорошо одетый. Такой же живой. Только в бороде появилась седина. И это очень облагораживало его. Пока Ненад сообразил и перебежал улицу, кума и след простыл. Мальчик без памяти бросился домой.
— Кум приехал! Я его видел. Он шел с каким-то господином.
— Не может быть! Неужели ты думаешь, что, приехав в Белград, он не пришел бы тотчас к нам?
— Но я его сразу же узнал! Он шел...— И вдруг, взглянув на Ясну, осекся. И добавил медленно: — Может быть, я и ошибся. Если б он приехал, он бы, конечно, дал нам знать.
Удостовериться в приезде кума было нетрудно — достаточно было сходить к нему на квартиру. Но об этом ни Ненад, ни Ясна не сказали ни слова. Целых два дня прошло в мрачном молчании. На третий, с тяжелым сердцем, Ненад тайком от Ясны все-таки побежал к куму. Ненаду не пришлось входить и расспрашивать его старую служанку: еще с угла он увидел, что в его домике открыты окна; в одном из них стояла молодая красивая белокурая женщина, значит, кум в Белграде и не один. Смущенный Ненад вернулся домой. Ясна, грустная, убирала комнату. Ненад долго не мог решить: сказать или не говорить. Но если жаль было Ясну, то не менее
жаль было и себя, своих обманутых надежд, подарков из Франции, напрасной радости ожидания.
— Ясна...— сказал он, наконец, быстро потупившись, когда она посмотрела на него своими светлыми, живыми и красивыми глазами.— Кум приехал. Он не один.
— Знаю, сынок.
У него сжалось сердце. Больше они ни словом не обмолвились об этом. Он заплакал и выбежал из комнаты, чтобы не видеть, как плачет Ясна. Стал реже бывать дома. Бродил по улицам. Следовал за процессиями. Распевал с ребятами патриотические песни. Бродил с ними вокруг лагерей — солдаты разрешали им покататься верхом на ослах и мулах. Забегал к товарищам посмотреть, что им привезли их отцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
— Нет, сынок, наши никогда не придут!
Так он и стоял посреди комнаты, с флагом в руках; прошел дурман опьянения, Ненад задумался. Эта пустая комната, полная воспоминаний об умерших, и была победой; путь к свободе вел через эту отсыревшую комнату, как через мертвецкую; и как из мертвецкой — выход отсюда был прямо на кладбище.
С улицы донесся гул. Он рос и приближался. Ненад встрепенулся. Подбежал к окну и распахнул пыльные створки. Крики, восклицания и смех стали слышны совсем явственно. Ненад вывесил флаг, и он затрепетал на ветру. Волна приветственных возгласов все нарастала и приближалась. Она вырвалась из-за угла и разлилась по улице. Ненад еще больше высунулся из окна. Сердце билось редкими, четкими ударами, отдаваясь во всем теле. Посередине улицы шагали два человека с темными, загорелыми лицами, в шайкачах, с патронташами на груди и у пояса. С головы до пят они были украшены венками, белыми полотенцами, цветами, барвинком,— почти скрывались под этими дарами и шагали с трудом. Толпа вокруг них росла, к ним тянулись руки, все старались коснуться их; из ворот и дверей, из всех закоулков выбегали взволнованные люди, кричали, плакали, подбегали и устремлялись за ними. Как завороженный глядел Ненад на этих двух загорелых людей в шайкачах, на красно-сине-белые флаги, которые свободно развевались на домах; головная часть процессии уже прошла мимо дома, и теперь вдогонку ей спешили опоздавшие мужчины и женщины, а Ненад все еще не нашел в себе силы открыть рот и крикнуть. И только когда голова процессии начала сворачивать на Крунскую, чтобы потом по Белградской спуститься к Славии, Ненад опомнился, провел руками по лицу, словно грусть можно было смахнуть, как паутину, и гаркнул: «Живели!» Потом отпрянул от окна, и, охваченный общим лихорадочным возбуждением, несшимся с улицы, с грохотом скатился по лестнице во двор. А оттуда вместе с Ясной и остальными как был," без шапки, бросился за толпой, от которой в утреннем воздухе остался только глухой гул.
