Но все это было чуждо ему, не задевало за живое. Чужое освобождение. Чужая радость. И все-таки в толпе, увлеченный общим неистовством, как и сейчас, когда он стоял, прижавшись к столбу напротив дворца регента, и выкрикивал те же слова, что раздавались вокруг него, он начинал верить, что первое чувство горечи пройдет и наступит великое, прекрасное и радостное: свобода, какие-то значительные дела, великое равенство; свобода найдет свое выражение в чем-то особенном и неизведанном.
Уже во второй раз во дворец входили господа в парадном одеянии. Их появление сопровождалось бурными возгласами одобрения и рукоплесканиями — над толпой взметнулись руки с цилиндрами: господа благодарили. Потом снова тянулось время, толпа шумела, топталась на месте, гудела, всячески стараясь умерить свое нетерпение. Молодые люди забавлялись с девушками, на дворце и других домах ветер с шумом развевал флаги, моросило, то тут, то там в воздух фонтаном вздымались возгласы, все было в движении и все оставалось на месте. Все ждали. За этими высокими окнами, за задернутыми кружевными занавесями решалась судьба государства, завершался один исторический период и начинался другой. Так писали в газетах. Так думали все эти люди, собравшиеся под серым декабрьским небом на площади, сопротивляясь порывам ветра, окруженные разрушенными домами. Так думал и охрипший от крика Ненад, уцепившийся за свой столб.
Вдруг по толпе словно ток пробежал. Все насторожились: в одном из окон заколыхалась белая кружевная
занавеска. Появилась рука в белой перчатке, и занавеси раздвинулись, окно открылось... Толпа взвыла от радости, сплошь открытые рты, простертые руки: в окне стоял молодой человек, бритый, в пенсне, во фраке, с красной лентой на груди; за ним теснились разные люди; в полумраке комнаты белели их крахмальные рубашки, сверкали ордена на фраках. Регент стоял и смотрел, и лицо его выделялось белым пятном в темной раме открытого окна. Ненад видел его очень хорошо, но недостаточно четко; издали его фигура на фоне большого окна казалась незначительной, маленькой. На таком дальнем расстоянии он казался недосягаемым. Среди шума регент поднял руку. И в тот же миг из сотен уст раздалось: «Тсс», «тише», «тсс» — регент хотел говорить. Долго еще толпа колыхалась и гудела, а потом наступила полнейшая тишина, которую не могли нарушить отдаленные крики людей, стоявших у гостиницы «Москва». Регент, очевидно, говорил; там, где стоял Ненад, ничего не было слышно. Потом, очевидно, он перестал говорить, потому что снова послышались возгласы. Кричали: «Живео король», «Живео регент», «Да здравствует объединение!», «Да здравствуют братья хорваты», «Да здравствуют братья словенцы», «Да здравствуют братья из Воеводины!» — и опять все сначала. И как-то незаметно эти крики переходили в песню, песня — в гимн, и вдруг из нескольких тысяч грудей, нестройно, то опережая мелодию, то отставая от нее, полился старый сербский гимн, строгий и торжественный, как молитва. Головы под изморосью обнажились, все эти тысячи людей в ту минуту были слиты воедино, и Ненад дышал с ними заодно, захлебываясь, волнуясь, замирая в экстазе. И вдруг в разгар этого восторга, этого мистического энтузиазма кто-то двинул Ненада по затылку. Шапка, которую он забыл снять, слетела.
— Шапку! — орал какой-то человек сзади него.
— Шапки! — стали кричать и другие.
Ненад успел подхватить свою шапку и, весь красный от полученного удара, оглянулся: за ним, обросший черной бородой, длинноволосый, в какой-то полувоенной фуражке с сербской кокардой, подняв руку над головой, стоял Драгутин — Карл Шуневич. Не обращая больше внимания на свою жертву, он орал во весь свой бычий голос, покрывая окружающий шум и гам:
Сохрани нам, боже правый,
Сербский трон и наш народ!
Ненада обуял гнев. Энтузиазм его мигом пропал. Он вскрикнул, готовый подскочить и выцарапать глаза этому человеку. Но толпа уже вовлекла его в свой водоворот и понесла.
— Скотина, скотина! — орал Ненад.— Изменник, подлец!
Однако в общем могучем хоре никто не мог услышать слабый голос Ненада. Толпа теперь двигалась все скорее, унося Ненада в одну сторону, а Шуневича в другую. Сквозь слезы стыда и гнева Ненад долго еще видел высокую фигуру этого человека с поднятой рукой, в которой он держал шапку и размахивал ею в такт своим «живео» и «ура».