1 ДЕКАБРЯ 1918 ГОДА
Со Сремской равнины беспрепятственно дул сильный западный ветер; он нес ледяную, колющую изморось, разбивался о Белградскую возвышенность и, попадая на открытую площадь Теразии, завывая, сметал все на своем пути. Но эти яростные порывы ветра не могли ни на минуту поколебать толпу, которая собралась со всех концов Белграда и уже несколько часов подряд стояла на месте и гудела. На длинном сером особняке, где временно помещалась резиденция регента, ветер трепал трехцветный флаг: новенькое полотнище волнообразно плескалось и не переставая щелкало. Толпа шумела, кое-где раздавалось пение, быстро заглушаемое криками на другом конце. Ежеминутно среди ожидающих вспыхивала ложная тревога; кто-то что-то выкрикивал, и тогда к самым небесам неслись нестройные возгласы тысячной толпы, крики сдавленных людей; море голов, шляп, машущих рук, повинуясь внутренней силе, вздымалось между стенами домов, угрожая все затопить, а минуту спустя, дойдя до высшего подъема, утихало и снова начинало бушевать уже в другом месте. Группы молодых людей под руку с щебечущими девушками протискивались сквозь давку — без всякой определенной цели, ради того только, чтобы крепче прижимать к себе девушек. Малокровные женщины падали в обморок, мужчины выносили их и клали на каменные ступени ближайших магазинов, где другие женщины опрыскивали их водой и растирали им виски. От Славии показался отряд королевской гвардии с оркестром впереди. В голубых мундирах, с белыми султанами отряд твердым, четким шагом, от которого по спине пробегали мурашки, быстро прошел среди расступившихся, обезумевших людей. Потом людское море слилось еще плотнее. Когда трясли молодые оголенные платаны, с них, словно спелые плоды, падали смеющиеся дети, которые без устали снова взбирались по железным решеткам, защищавшим стволы деревьев.
Среди этого человеческого моря, уцепившись за фонарный столб, чтобы не снесло течением, как раз против дворца регента уже больше часа стоял Ненад. От непрестанной борьбы за место он был весь в поту, растрепан; он уже охрип от крика, но чем чаще он вспоминал события последних дней, тем сильнее работали его голосовые связки. Как-то днем, возвращаясь из города домой, он вдруг увидел на другой стороне улицы кума. Он был все таким же, каким Ненад помнил его в Нише. Высокий, прямой. Хорошо одетый. Такой же живой. Только в бороде появилась седина. И это очень облагораживало его. Пока Ненад сообразил и перебежал улицу, кума и след простыл. Мальчик без памяти бросился домой.
— Кум приехал! Я его видел. Он шел с каким-то господином.
— Не может быть! Неужели ты думаешь, что, приехав в Белград, он не пришел бы тотчас к нам?
— Но я его сразу же узнал! Он шел...— И вдруг, взглянув на Ясну, осекся. И добавил медленно: — Может быть, я и ошибся. Если б он приехал, он бы, конечно, дал нам знать.
Удостовериться в приезде кума было нетрудно — достаточно было сходить к нему на квартиру. Но об этом ни Ненад, ни Ясна не сказали ни слова. Целых два дня прошло в мрачном молчании. На третий, с тяжелым сердцем, Ненад тайком от Ясны все-таки побежал к куму. Ненаду не пришлось входить и расспрашивать его старую служанку: еще с угла он увидел, что в его домике открыты окна; в одном из них стояла молодая красивая белокурая женщина, значит, кум в Белграде и не один. Смущенный Ненад вернулся домой. Ясна, грустная, убирала комнату. Ненад долго не мог решить: сказать или не говорить. Но если жаль было Ясну, то не менее
жаль было и себя, своих обманутых надежд, подарков из Франции, напрасной радости ожидания.
— Ясна...— сказал он, наконец, быстро потупившись, когда она посмотрела на него своими светлыми, живыми и красивыми глазами.— Кум приехал. Он не один.
— Знаю, сынок.
У него сжалось сердце. Больше они ни словом не обмолвились об этом. Он заплакал и выбежал из комнаты, чтобы не видеть, как плачет Ясна. Стал реже бывать дома. Бродил по улицам. Следовал за процессиями. Распевал с ребятами патриотические песни. Бродил с ними вокруг лагерей — солдаты разрешали им покататься верхом на ослах и мулах. Забегал к товарищам посмотреть, что им привезли их отцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138