Когда толпа донесла Ненада до Дворской улицы и выкинула его из своих рядов, он уже не плакал и не кричал, но всем своим существом ощущал горечь обмана. Он понуро шагал вдоль домов, без шапки, засунув руки в карманы разорванной куртки. Шел не торопясь, не слыша праздничного ликования, гремевшего вдали. У него было такое ощущение, будто все лицо его в синяках и в крови и нет сил стереть ее.
Книга вторая
СИЛЫ
Глава первая СВЯТОЕ СЕМЕЙСТВО
Сибин Майсторович в свое время «заканчивал» пятилетний курс наук в одном из учебных заведений Вены, когда его отец умер в Врнячка-Бане, и ему пришлось вернуться домой, чтобы вступить во владение отцовским наследством. Старый Сотир Майсторович всю жизнь копил; копил для сына. Экономил на всем. Решил сэкономить и на курорте. Врач прописал ему двадцатидневный курс лечения: ежедневно ванна и два стакана минеральной воды. Сотир всегда все переводил на цифры; то же он сделал и с лечением на курорте: принимать в течение двадцати дней по одной ванне и по два стакана воды — все равно что в течение десяти дней принимать по две ванны и по четыре стакана в день. Расчет был совершенно правильный; Сотир всегда считался отличным калькулятором. К сожалению, он обычно имел дело только с известными величинами — мылом, золой, жиром, краткосрочными векселями — и забыл, что в уравнениях существует и величина неизвестная — в данном случае, увы, его собственное тело! И в первый, но и в последний раз в жизни расчет оказался неверным: на седьмой день лечения его нашли в ванне мертвым.
Покидая Вену, сын его. оставил там невесту, молодую студентку Бетти, на которой обещал жениться, как только уладит «дело с наследством». Но венскому студенту наследство показалось почти нищенским — несколько ветхих строений на площади в Дорчоле, сто тысяч в акциях и банках, двадцать золотых в чулке, вагон сырого мыла, сушившегося на чердаке, да в большом амбаре вагона полтора сырья — неочищенной золы и вонючего жира. Он вывел вполне логическое заключение: если взять жену без приданого, наследство станет совсем мизерным, и «не успеет человек оглянуться, как оно будет съедено, а тогда — нищета». Пока Бетти спешно сдавала экзамены, чтобы быть в полной готовности, когда Сибин Майсторович позовет ее в Белград, этот последний бегал от одной тетки к другой, внимательно знакомясь со списками белградских невест с приданым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Уже во второй раз во дворец входили господа в парадном одеянии. Их появление сопровождалось бурными возгласами одобрения и рукоплесканиями — над толпой взметнулись руки с цилиндрами: господа благодарили. Потом снова тянулось время, толпа шумела, топталась на месте, гудела, всячески стараясь умерить свое нетерпение. Молодые люди забавлялись с девушками, на дворце и других домах ветер с шумом развевал флаги, моросило, то тут, то там в воздух фонтаном вздымались возгласы, все было в движении и все оставалось на месте. Все ждали. За этими высокими окнами, за задернутыми кружевными занавесями решалась судьба государства, завершался один исторический период и начинался другой. Так писали в газетах. Так думали все эти люди, собравшиеся под серым декабрьским небом на площади, сопротивляясь порывам ветра, окруженные разрушенными домами. Так думал и охрипший от крика Ненад, уцепившийся за свой столб.
Вдруг по толпе словно ток пробежал. Все насторожились: в одном из окон заколыхалась белая кружевная
занавеска. Появилась рука в белой перчатке, и занавеси раздвинулись, окно открылось... Толпа взвыла от радости, сплошь открытые рты, простертые руки: в окне стоял молодой человек, бритый, в пенсне, во фраке, с красной лентой на груди; за ним теснились разные люди; в полумраке комнаты белели их крахмальные рубашки, сверкали ордена на фраках. Регент стоял и смотрел, и лицо его выделялось белым пятном в темной раме открытого окна. Ненад видел его очень хорошо, но недостаточно четко; издали его фигура на фоне большого окна казалась незначительной, маленькой. На таком дальнем расстоянии он казался недосягаемым. Среди шума регент поднял руку. И в тот же миг из сотен уст раздалось: «Тсс», «тише», «тсс» — регент хотел говорить. Долго еще толпа колыхалась и гудела, а потом наступила полнейшая тишина, которую не могли нарушить отдаленные крики людей, стоявших у гостиницы «Москва». Регент, очевидно, говорил; там, где стоял Ненад, ничего не было слышно. Потом, очевидно, он перестал говорить, потому что снова послышались возгласы. Кричали: «Живео король», «Живео регент», «Да здравствует объединение!», «Да здравствуют братья хорваты», «Да здравствуют братья словенцы», «Да здравствуют братья из Воеводины!» — и опять все сначала. И как-то незаметно эти крики переходили в песню, песня — в гимн, и вдруг из нескольких тысяч грудей, нестройно, то опережая мелодию, то отставая от нее, полился старый сербский гимн, строгий и торжественный, как молитва. Головы под изморосью обнажились, все эти тысячи людей в ту минуту были слиты воедино, и Ненад дышал с ними заодно, захлебываясь, волнуясь, замирая в экстазе. И вдруг в разгар этого восторга, этого мистического энтузиазма кто-то двинул Ненада по затылку. Шапка, которую он забыл снять, слетела.
— Шапку! — орал какой-то человек сзади него.
— Шапки! — стали кричать и другие.
Ненад успел подхватить свою шапку и, весь красный от полученного удара, оглянулся: за ним, обросший черной бородой, длинноволосый, в какой-то полувоенной фуражке с сербской кокардой, подняв руку над головой, стоял Драгутин — Карл Шуневич. Не обращая больше внимания на свою жертву, он орал во весь свой бычий голос, покрывая окружающий шум и гам:
Сохрани нам, боже правый,
Сербский трон и наш народ!
Ненада обуял гнев. Энтузиазм его мигом пропал. Он вскрикнул, готовый подскочить и выцарапать глаза этому человеку. Но толпа уже вовлекла его в свой водоворот и понесла.
— Скотина, скотина! — орал Ненад.— Изменник, подлец!
Однако в общем могучем хоре никто не мог услышать слабый голос Ненада. Толпа теперь двигалась все скорее, унося Ненада в одну сторону, а Шуневича в другую. Сквозь слезы стыда и гнева Ненад долго еще видел высокую фигуру этого человека с поднятой рукой, в которой он держал шапку и размахивал ею в такт своим «живео» и «ура».
Когда толпа донесла Ненада до Дворской улицы и выкинула его из своих рядов, он уже не плакал и не кричал, но всем своим существом ощущал горечь обмана. Он понуро шагал вдоль домов, без шапки, засунув руки в карманы разорванной куртки. Шел не торопясь, не слыша праздничного ликования, гремевшего вдали. У него было такое ощущение, будто все лицо его в синяках и в крови и нет сил стереть ее.
Книга вторая
СИЛЫ
Глава первая СВЯТОЕ СЕМЕЙСТВО
Сибин Майсторович в свое время «заканчивал» пятилетний курс наук в одном из учебных заведений Вены, когда его отец умер в Врнячка-Бане, и ему пришлось вернуться домой, чтобы вступить во владение отцовским наследством. Старый Сотир Майсторович всю жизнь копил; копил для сына. Экономил на всем. Решил сэкономить и на курорте. Врач прописал ему двадцатидневный курс лечения: ежедневно ванна и два стакана минеральной воды. Сотир всегда все переводил на цифры; то же он сделал и с лечением на курорте: принимать в течение двадцати дней по одной ванне и по два стакана воды — все равно что в течение десяти дней принимать по две ванны и по четыре стакана в день. Расчет был совершенно правильный; Сотир всегда считался отличным калькулятором. К сожалению, он обычно имел дело только с известными величинами — мылом, золой, жиром, краткосрочными векселями — и забыл, что в уравнениях существует и величина неизвестная — в данном случае, увы, его собственное тело! И в первый, но и в последний раз в жизни расчет оказался неверным: на седьмой день лечения его нашли в ванне мертвым.
Покидая Вену, сын его. оставил там невесту, молодую студентку Бетти, на которой обещал жениться, как только уладит «дело с наследством». Но венскому студенту наследство показалось почти нищенским — несколько ветхих строений на площади в Дорчоле, сто тысяч в акциях и банках, двадцать золотых в чулке, вагон сырого мыла, сушившегося на чердаке, да в большом амбаре вагона полтора сырья — неочищенной золы и вонючего жира. Он вывел вполне логическое заключение: если взять жену без приданого, наследство станет совсем мизерным, и «не успеет человек оглянуться, как оно будет съедено, а тогда — нищета». Пока Бетти спешно сдавала экзамены, чтобы быть в полной готовности, когда Сибин Майсторович позовет ее в Белград, этот последний бегал от одной тетки к другой, внимательно знакомясь со списками белградских невест с приданым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138